Особенности жизни в мансарде, куда можно попасть только через черный ход: под моей дверью лежит бомж, из особо смердящих. На последней стадии прижизненного разложения.
Пришел к нам под дверь не то поспать, не то покакать, не то умереть, а может все сразу, вернее, по порядку.
Вид и даже запах бомжа, надо сказать, совершенно не возмущают и не раздражают меня, не вызывают ни чувства протеста, ни желания приложить усилия, чтобы его не стало. Впрочем, делать для него что-то хорошее и полезное тоже не хочется совершенно. Его не жалко, как бывает (должно быть) не жалко себя в некоторые моменты слабости, которых лучше бы не было, конечно.

Глядя на неподвижно лежащее смердящее тело очень легко принять тот факт, что мы с этим бомжиком - одно и то же, одинаковые совершенно существа. Ну, почти одинаковые, но мелкие различия не в счет.
Удивительно дело: с не то спящим, не то умирающим пахучим стариком очень легко себя отождествить и принять это ощущение родства - безропотно. А вот с другими "простыми людьми" - никак. Почти невозможно отождествить себя с дурой-мамашей, орущей на ребенка только потому, что он ведет себя как живой человеческий детеныш, или, скажем, с публицистом, визжащим на письме. Ну понятно, да? Почти ни с кем невозможно себя отождествить.

Это наблюдение следовало бы, наверное, завершить лирическим вопросом: "Почему так?" Но я наверное и так знаю. Просто когда человек приходит к такой крайности, что у него нет ничего, кроме небольшого списка приятных и неприятных ощущений, притупленных эмоций и почти атрофировавшихся инстинктов, в нем нет уже ни капли вранья. Ни капли вранья себе - в первую очередь.
Поэтому вовсе не противно, а очень легко ощущать свое с ним родство.

Так как-то.

(с) chingizid