Это у Кастанеды сказано: когда приходит смерть - воин танцует перед ней свой последний танец. И этот танец так прекрасен, что смерть на какой-то небольшой срок отступает и просто смотрит.

Но и этот момент проходит.


... умру я, скорей всего, нескоро, лет через двадцать (хотя тут никогда не понять). Но я недавно понял, что я научился танцевать только для себя. Это очень непривычный для меня опыт, как круженье по кухне, когда есть только кухня и я (я всегда что-то себе представлял, я никогда не был в этот момент здесь и сейчас, сам с собой, наедине). То есть я вижу, конечно, лица людей, которых сейчас люблю, так или иначе, но они как в тумане, и они не смотрят на меня.
Никто не смотрит на меня.

И только я испускаю из себя свет.
(Не скажу, что пока очень сильный, но это свет).

Это похоже на две вещи.

На пограничную полосу, ничейную землю, на которую мне довелось ступить (пока не по праву и очень ненадолго).

И на прощание.

Примерно такое, когда ты говоришь кому-то (точно это понимая): Я никогда тебя больше не увижу.
И понимаешь, что не увидишь действительно никогда, даже если сто раз пересечетесь потом. Не увидишь - потому что человек уже будет не тот: не будет этой светящейся сущности его, этого полупрозрачного лица, да и тебя, достойного этой светящейся человеческой массы - тоже не будет.

Но на самом деле - ты ничего не знаешь.
И эта уверенность, что больше никогда, тоже уловка.

Ты все время стараешься думать по-человечески.
Хотя уже давно пора было это прекратить.

А иначе - зачем это всё.

(с) Дмитрий Воденников