Владимир Губайловский: о поэте, власти и черни

Поэт и царь - поэт и чернь

Есть две вечные темы, две оппозиции, которые определяют место поэта в социуме. Одна: поэт и царь или более широко поэзия и власть, другая - поэт и чернь, поэт и толпа.

1

Почему сегодня поэзия не нужна власти? Почему государство, носившееся с литературой столько лет, забыло о ее существовании?
Не нужно понимать этот вопрос как ностальгию по Союзу советских писателей. Но ответить на него нужно.
Наверное, то, что это произошло, хорошо для поэзии. Наверняка, художнику гораздо лучше быть частным гражданским лицом, а не тем, у кого к штыку приравняли перо. Потому что штык из пера выйдет никудышный. Потому что есть проблемы, которые штыком неразрешимы. Но государство никогда не интересовалось, что художнику хорошо, а что плохо, так что сегодняшнее явное отделение поэзии от власти продиктовано никак не отеческой заботой.
Государство в ней не нуждается. Почему? Неужели это констатация немощи современного стиха или немощи слова вообще? Слово немощно не бывает. Такие востребованные рекламные и политические технологии - это технологии словесные. Но слово, которое они используют, не имеет отношения к поэзии. Это - слово-знак, слово-слоган.
Мы живем во времена пиктограмм. Пиктограмма или слово-знак имеет ровно одно точное значение. Видишь большую желтую букву "М" на красном фоне, знаешь, куда направиться за гамбургером. Будь ты хоть в Москве, хоть в Санта-Барбаре. Если требование однозначности не выполняется, слово должно быть отброшено. А поэзия заставляет слово наполняться новым смыслом, который всегда разбуженный и возбужденный старый. И в этом поэзия прямо противоречит прагматике современного общества и интересам власти.
Повторенное тысячу раз, бьющее по глазам с телеэкрана, неизбежно становится правдой, становится первичной реальностью. Мы думаем рекламными слоганами и политическими лозунгами. Если можно регулярным повторением вбить в головы все что угодно, поэзия становится не просто ненужной - она становится нежелательной. Она смущает умы.
Всякая власть стремится к стандартизации мышления подвластных ей граждан. Нестандартно мыслящий человек плохо управляем. У него есть собственное мнение, которое к тому же меняется. Наставить его на единственно истинный путь тяжелее, чем тысячу рабов, думающих лозунгами и говорящих рекламными слоганами. Человек, понимающий стихи, чувствующий глубинные смыслы слова, просто не может мыслить стандартно.
Стандартизация мышления - это главный параметр управления сегодняшней власти, и поэзия мешает этой стандартизации одним своим существованием. Стандарты мышления - это тоже тюрьма, где вместо стен и решеток - телевизионные экраны, и эта тюрьма очень крепкая, потому что в нее идут добровольно и с песнями.
Как при относительной свободе слова, когда нельзя всем просто заткнуть рот, надежно разделить поэзию и массового читателя? Можно попробовать дискредитировать саму работу поэта и литератора, обработать читателя, скармливая ему эрзац и суррогат. Можно добиться того, чтобы читатель сравнивал и обсуждал Донцову и Устинову, а не Пастернака и Мандельштама, и уже откровенно не понимал, зачем ему нужны такие сложные тексты.
Но реальные ценности - в том числе и коммерческие - в сегодняшнем информационном, постиндустриальном мире производят только индивидуально мыслящие люди. И таких людей нужно больше чем когда бы то ни было. А они противостоят стандартизации, и потому государству полное подавление свободы мышления тоже невыгодно. И оказывается, что поэзия и интеллектуальная литература все-таки нужны власти, но в точно контролируемых, малых дозах, как сливки для подкормки элит. Но ведь искусство должно принадлежать народу! Так, как же быть?

2

Глеб Шульпяков в своей статье "Хвала масскульту" опубликованной в журнале "Арион" пишет:
"Мы живем в эпоху массовой культуры, причем в начальной, наиболее агрессивной, стадии ее развития. Свои претензии к эпохе есть у каждого. Но речь, как было сказано, о плюсах. Так вот, главный плюс эпохи масскульта заключается в том, что она не терпит полутонов. А именно это ее свойство идет современной поэзии на пользу.
Скажем спасибо масскульту. Он сделал то, чего не смогли сделать ни советская власть, ни литературная критика. Он очистил поэзию от чужеродных элементов; отфильтровал ее; вывел на чистую воду".

Глеб Шульпяков благодарит масскульт за то, что он оставил поэзию в покое, за то что позволил поэзии быть самой собой. Но благодарить в общем-то не за что, потому что этот самый масс-культ для начала ее обобрал до нитки. А потом посмотрел на нищенку. Ну что с тебя взять? Живи как хочешь, если сможешь.
Масскультура всегда комфортна, всегда дидактична и, главное, элементарна. Ее потребитель даже не вспоминает, что вчера реклама говорила одно, а сегодня прямо противоположное - у него короткая память. И очень важно эту память не удлиннять, а то ведь не дай Бог припомнит что-нибудь ненужное, например, предвыборные обещания депутатов. Общество потребления вытесняет саму вещь. Единственной ценностью становится торговая марку. Это Найк? Значит - это круто. А то, что этот Найк делали в соседнем подвале потребителя на самом-то деле не волнует.
Это в точности относится и к литературе. Кто писал книги вышедшие под торговой маркой "Дарья Донцова"? А какая нам разница?
Когда у человека есть выбор - посмотреть действительно сильный фильм или переключиться на соседний канал, где Брюс Виллис в опять спасает мир, человек не будет долго думать. Минимум затрат - это главное.
Происходит взаимное истончение интеллектуального пространства читателя и пространства литературы, и то и другое теряют объем, становятся плоскими.
Важна скорость реакции - зажглась лампочка - выделилась слюна. Условный рефлекс собачки Павлова. Думать некогда, прыгать надо.
Поэзия на плоскости существовать не может - ее размазывает под высоким давленьем. Она становится слоганом и каламбуром. А ее высочайшим достижением становится пелевинское: "Солидный Господь - для солидных господ". Ну, что ж, это по крайней мере остроумно.
Обитатель пространства массовой культуры, не верящий вообще никаким словам и никаким идеалам, склонен думать, что думать вообще вредно. Оставим это гиблое занятие университетским профессорам и разной прочей убогой и увечной публике, которая так и не нашла себя в настоящей жизни. Поэтам тем же. Они тоже ведь только и мечтают, как урвать кусок пожирнее - такие же, как мы, но только в мечтах и желаньях, а не на практике.
Поэты, они может и такие же, но только не всегда, как прагматичная публика, а почти всегда, кроме тех моментов их биографий, когда потребует поэта к священной жертве Аполлон. А ведь они только ради этих мгновений и живут.
И здесь они прикасаются к той глубине смысла, которой на самом-то деле так не хватает этой самой прагматической публике, потребителю масскультуры, не хватает как раз для того, чтобы наконец-то почувствовать реальность и глубину бытия.

(с)