Было бы замечательно однажды вот так и умереть от сердечного приступа, от сигарет и вина, от любви и неисчерпаемой нежности, от сжигающей изнутри ярости и страсти -- и непременно под хорошие стихи.

Но что–то, видно, есть во мне такое,
что я никак смириться не могу,
что больше нету — никого со мною,
ни соболя, ни соловья в снегу.


А то, что мне объятий не хватало,
так это, деточка, всё как бы да кабы. —
Зато хватило — голоса, металла,
таблеток, алкоголя, мужества, судьбы...

Зато хватило мне — метафор и деталей,
ума хватило — всё перебелить:
что ни строфа — желание ударить,
что ни абзац — то просьба пристрелить.

Несёшь себя — как вывих, как припадок
(два соболя + соловей — внутри),
несёшь себя — как соловья — в подарок! —
глядишь, — уже обратно принесли.

Я уговаривал: давай ещё, подтянем,
ну что же ты? — ведь Ты ж меня любил! —
я говорил: царапается, тянет...
(Я всё это напрасно говорил).

Не бойся, соболь, — я тебя не выдам,
я больше никого не выдаю.
Но ты, ты должен знать, где есть отдельный выход,
в густые заросли, в высокую траву.

Как быстро ты — скребёшься, роешь, лаешь,
как будто чуешь пулю — между глаз!
Не рой так быстро (ты же мой — товарищ),
но, видно, нет — товарищей — у нас.

А если нет — за синею горою
найдёшь себе — другую западню!
Беги отсюда, я тебя — не скрою,
я сам тебя, как выкуп, выдаю...

Они убьют тебя, они тебя — не знают
(как облаком — накрыв твою семью),
здесь травят — грамотно, здесь — правильно стреляют
(я, кстати, многим здрасте — говорю).

О, как же он бежал,
с беременной женою,
с летящим соловьем — по млечному пути!..
Не бойся, мальчик, — я тебя прикрою.
Я пошутил (...чтоб ты — успел — уйти...).

...Что ни строка — то приступ и припадок,
что ни рука — то выстрел и отстрел.
Ты извини, что скромный мой подарок,
от крови внутренней набряк и отсырел.

Да, были безобразны — эти роды,
но я горжусь, что сексуальный голос мой
был утешеньем моего народа
(а мой народ — за синею горой!).
Я счастлив — оттого, что в общей куче
они прогрызли, как рюкзак, — меня,
и что они (не я!) бессмертны и живучи,
как жизнь, как мужество, как молодость моя.

...Но что же делать мне теперь —
с самим собою
(уже без всех метафор), боже мой,
и что это за облако такое? —
как облако, — нависло — надо мной...

А, что — я, собственно, здесь собираюсь делать,
и для чего? — стихи свои читать?
Стихотворение — качнулось, как поэма.
Мне всё равно, как это называть...

Четвертый день (при этом хорошея)
я задыхаюсь, глядя в темноту,
я чувствую — испарину на шее, —
не ту я чувствую испарину, не ту!

Я — спас тебя: мой соловьиный вывих,
соболий выдох, лошадиный храп. —
Теперь я должен знать, где мой — отдельный! — выход,
стоп–кран, трамплин,
огнетушитель, трап.

Я должен знать, где мой — прощальный — выход,
высокий купол, ноги — в темноту.
...Стихотворение кончается — как выхлоп.
Я с этим — согласиться — не могу.

Стихотворение кончается — как тара,
его нельзя до неприличья длить.
Ты извини, что терпкий мой подарок
осыпался — пока его несли.
...Четвёртого дыханья — не бывает,
но — мы узнали это — только что.
Ты спрячь меня, как доллары — в кармане
(как неисполненное обещанье),
Ты убери меня, как варежки — в пальто.
А я — прощу — Тебе, что этот воздух хлипкий
раскрылся будто парашют во рту. —
...Стихотворение кончается — как всхлипы.
Я с этим — тоже — примириться не могу!

Я знаю, что мы этого не любим,
но я люблю (точней, любил — тогда):
строфа всегда —
как обращенье к людям,
строка всегда — как помощь, как рука!

...Стихотворение — кончается как выпад
(не ты — его, оно — тебя — жуёт),
стихотворение кончается как выбор!
...как человек, как воздух, как живот...

Стихотворение кончается — как счастье
(...как убедительно меня устроил ты,
из мелких роз, из позвонков хрустящих,
из жирных хризантем, молочной кислоты.
Я — бело–красная поленница живая,
там, на морозе, ты сложил — меня,
а мне — без разницы, я пальцы — разжимаю:
хреновая! — поленница Твоя!).

...О, как же он летел,
как падал — постепенно,
как стукался о выступ, воздух, наст!..
И это больше — всех стихотворений,
всех наших жалких — говорений, фраз!

Но я скажу! — Никто, никто не падал,
а просто — жизнь, цветная наша жизнь
качнулась на краю — а никому не надо,
в буквальном смысле: даже нам — не надо.
А ты — буквально! — падай, — но держись!

Ну, что же ты, давай — иначе не исправишь:
вставай, иди, гляди! —
я говорю себе —
я говорю тебе (ведь я же твой товарищ!) —
да нет, не на меня! — на свет гляди, на свет!

Как и обещано — ни поздно и ни рано
(...во что — Ты превращаешь
жизнь мою!) —
стихотворение — кончается — как драма,
творожным облаком
качнувшись — на краю...

...Ещё успеем мы (и Ты ещё успеешь!) —
свою цветущую поленницу свалить,
и я успею — эту жизнь и шею
как грубую одежду доносить.

Когда же нас — обыщут и разденут,
положат на носилки — понесут,
тогда — узнаем мы,
какие хризантемы —
какими шапками —
в твоём снегу — растут!

Жизнь — нам подсовывает смерть,
как быстрый выход,
смерть — нам подсовывает жизнь,
как свой итог:
стихотворенье — начинается как выдох,
стихотворение — кончается как вздох.
То как испарина, предсмертная ночная,
а то, как утренняя радость — в первый раз!
Я ничего про выходы — не знаю.
Я знаю, что всё — кончилось! — сейчас.

..............


А я ещё ловлю себя — как выкуп,
а я держу себя — за соловья в снегу.
...А Ты меня несёшь как долгий вдох и выдох, —
(и как не устаёшь — так долго! — на весу).

А я он вот — твой кожаный подарок,
возьми меня — за горло, за крыло...
Стихотворение —
кончается ударом.
Нет, этой нежностью — кончается оно.

(с) Дмитрий Воденников