Разговор о Злохвосте и Бородатой Беде

Однажды ранним утром я запрокинул голову и посмотрел в небо. Мне вдруг на секунду - но только на секунду, потому что Бада радуется тому, что есть, и не думает о том, что для него недосягаемо - и всё-таки на секунду мне ужасно захотелось подняться ввысь. "Ах, - подумал я, - почему я не умею летать!"
В тот же миг у меня зачесались лопатки. Я почувствовал, что во мне всегда жил романтик, только он спал, и, взглянув на небо, я разбудил его, и он потянулся к свету.

- У меня растут крылья! - крикнул я Вморчу, который был рядом.
Я скинул рубашку и высоко подпрыгнул, думая, что сейчас полечу. Но полёта не получилось, а подпрыгнул я так высоко, что падая разрушил Столицу, построенную Дыром для Смертных. Вморч, заглянув ко мне за спину, сказал, что растут у меня вовсе не крылья, а усы.
Мы с ним начали быстро восстанавливать Столицу, пока не пришёл Дыр, и в пылу работы я даже не заметил, как рядом с усами вырос нос, а чуть позже открылись большие задумчивые глаза. Романтик действительно пробудился, но решил обрести самостоятельность. Конечно, насколько это возможно, потому что к вечеру я узнал, что у меня вырос сиамский близнец, растущий со мной спина к спине. И оказался он поэтом.
Первое, что я услышал - было стихотворение:
Тёмной чащей гоблин шёл - розовые глазки.
Сам себе он сочинял голубые сказки.

- Вот здорово! - сказал я. - А дальше?
Услышав мой голос, он вздрогнул и повернулся назад. Убедившись, что позади него нет, он сам себе сказал: "Показалось", и пошёл искать тех, кто оценил бы его талант. Я пытался заговорить с ним, но он не обращал на меня внимания. Я пытался притормозить его стремительный ход, но мои пятки бессильно скребли и бороздили землю: моя романтическая натура воплотилась очень основательно.
Надо сказать, это был первый поэт, появившийся на Свете. И вскоре все уже знали, что у нас появился поэт. Вокруг него - звали его Звука - собралась целая аудитория, с упоением внимавшая каждому его слову. Тогда, на заре зарождения литературы, поэзия ещё не знала тех прекрасных излишеств, которыми она отличается сейчас. В те времена поэзия, не найдя формы, представляла собой обнажённую душевную суть.
Вершиной творчества Звуки являлась поэма из одной строки, завораживающая слушателя не только гармоничностью слога, но ещё и тем, что там велась речь о знакомых всем лицах. Поклонники Звукиного творчества сидели с закрытыми глазами и покачивались в диком экстазе, а он читал:
Полбада и Бородатая Беда!
Полбада и Бородатая Беда!
Полбада и Бородатая Беда! -

И Дыр рыдал на груди у верного Вморча, и даже Беда пришла из своих страшных владений и тоже внимала потрясённая голосу Звуки, но её никто не замечал и не кидался убегать.
"Сам ты Бородатая Беда", - смиренно думал я, вдруг осознав себя очень заземлённым, ибо скучным мне казалось слушать одну и ту же строчку сотни раз.
Вскоре я заметил, что на меня и на мои разговоры никто не обращает внимания - все так восхищены Звукой, что меня стали воспринимать как его половинку, да и то не лучшую. Сам Звука часто слышал моё имя - Бада, но считал его каким-то абстрактным понятием, потому что никогда не встречался с Бадой лицом к лицу.
Я стал делать попытки оторваться от Звуки, но ничего не получалось;
единственное, чего я добился - Звука наконец-то заметил, что у него из спины кто-то торчит. Это было очень обидно. А ещё обиднее было то, что меня, как придаток к Звуке, стали называть страшным именем Злохвост, и коварный Дыр несколько раз на дню приходил ко мне в гости, чтобы сказать: "Здравствуй, Злохвост!"
Но это, как оказалось, было ещё не всё. Дыр и Вморч, вдохновлённые блистательными звуками Звуковых стихов, простили друг другу старые обиды и решили наконец-то избавиться от Беды, совместными усилиями выдав её замуж за меня.
Я знал об этом, но мне было уже всё равно. Когда Беде торжественно сообщили, что Бада предлагает ей руку и сердце, она даже не удивилась. Она вообще была уверена, что в неё все влюблены, так что, подумав и дав согласие, она держала себя так, чтобы я мог понять - она осчастливливает меня. Хотя на самом деле ей просто хотелось быть поближе к Звуке с его стихами.
И вот снова огромный стол на главной площади заново отстроенной Столицы, толпы гостей за столом... и каково же было моё удивление и обида, когда меня посадили Звукой вперёд! Даже на собственной свадьбе я оказался забыт. А Звука читал свои стихи, и приглашённые на свадьбу были так околдованы его поэзией, что забыли, кто жених. Как же я был удивлён, когда оказалось, что меня ничто не держит со Звукой, который, обласканный Бедой, и стал её мужем. И я ушёл, чтобы оставить их наедине, если не считать несчётной армией гостей, которым, если подумать, было уже всё равно.
Вскоре Беда и Звука ушли в свадебное путешествие. Беду потом ещё часто встречали в окрестностях, а Звуку никто больше не видел.