Вот еще немного про Иглесиаса:

Я к Вам пишу промеж делами
Из головного леспромхоза.
Чтоб знали Вы, какая с нами
Случилася метаморфоза.
Живу я, стало быть, херово
В деревне среди пчел и ульев.
Мой дед - Петров, и мать - Петрова
Ну а моя фамилья - Хульев.
Мне мать про батю говорила,
Рассказывая популярно,
Что он рыбачил на Куриллах.
Ну, в смысле, летчик был полярный.
Любил футбол, любил корриду,
И по душевному порыву
Возил пингвинам в Антарктиду
Свежемороженную рыбу.
Летал и с килькой, и с сардиной,
В поставках собдюдая график.
Пол года дрейфовал со льдиной,
Ну и замерз на льдине нафиг.
Над фоткой, занесенной пылью,
Твердила мать:"Гордись им, Вася"
А я все думал про фамилью.
Откуда, блин, она взялася?!
По отчеству я - Эспаньолыч
Отец испанского был пола.
Но вкалываю я как сволочь,
А не как отпрыск Эспаньоло...
Зато играю на баяне
Латинский танец "хабанэро".
Вживую пальцами фигарю,
Не то, что звезды, под фанеру.
Еще пою про кукарачу.
Его у нас в деревне знают.
Я эту песню так фигачу,
Что в доме стекла вылетают.
И штукатурка между стульев
Слетает с потолка как перхоть.
Но почему фамилья - Хульев?
Ну, хоть убей, не мог я въехать.
И вот однажды, в хмурый вечер,
Когда весна дождем дристала,
Зажгла моя маманя свечи
И фотку батину достала.
Грешно, наверное, смеяться -
На фотке, вынутой из шкафа
Он сам себя держал за яйца
И пел, зажмурившись от кайфа.
Я сел, упершись в стол локтями,
Сложив свои мозги в кулечек.
"Неушто это мой батяня?
Выходит, мама, он не летчик?"
Не зря я, значит, сомневался.
Видать, в пушку у бати рыло.
"Ты сам об этом догадался,
Я ничего не говорила.
Но час настал, я рву сыночек
Все нити в этой паутине.
Отец твой жив, ион не летчик.
И он не замерал на льдине.
В Московскую олимпиаду,
Когда еще была в расцвете
Я торговала лимонадом
В одном гостиничном буфете."
И вот однажды, на закате,
Когда я кассу сдать хотела,
Он в наш буфет зашел некстати,
И я, как дура, обалдела.
И, вспомнив как у канареек
Дрожат от возбужденья лапы,
Я горсть растеренных копеек
При этом уронила на пол.
И до сих пор перед глазами
Его лицо с его губами, поющими:
"Оу, мами мами, оу мами блю,
Оу мами, мами."
Он был красивый, сильный, бойкий,
Гляящий трепетно и томно,
И, все же, на буфетной стойке
Нам было очень неудобно.
Как неудобно было, впрочем
Тебе признаться. мой котенок,
Что твой папаша был не летчик,
А гастролер, артист, подонок.
Сейчас, когда я громко плачу,
Что во грехе ты был нагулен,
Я вспоминаю про мучачо,
Про твоего папашу Хулио.
Конечно, твой папаня - сволочь,
Но пусть судьба не задалася,
Зато теперь ты - Эспаньолыч,
Зато теперь ты - Хульев Вася!
Теперь тебе открыта тайна,
Чтоб в душу нам никто не капал,
Живи, дитя любви случайной
И знай отныне, кто твой папа".
Я сразу подскочил на стуле
И в тот же миг зашелся в крики:
"Я - сын Иглесиаса ХУЛЬЕВ,
А не какой-то там Энрике,
Который задницей виляет,
Как буд-то киллер пистолетом,
Ичто себе он позволяет?
С самой Алсу поет дуплетом.
Бездарный, наглый самозванец,
Который не поет, а лает,
А я живу как оборванец
И папа обо мне не знает.
Прошу вас, люди, помогите,
Кто мне помочь, конечно в силе,
Иглесиасу там скажите,
Что, дескать, сын его, Василий
Не растеря талант по-пьяни,
А, сохранив святую веру,
Еще играет на баяне
Латинский танец ХАБОНЭРО"

LI 3.9.25