Где – то вдали глухо ударяют и замолкают часы. Или это только кажется?
А может, в этом мире всё только кажется? И вы, и я, и этот холод, пронизывающий землю своими щупальцами?
Вы чувствуйте холод?
Падает снег.
Его не может в мае, но он падает. Хорошо.
Кто сказал, что снег холодный и мокрый? Нет, он тёплый и пушистый. Как шуба матери.
Я подхожу к окну, распахиваю его и делаю шаг вперёд. К Горизонту.
Башлачёв тоже однажды шагнул в окно. Шагнул, чтобы уйти. А мне уходить некуда, и я это прекрасно знаю. Я уже и так ушел. Я хочу вернуться.
Светляки звёзд мигают над головой. Кажется, зовут меня к себе.
Да? Вы ждёте меня?
Я иду.

- Ди – ма – а – а!

-         Да, такие яркие, - отвечает второй, - и так близко!

Что это? Ещё живые?

Я оборачиваюсь.

Мальчик лет одиннадцати, светловолосый, растрёпанный слегка, в светло-синей  пионерской рубашке и шортах стоит рядом с девушкой лет восьми, держит её за руку, и они смотрят… в лужу.

Давай дотронемся до них, а? – девчушка протягивает руку и тут же отдёргивает. – Фу, они вовсе не тёплые, а мокрые и противные… Идём отсюда. И зачем они нужны, эти звёзды?

Это чтоб ночью светло было, когда фонари выключают, - авторитетно говорит мальчик.

Где – то высоко в небе гаснут звёзды, лишь их отражения продолжают тускло светить из луж.

Дети исчезают в толпе, а у меня перед глазами ещё долго стоят глазёнки мальчишки. Тусклые, ничего не выражающие, словно донышки от бутылок. Мёртвые.

-         Ди-ма-а-а!

Ночь заполняет город, вытесняя с улиц людей и машины, загасив собой фонари.

Я остался один. Хотя почему “остался”? Зачем обманывать самого себя, я ведь и был один. Всегда.

А где-то, на другом конце города, есть человек, которому я, может быть, нужен, и который точно нужен мне.

И, кашляя от противного сигаретного дыма, я иду туда. Иду по опустевшему ночному городу. Город умер. Мой город мёртв… Да, именно так: Мой горд мёртв уже давно.

Остались храмы и витрины,

Полуистлевшие картины,

Полуиспитое вино.

Мой город мёртв уже давно.

Мои пророки все распяты,

Мои стихи огнём объяты,

И мне, поверьте всё равно.

Мой город мёртв уже давно,

А я истлеть успел едва ли,

В полузаброшеном подвале,

Где в детстве я смотрел кино.

Я ГОРОД. МЁРТВ УЖЕ ДАВНО . . .

В ночи кто-то тихо плачет. Кто это?

-         Эй, кто там? Кто плачет?

Тишина.

Это, наверное, ветер. Или эхо.

Много лет тому назад, в другом городе (но тоже ночью) мой друг, отвернувшись, говорил зло. Не мне – себе:

-         Эта проклятая планета- настоящая тюрьма народов!

-         Ты не забывай, - ответил ему кто-то (может, даже я), мы все здесь добровольцы…

Боже мой! Где же ты? За что ты обрёк меня на эти страдания, на одиночество?

“Ты доброволец… ” – шепчет листва.

И я иду. Я командор. Мне нельзя стоять.

Вон кто – то, спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь, карабкается по почти отвесной скале к заснеженной вершине.

Боже, как я ему завидую. Да, ему тяжело, да, он может погибнуть, обморозится, но он видит свою цель, свою вершину и приближается к ней.

А я? Приближаясь или наоборот, отдаляюсь?

Судя по холоду приближаюсь, наверное.

Вот ещё шаг к горизонту. Я делаю шаг вперёд – горизонт два шага назад.

Так и движемся. Сухим языком – по растрескавшимся губам, Пустые глазницы Отвыкли от горечи слёз. Я взял в руки Солнце – Обжегся, почувствовал власть. Я верил в свободу – Но кровь обагрила мой сон. Я шёл к горизонту, По людям как по цветам, Давая в награду Пощёчины вместо грёз. И мысли чужие Я даже не пробовал красть, Я просто их брал у друзей, Давая стон. И вот я один, Зато как я как небо – велик. Я свой горизонт поломал, Наступив на друзей. Из лёгких я с кровью Последний свой выдавил крик: “Воды! Хоть немного!” Но нету в округе людей…

Шаги.

Кто-то, не могу различить его лица, подходит ко мне.

Здравствуй мальчик.

Мальчик? Да он что, совсем свихнулся?

-         Здравствуй, мальчик.

Мальчик? И тут я вспоминаю. Мальчик…

“… На улице безутешно, словно в истерике, заливается плачем ветер, роняя на землю слёзы, хлопает резными ставнями, расшатывает калитку. Где-то вдалеке воет собака. Похоже бездомная.

Светловолосый мальчик сидит в неудобной позе, прислушиваясь к печальному вою…”

Я вспоминаю. КОМНАТА. КОМНАТА, которую нельзя покидать. КОМНАТА, в которой сосредоточена вся вселенная. И мальчик. Это ведь я. Как давно это было… КОМНАТА? Так значит?

Я с ужасом смотрю на незнакомца, а он с ужасом смотрит на меня. Лица его не рассмотреть, только звезды – там, положено быть глазам.

 - Кто ты? – с ужасом спрашиваю я, чувствуя, что такой знакомый и привычный мир рушится, сминается, теряет свои очертания.

Вон исчез дом, фонарь. Куда-то пропал кусок неба, а вместо него перегородка, деревянная балка, осыпающаяся штукатурка. Слева появилась книжная полка. Впереди – дверь балкона. Развалюха – диван. КОМНАТА.

Не такая, как я её помню, без камина, больше похожа на коморку. Но она. Несомненно.

У моего собеседника вдруг начинает проявляться лицо, как на фотобумаге. И вот он сидит передо мной, смотрит на меня с укором карими глазами. Светловолосый мальчишка, лет десяти. Я.

Это сейчас у меня тёмные волосы, в детстве они были ближе к соломенному цвету, а с возрастом вот, потемнели.

-         Зачем ты это сделал? – спрашивает он.

-         Что?

-         Зачем ты вернулся в комнату?

Зачем?

Дзинь-Дзинь, что-то звенит на улице, ударясь о брусчатку тротуара, и, не переставая звенеть, катится вниз по улице.

Это с неба падают звёзды.

Моё призрачное королевство, королевство, где я был королём в изгнании, мессией, Командором, тает. Я снова один.

Хуже. Я наедине с самим собой. Не придуманным, настоящим.

-         Ты любишь боль, -  тихо продолжает мальчик, - ты пронизал болью весь свой мир. Почему?

-         Не знаю, - устало говорю я, пытаясь отвести глаза. Не могу.

А ведь знаю, неверное, как приятно чувствовать боль, чувствовать, что тебе хуже, чем другим. Мне всегда нравились мученики.

-         Чего ты хочешь? Красиво сесть в тюрьму, с чувством выполненного долга? Или тебя больше привлекает расстрел, пуля точно в сердце или под сердце, алое пятно на белоснежной рубахе, голова на коленях друга и последние слова типа: ”Я сделал всё, что мог. Извините, не успел… ”. Как там у тебя:

Он смертельно и цепко,

Кровь ручьями и слёзы из глаз,

И дрожат посинелые губы,

Отдавая последний приказ…

Я молчу. Что я могу сказать? Врать самому себе? Глупо и смешно. Смешно, как жизнь.

За окном кто-то воет. Протяжно и жалобно, словно жалуясь Богу Всеединому на свою судьбу.

-         Что это? – спрашиваю я.

Мальчик печально улыбается.

-         Ты забыл? Это ведь собака, та самая, бездомная.

И снова тишина. Только часы печально отмеряют время. Тик-так, тик-так, тик-так… И когда тиканье и тишина, давящая, разрывающая на части, становится невыносимыми, я снова начинаю говорить.

-         Значит, я по-прежнему в комнате? И люди, окружающие меня – только плод моего воображения?

-         Ты опять ничего не понял, - грустно отвечает мальчик, - они не менее и не более реальны, чем ты. Просто они тоже сидят в своих КОМНАТАХ, в своих мирах, творят судьбу, придумывает свой фатум. Каждый для себя, и вместе для всего мира.

Помнишь, один твой друг доказывал, что живёт в несовершенном мире? Это правда. Но тот, кто говорил, что случайностей и несовершенства нет, тоже прав. И тот, кто утверждает, что все это нам только снится, прав не меньше того, кто говорит, что Бога нет.

-         А бог есть?

-         Ты веришь в него?

-         Да.

-         Значит, есть. В твоей Комнате.

-         А вообще?

-         Из чего складывается это “вообще”? Из чего складывается весь этот мир? Из людей и Комнат, из Комнат и людей.

-         Почему я не помню своего детства? – внезапно спрашиваю я.

-         Потому что у тебя не было детства, - грустно улыбнулся мальчик, - ты родился уже взрослым в тот момент, когда закрыл дверь в Комнату и оставил меня в холодном лесу. Одного. В этот момент на свет появился ты.

Шаги на лестнице.

С потолка мерно капает по капле вода.

Отвалился кусок штукатурки.

Где-то вдали жалобно воет собака.

-         Хочешь увидеть своих богов? – вдруг спрашивает мальчик.

Я не отвечаю. Я просто смотрю за окно.

Там абсолютно незнакомый пейзаж… Поле всё усыпанное звёздами, большими и маленькими, тусклыми и яркими. И на тоже звёзды всех цветов и оттенков. Вот одна, опоясавшись огненным хвостом, рванула в объятия Земли, но не погасла и не разбилась, нет, просто упала и осталась сиять среди янтарной россыпи звёзд-росинок.

Где-то заржала лошадь, ещё одна, по фиолетовому небу, волоча за собой ярко-золотую колесницу Гелиоса, промчались кони, выбивая из звёзд фонтаны разноцветных искр.

Вся эта картина завораживает и притягивает своей необычностью, волшебностью. Заиграла тихая музыка, словно кто-то невидимый, постукивает серебряным язычком по струнам и они отвечают ему ласковым сияющим смехом.

 Они появились откуда-то сбоку; росинки-звёздочки отлетели в сторону, словно уступая им дорогу. Их было двое. Высокие, красивые, с длинными волосами, лицами, наполненными грустью и страданием. Молодые и старые одновременно, как Боги. Впрочем, это и были Боги. Мои Боги. И они пели. Их голоса, звонкие и яркие, как первые лучи рассвета, разносились над всем полем, уносились куда-то вдаль,  и таяли в бесконечных глубинах космоса.

Эй, скачите, кони,

Разрывая путы

Времени и космоса,

Связывая звёзды.

Мы поём в два голоса,

Песни – наши слёзы.

Вечность нам могилою, заживо закопаны

Жизнью награжденные, жизнью мы прокляты.

Боги обречённые, мы в грехе, как в копоти,

Мы мертвы пожизненно,

Мы слепы всезнанием,

Наша ограниченность-

Нашим оправданием.

В сером ряду личность –

Это лишь страдание …

Эй, скачите, кони, годы разрывая.

Мы уходим в вечность, мы идём, страдая.

Песня – бесконечность, слёзы наше знамя…

“Слёзы – наше знамя…” – повторила сестрёнка-Ночь, пряча эту картину.

-         Неужели это – Боги?

-         Это твои Боги. Разве ты не знаешь, что Бог-создатель многолик, и к каждому поворачивается другим лицом? Многоликий Брама.

В окно влетел петух. Ярко-рыжий, даже близко к золотистому. Он покосился на мальчика красным глазом и неожиданно спросил:

-         Можно кричать?

-         Подожди ещё рано.

Петух кивнул и удобно примостился на полке, рядом с распятием.

Мальчик вдруг протяну ко мне свою ладошку. Я не успел даже отреагировать: раз, и ладонь вошла мне в грудь. Раз – и обратно.

В руках мальчишки что-то негромко тикало: тик-так, тик-так.

-         Что это? – спросил я.

Сердце. Твоё. Хочешь – на, посмотри.

Я взял его в руки. Тяжелое, величиной с кулак. Отливает разными цветами и тикает. Как часы. Как что??? Часы???

Мальчик кивнул:

-         Ты ведь Командор, зачем тебе сердце?

-         Но как же, - я не знал, что сказать, - но ведь без него нельзя…

Как видишь, это просто глупые предрассудки. Иметь сердце так же не обязательно, как, допустим, честь, совесть. Зачем оно тебе?

А действительно, зачем?

-         Я человек, и у меня должно быть сердце. Должно.

-         Ты хочешь сказать, что эта тикалка тебя больше не устраивает?

-         Нет. Где моё настоящее сердце? Я хочу его обратно! Верни его мне!

-         Хорошо.

Я опять не успел ничего сделать. Да что там сделать, даже понять ничего не успел. Мальчик быстро сунул руку под футболку. Что-то захрустело.

В его раскрытых ладонях было сердце. Настоящее, истекающее кровью.

К горлу подступил горький комок.

-         Что это?

-         Ты ведь хотел своё сердце? Вот оно, возьми.

Я автоматически протянул руки, и мальчик вложил в них сердце.

Оно билось не механически, как часы, нет. В его биении чувствовалась жизнь и большая сила.

-         Пора, - сказал петух.

-         Да, сейчас. – отмахнулся мальчик. – Ну что, возьмёшь его?

-         А ты?

-         Не беспокойся, всё будет хорошо. У нас есть возможность отдавать своё сердце, не теряя его.

-         У кого “у нас”?

-         У ТЕХ, КТО СВЕТ. У НЕСУЩИХ СВЕТ. У Рыцарей Ночи. У Богов.

-         Что опять Боги?

-         “Ищи богов в себе…” – с улыбкой процитировал мальчик, - так что, берёшь?

-         Беру.

-         Но будет очень не сладко.

-         Беру.

-         И ты не сможешь больше запираться в Комнате.

-         Беру.

-         И ты не сможешь стоять, придётся всё время идти, падать, вставать и снова идти, и так всегда, без права на вечный покой, на нирвану, на долгий сон и смерть.

-         Беру.

Мальчик кивнул.

Сердце вспыхнуло у меня в руках и исчезло, не оставив пепла, и тут же что-то ухнуло у меня в груди, словно Царь-колокол. И ещё раз. Бум, бум, бум.

-         Пора, - печально сказал мальчик.

-         Ку-ка-ре-ку! – заорал петух, - Ку-ка-ре-ку! В третий раз повторяю: “Ку-ка-ре-ку!!!”

Фигура мальчика начала медленно таять.

-         Стой! – бросился я к нему, - ты куда? Вернись! Я не хочу тебя терять!

-         Ты меня не потеряешь, мы ещё встретимся. Обязательно! Только, главное, не давай тёмным силам снова заменить на часы твоё сердце, иначе не узнаешь меня, - прошептал мальчик. И всё. Исчез.

Исчезли и петух, и КОМНАТА. Я сидел на скамейке, в городе Свердловске. Перед глазами стоял мальчик. Вот он улыбнулся, подмигнул и, посадив петуха себе на плечо, зашагал по росе к звёздам, не касаясь трав. И я верил что он обязательно дойдёт.

… Ласково светило солнце. Немного болела левая рука. Что там? А, ожёг. Я поправил напульсник, чтоб не было следов. Незачем расстраивать друзей.

“Чёрт”, - подумал я, - “весна, солнце. Хорошо!”

Неожиданно, впервые за много лет, пришло воспоминание, как давно в детстве, вот точно так же, в конце мая, я сидел на скамейке во дворе дома, любовался проплывающими облаками и мечтал о будущем, обязательно счастливом и интересном. Что ж, будущее в наших руках!

Послышались торопливые шаги и из дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Я встал и протянул руку.

-         Привет.

-         Привет, - ничуть не удивившись столь раннему визиту, улыбнулся он, - у нас есть полчаса до школы. Идём.

И мы пошли. Полчаса – это ведь так много!

“Ку-ка-ре-ку” – заорал где-то петух, но этот мальчишка исчезать не собирался…