[234x176]
Наутро, когда отзавтракали и Люба с Егором остались одни за столом, Егор сказал:
- Так, Любовь... Еду в город заниматься эки... ров... эки­пировкой. Оденусь.
Люба спокойно, чуть усмешливо, но с едва уловимой грустью смотрела на него. Молчала, как будто понимала нечто большее, чем то, что ей сказал Егор.
- Ехай, - сказала она тихо.
- А чего ты так смотришь? - Егор и сам засмотрелся на нее, на утреннюю, хорошую. И почувствовал тревогу от воз­можной разлуки с ней. И ему тоже стало грустно, но он грус­тить не умел - он нервничал.
- Как?
- Не веришь мне?
Люба долго опять молчала.
- Делай как тебе душа велит, Егор. Что ты спрашива­ешь - верю, не верю?.. Верю я или не верю - тебя же это не остановит.
Егор нагнул свою стриженую голову.
- Я бы хотел не врать, Люба, - заговорил он решитель­но. - Мне всю жизнь противно врать... Я вру, конечно, но от этого... только тяжелей жить. Я вру и презираю себя. И охота уж добить свою жизнь совсем, вдребезги. Только бы веселей и желательно с водкой. Поэтому сейчас я не буду врать: я не знаю. Может, вернусь. Может, нет.
- Спасибо за правду, Егор.
- Ты хорошая, - вырвалось у Егора. И он засуетился, хуже того, занервничал. - Повело!.. Сколько ж я раз говорил это слово. Я же его замусолил. Ничего же слова не стоят! Что за люди!.. Дай, я сделаю так. - Егор положил свою руку на руку Любы. - Останусь один и спрошу свою душу. Мне на­до, Люба.
- Делай, как нужно. Я тебе ничего не говорю. Уйдешь, мне будет жалко. Жалко-жалко! Я, наверно, заплачу... - У Любы и теперь на глазах выступили слезы. - Но худого слова не скажу.
Егору вовсе стало невмоготу: он не переносил слез.
- Так... Все, Любовь. Больше не могу - тяжело. Прошу пардона.