И вот однажды октябрьским, все еще теплым византийским утром канонник Михаил понял, что наконец пора делать что-то свое, запускать свой собственный проект, минуя посредников. И он решил поделиться новой идеей со староассирийским офицером Спартаком. Все эти годы Спартак был единственный с кем он общался. Общение заключалось в диспутах на темы о стратегиях войны в расчете на 1500-2000 лет.




Ассирийский офицер Спартак

Спартак был действительно когда-то офицером древнеассирийской армии при царе Ашшурнасирапале. Находясь в уже 900 летнем непрекращающемся запое, он тем не менее все прекрасно видел и понимал, смотрел искоса, кряхтел, криво улыбался, причмокивал и думал о великом будущем. Завязав с военным делом, он стал пламенным оратором, чьи речи зажигали толпы мидийцев, киммерийцев, карийцев и лидийцев, направляя их на восток и запад, словно по мановению волшебной палочки. В те благословенные времена, непорочного цветения виноградной лозы его называли Геббельсом ассирийского двора. Все в нем выдавало выдержку столетий, его происхождение от выверенной веками, выстоявшейся и почти испарившейся материи. Старый картезианец, он однако в душе стремился ввысь к созвездию Красного Оперившегося Орла, о секрете существования коего знал только он. Несмотря на грубый нрав, он слушал Джетро Талл, ценил искусство эпохи барокко, и рассчитывал транзиты Юпитера и Черной Луны. Каждые 9 лет он с восторгом и скребучими криками истинного ценителя торжественно справлял очередное прохождение Лилит по своему Асцеденту и Парсу Фортуны. В такие моменты он доставал свой потершийся, но сохранивший парадный блеск пиджак, с прикрепленными к нему золоченными погонами, поднимал кубок вина, из страны Эриахи, урожая 14 года правления царя Аргишти, с которым Спартак, несмотря на враждебные отношения их дедов, состоял в философической

Портрет Меружана Арцруни

посмертной переписке, и с блеском в правом верхнем углу одного из своих арменоидных глаз, пил за здравие и упокой. Такие моменты доставляли ему истинное удовольствие.
Тело Спартака истончилось, древность и выдержка крови его расы отпечаталась не только на всех его движениях и извилистости и вычурности его помыслов, мыслей и литературных занятий, но и на его внешнем виде. Аристократичная худоба и неуловимый изгиб его тела, подчеркивались довольно высоким для тех краев ростом. Он рос на 2 сантиметра каждые сто лет. На его лице худом и узком и несколько деформированном были отчетливо видны лишь огромные глаза, покрытые густыми ресницами и невероятно изощренный нос, череп был совершенно брахикефальным (при том что рожден он был явным долихоцефалом, но со временем стало понятно, что это лишнее), волосами было покрыто практически все тело. Во всем проступала эта древность и выдержанность, как будто природа решила отсечь все лишнее от его тела, и дошла до грани дематериализации, остановившись ровно на границе изощренности и вычурности, творчества и имитации, архаики и маньеризма. Он был словно кусок скалы с острой оконечностью, который за долгие периоды времени был источен водами, ветрами, и палящим солнцем и вот-вот сорвется вниз в обрыв, но тем не менее каким-то чудом держится за основание; либо на изогнутое и давно лишенное листьев, как излишних украшений глупой молодости, дерево, растущее на той же скале, в полном одиночестве, корни которого видны, из под камней, а острые и тонкие, колящиеяся ветки которого, изгибаясь, устремляются ввысь с некоторой неуклюжестью и вместе с тем с изяществом, достойным быть может лучшего применения.
На самом деле родители Спартака не были ассирийцами. Отец его происходил из лулубеев, и как говорят умер в раннем возрасте, убитый музыкой бубна во время королевской охоты на пурпурных единорогов, которые перед своей смертью предсказывали будущее и мясо которых таяло во рту, не оставляя следа. Мать же была из племени кутиев, что доподлинно известно, благодаря записям в книге актов Мидийского губернаторства, жреца конного бога Апам Непота. Говорят она был из царского рода, периода Халафской культуры, и при рождении случайно проглотила зернышко граната, отчего была немой всю жизнь, разговаривала при помощи изредка бросаемых в ту или иную сторону света взглядов, улыбок, спрятанных под гущей черных и густых волос и клинописных посланий, аккуратно закапываемых ею во в дворике их дома под Муцациром. Когда ей надо было сказать что-либо особо важное, а случалось это каждые 9 либо 18 лет, она одевала праздничное платье и танцевала некий танец, в котором главным были плавные движения обнаженных рук. Несмотря на иноплеменное происхождение, космополитичный дух империи сделал из Спартака типичного ассирийского юношу – дурного, мечтающего о военной карьере, а пока шатающегося по ниневийским ночным кабакам и притонам. Лишь иногда, его вдруг, совершенно неожиданно посещала, странная, тягучая тоска и грусть, унаследованная им от странной матери, и тогда он рыл себе яму на глубине 7 метров, точно в том месте, где грусть нападала на него, ложился на самое дно, прикрывался фиговым листочком, а сверху клал 7 или 9 бычьих шкур, чтобы не взвыть и не впасть в неистовство. Кусая губы и мотая головой, он лежал на дне ямы несколько дней, пока его не отпускало. Именно тогда он решил вступить в переписку с уже умершим царем Аргишти, т.к. слышал, что его придворный жрец Сардури сын Арама, всю жизнь по ночам работавший над созданием новой универсальной религии «цветов и неистовствующих солнечных бликов», а днем делавший предсказания ради заработка на хлеб насущный, знал секрет наследственного заболевания. Однако переписка с Аргишти оказалась столь занимательной, что Спартак быстро забыл и о жреце и о заболевании и решил посвятить свою жизнь циклам Черной Луны и Харона, самых загадочных планет в своем гороскопе. Впрочем переписка с Аргишти – единственное, что осталось в жизни Спартака с того периода, если не считать воспоминаний о ночных походах, вереницах пленных, пыльных дорогах, обороне Харранского гарнизона, последнего оплота империи, о чем впрочем давно ему предсказывал в своих письмах Аргишти, и последовавших за этим годах скитаний и дикой, одинокой жизни в безлюдных горах, армяно-ассирийской границы, когда за бывшими офицерами ассирийской державы, охотились словно за волками, и когда часто он по ночам принимал деревья в лесу за вражеские полчища и рубил их в исступлении, откуда впоследствии произошли сказания о Дон Кихоте, воюющем с ветряными мельницами.
В момент, когда к нему зашел Михаил, Спартак сидел скрючившись за столом, и писал очередное воззвание к варягам, призывая их присоединиться к восстанию лемуритов – «братья....», начал он и призадумался, не найдя достойного, как казалось ему продолжения. Недалеко от него молча сидел его товарищ по халявным семинарам Ара, - представитель теллурической расы души, который вспомнив о потере Артемиды, погрузился в тяжелые думы о саде Гесперидов и потопленной Атлантиде. Но приход канонника, который ворвался с новым планом в руках, застал его врасплох. Канонника он не любил.