Мой хороший знакомый Павел-Святослав Кузьмин затеял в своем ЖЖ своего рода флэш-моб. Суть проста: описать свой идеальный день.
[612x100]
Я задумалась на эту тему, и меня, естественно, понесло. Я поняла, что идеальных дней у меня может быть много, хороших и разных. Вот вариант первый, созерцательно-медитативный...

... И царапает небо когтями
Лёгкий сфинкс, что стоит за спиной...

Небольшая очередь быстро движется, наступает и мой черед улыбнуться кассиру и заказать стандартный набор питерского туриста: пять пышек и кофе. Я нахожу свободное место у высокого столика, ставлю на него тарелку с золотыми буквами «МТ» и не менее золотистыми пышками, щедро обсыпанными сахарной пудрой. На несколько секунд закрываю глаза, вдыхая горячий сладкий запах, затем не спеша начинаю откусывать по маленькому кусочку, запивая таким же крохотным глоточком кофе на молоке.
Я съедаю четыре пышки из пяти. Одну кладу себе на открытую ладонь и прикрываю сверху двумя треугольничками салфеток. Я несу гостинец тому, кто всегда ждет его и никак не может дождаться.
... Он стоит в окружении гранита, вечно кося левым прищуренным глазом на Неву. Его макушку раскаляет полуденным солнцем и засыпает мокрым липким снегом. И каждый божий день туристы суют в его приоткрытую пасть пустые ладони, а он уже сотни лет тыкается в них носом, обнаруживая одну лишь теплую и влажную пустоту. Так ли случайно, что загаданные туристами желания редко сбываются? А за спиной грифона молчаливо возвышается задумчивый сфинкс, бесконечно смотрящий на свою зеркальную копию.
Он ждет.
И я прихожу к нему, ступая босыми ногами по теплой гранитной прохладе летних петербургских набережных. Да, сегодня именно тот самый день, когда гранит начинает впитывать теплоту солнца и в то же время отдавать ее, смешивая со своей изначальной холодностью. На вытянутой ладошке еще не остыла пышка, несмотря на то, что ветерок не прекращает трепать треугольные салфеточные флаги. Я прихожу к грифону, свободной рукой треплю его прогретый затылок, отполированный миллионами ладоней. А принесенную пышку надеваю на притупивший скругленный клык. Сахарная пудра сыплется на гранит и на бронзовый язык. Грифон улыбается.
Я сажусь на гранитные ступени, уходящие вглубь Невы, в какой-то особенный подводный город. Опускаю кончики пальцев ног в темную неспокойную воду, и разрешаю реке делать со мной все, что ей заблагорассудится. Она играет со мной: то как опытный любовник еле ощутимо щекочет подушечки пальцев, то окатывает солоноватой волной с ног до головы. Я смотрю на эту рябь, отражающую невозмутимое небо. На нем лениво висит спокойное круглое солнце в обрамлении мелких кудрявых облачков. Его тягучее золото падает на купол Исаакиевского собора и нехотя стекает вниз, в воду, за которой я наблюдаю. И рябь воды удивительно искажает привычную реальность, купола и дома становятся призрачными, а солнце превращается в золотистую горячую пышку, щедро обсыпанную сахарной пудрой.
И глаза закрываются сами собой, целиком отдавая окружающий мир обонянию и слуху. Нос ловит чуть солоноватый запах, а в ушах все ритмичнее и ритмичнее, громче и громче звучит шелест волн, как будто превращающийся в удивленное мурлыкание. Так можно сидеть бесконечно: дышать и слушать, дышать и слушать...
Незаметно подходит к концу безмятежно и, казалось бы бесцельно прожитый день. Раскаленный круг солнца размеренно погружается в темную глубину, встречаясь со своим отражением. Лёгкий ветерок становится пронизывающим, и обнаженные плечи покрываются гусиной кожей. Но все-таки я не ухожу, так и продолжаю сидеть, опустив пальцы ног в леденеющую Неву. Я жду.
Как ежевечерне солнце ждет встречи со своим отражением, я жду встречи со своим.
... Он неслышно подкрадывается на кошачьих мягких лапах, тыкается шершавым носом в левую сторону шеи, где пульсирует большая синяя жилка, мурлыкает так же размеренно, как и засыпающая река. Усы грифона щекочут щеки, заставляют слегка вздрагивать, но это так приятно... Я кладу ладонь на его голову, он закрывает глаза и начинает мурлыкать громче. Я тоже закрываю глаза, глажу грифона и молчу. Сегодня такой день – день неспешности и всеобъемлющего молчания.
Самый лучший день моей жизни.
... Мы просидели так всю ночь, слушая шелест волн и спокойное дыхание друг друга. И когда часы стали отсчитывать последний час перед рассветом, мы оба открыли глаза и посмотрели – он на меня, я на него. И все так же молча, не произнося ни единого слова, прочитали в глазах собеседника его самое сокровенное желание. Грифон мечтал стать человеком, а человек – грифоном. Он мечтал действовать, я – созерцать. Он хотел изменений, а я – постоянства. И поняв это, я взяла широкую морду грифона в ладони и поцеловала его в нос, еще хранящий сладкий аромат сахарной пудры...
... Теперь у меня есть крылья, и неважно, что они бронзовые. Теперь я кошу левым глазом в сторону Невы. Теперь это мне суют в приоткрытый рот солёные ладони. Это мне в спину смотрит величавый сфинкс. И я прекрасно помню, как слегка пританцовывающей походкой по набережной уходила рыжеволосая женщина. Я помню, как смотрел ей в спину, - и ни о чём не жалел.
Мне некуда больше спешить и не успевать. Мне не нужно больше ничего решать и нести ответственности за эти решения. Мне больше не нужно никого хоронить. И даже не нужно больше умирать...
Я каждый летний вечер наблюдаю за тем, как золото солнца, отражаясь от куполов, ручейком расплавленного металла стекает в Неву. Я слушаю, как пытается взобраться река по гранитным ступеням и с легким разочарованным стоном возвращается обратно. Я смотрю на проходящих и проплывающих мимо людей и улыбаюсь себе в усы.
Я созерцаю. Я спокоен.
Мой лучший в жизни день вместо того, чтобы кончаться, по-петербургски неторопливо перетек в категорию самой лучшей бесконечности.
Мне не о чем больше жалеть.
И мне нечего больше желать.