Зима 37-го была холодной даже для северных российских широт. Снеговые заносы, иней на лице, обмороженные пальцы и циничные убийцы. Ранние сумерки вкупе с тотальным страхом ломали и самых крепких. После семи вечера редко кто выходил на улицу. Мрачные, заснеженные проспекты и переулки, излишне освещенные центральные районы и темные дворы окраин. Вьюги, снегопады, неработающее отопление и греющие новости о перевыполнении пятилетки. Смутные, пугающие слухи о троцкистско-зиновьевском блоке, зверствах Ежова, московских «валькирия» в народе именуемых черными воронками. 0фциальный пафос в рассказе об очередном процессе, сократившем население страны на «энное» количество далеко не худших её граждан и гордость. Гордость, что живешь в лучшей стране мира, где, в конце концов, не все так и плохо. Нас боятся, а, значит, и уважают. У нас самая, сильная экономика, самая большая территория, самый дружный и талантливый народ. Да и мерзкими зимними вечерами есть чем заняться: можно в синематограф, а иногда и в театр; можно взять в библиотеке книг и по вечерам расти духовно, а можно с дрожью в руках смазывать "парабеллум", проверять замки в квартире и ждать ночью шума подъезжающей машины.
Машина уже в пути, классический символ смерти нашего времени - черный ЗИС - ехал по очередному адресу. Как всегда, среди ночи - меньше свидетелей, больше неизвестности, больше страха, психоза и подчинённости у граждан. Вид гильотины или дыбы в средневековье внушал такой же ужас как сейчас вид этого безобидного, по сути, транспортного средства.
Лейтенанты НКВД Игорь и Павел, а также шофер Василий, давно свыклись со своей работой. Не было ни страха, ни жалости, (во-первых, враги народа; во-вторых, наше дело маленькое - привезти их на Лубянку, а за дальнейшее мы не в ответе). Оставались только сонливость и усталость, злость, постоянная депрессия, напряженность, так как ответственность весьма велика, и страх. Страх, что завтра, послезавтра приедут за тобой и ты никуда не сможешь деться, Работа в этой системе неизбежно приводит к примирению механизма на себя.
Завывание метели и гробовая тишина - о чем говоритъ? Единственное событие за весь путь — встречная машина. Это Иван Бунин ехал в закрытый кинотеатр, где ночью "люди творчества" и партийные деятели смотрели жёсткие порнографические фильмы, снимаемые специально по их заказу. Изюминкой мероприятия являлись актрисы, что во всех рабочих табелях числились секретаршами и машинистками партийных отделении, а на самом деле выполняли функции порнозвезд и элитных проституток. Понятно, что просмотры заканчивались совокуплениями в отдельных комнатах. Но не сам половой акт привлекал знаменитого писателя, нет — ему нравилась атмосфера вседозволенности и разврата, полной власти над наложницами. Кроме того, Бунину доставляло удовольствие, находясь в темноте, когда на экране во всех подробностях демонстрировали очередное совокупление, а в ногах сидела какая-то из актрис, делать на ощупь, не видя бумаги, наброски для очередных рассказов, чувствуя только тело подруги, ее руки, язычок, водя ладонью по её бёдрам...
Воронок свернул во двор и остановился. Машина оказалась в окружении мрачного, бетонного дома. Павел и Игорь вышли из тёплого авто и сразу же почувствовали удары метели по лицу. «Каведисты» направились к чёрному входу. К вою метели добавился скрип снега и отнялось гудение мотора. В воздухе, тем временем, носились молитвы и просьбы тех немногих, кто услышал шум машины: "Нет. Нет, только не меня"
Михаил Афанасьевич не слышал шум подъезжающего воронка, но если бы и услышал, более того, если бы и узнал, что через минуту- другую его ждут двенадцать кругов ада, то всё равно не пошевелил бы и кончиком уха. Нет, он не мертв. Просто вколол в себя три кубика морфия, после чего отдыхал, лёжа в ванной с ледяной водой. Полтора часа назад Михаил закончил тринадцатую главу своей будущей книги, в которой больной писатель рассказывает о трагической судьбе бездарному поэту. Проецировав, видимо, образ главного героя на себя, автор впал в тяжелейшую депрессию, выходу из которой и способствовал морфий. Потому сейчас ему было плевать на воронки, агентов НКВД, и лично на товарища Сталина. Неизвестно, в каких тонких мирах находился Михаил Афанасьевич, (возможно, ему казалось, что он рыбка, ныряющая в прорубь замерзшего пруда), но выходить из них в ближайшие пару часов он явно не собирался.
Игорь и Павел зашли в теплый и светлый подъезд. Контраст между тёмной, морозной, не уютной, улицей и спокойным, мирным домом давно уже не сказывался на их настроении. При такой работе сразу превращаешься в непробиваемую машину. Два мрачных силуэта двинулись вверх по лестнице, даже не подозревая, что только появлением принесли смерть в этот дом.
А дело вот в чем: жилец квартиры № 2 - Артур - был действительно не чист перед советской властью. Финансовые злоупотребления, растраты, опасные связи, мутное, как водопроводная вода, прошлое не давали ему спать вот уже четвёртый месяц. То, что ожидание смерти страшнее самой смерти давно уже стало аксиомой. Однако, пойти с повинной было невозможно – надежда ведь не умирает, верно? Артура грела надежда на лучшее, но холод страха уже расшатал его психику. Он набирал книг, ночью лихорадочно читал, чтобы не думать, не бояться, забыться, а днем спал. Этой ночью Артур читал Эмиля Золя, хотя было абсолютно всё равно в иллюзорный мир какого писателя уйти от реальности. А сам Золя, 300000 часов назад находился в другом конце мира и горько рыдал, - через ряд мелких событий, убедивших писателя в бесполезности его творчества. А что может быть страшнее, чем осознание бесполезности и никчемности существования, отсутствия смысла в твоей жизни? Что то, чему посвятил жизнь, на что возлагал наибольшие надежды, чем, наконец, оправдывал свое существование в мире, бессмысленно? Обычно это понимают за несколько секунд до смерти, а потому не успевают в земном мире утонуть в стыде, разочаровании и обиде. Но, увы, некоторые лишены счастья познать бессмысленность существования в конце жизни, не говоря уже о редком везении через природное упрямство либо тупость вообще не осознать этой формулировки. Когда же Артур услышал шум машины, он окончательно сломался. Отложил книгу, выключил свет и в рыданиях рухнул на диван. Шаги всё ближе и ближе. Вот сейчас звонок в двери...Тут он почему-то вспомнил один вечер в Крыму, под Евпаторией, где отдыхал в 21г. и где, встретил ту, к чьим ногам положил все силы, все старания, все эти проклятые деньги. Ту, ради которой он поставил на кон себя и все равно проиграл... По звуку шагов на лестнице стало понятно — не за мной. Да какая, к чёрту, разница! Месяцем раньше, месяцем позже — уже не важно. Лучше так, сейчас. Крюк люстры достаточно силён, чтобы выдержать 8О кг плоти, навыки вязания крепких узлов остались ещё со времен службы на флоте, а высокие потолки сталинских домов сами приглашали наверх, к небесам, и прежде чем в доме раздались первые выстрелы, стул был откинут, тело лишено опоры и ворот белой ночной рубахи стал параллелен темной полоске на его шее.
На площадке между вторым и третьим этажами, возле мусоропровода валялся букет ярко-красных роз. Кто знает, какими судьбами он тут очутился? Да и вообще, откуда в бедной стране такие буржуазные излишества, тем более зимой? Конечно, дом с достатком, но всё же...
Мысли ночных гостей недолго были заняты цветами, на которые они с хорошо маскируемой ненавистью наступили, превратив символ любви в красное пятно. Агенты думали о близости врага. Вот и нужная квартира. Звонок в дверь среди ночи не предвещает ничего хорошего. Жена сквозь неожиданность и испуг все же понимает, что больше не увидит любимого. Молодой супруг другого мнения — успокаивает жену, закрывает её в ванной, а далее действует по заранее продуманному сценарию:
Первое — из тайника достать свёрток.
Второе — вынуть из свёртка "парабеллум", спустить предохранитель.
Третье -- взять из спальни большую подушку.
Четвёртое – впустить их в комнату.
Пятое – положиться на удачу.
В каких-то четырех километрах от дома, в стенах Кремля, работал вождь Иосиф Виссарионович. Ночь - наиболее творческое время. Все несогласные с этим тезисом отца народов роднились с землёй — кто в кладбищенских могилах, кто в сибирских лесах. Так девятнадцатилетний студент Олег Кошевой сейчас лежал на снегу, где-то далеко на востоке. Отличник, гордость института как-то в виде чрезвычайного поощрения встретился с вождём своего народа. Олег, без сомнения, был умным человеком, но излишним идеалистом. Потому он думал, что Сталин не знает правды о действиях своих подчиненных и решил рассказать ему. Двадцать лет лагерей, бегство, выстрелы охраны и Олег, с пробитым лёгким, кашляя кровью, лежит на красном снегу. Его дни, безусловно, сочтены. А обрёкший его на смерть, как, впрочем, и многих других, вождь тем временем работает на благо народа. "В Европе воняет новой войной". И как советскому народу наиболее удачно использовать такую ситуацию? -- вот основной вопрос на повестке ночи. А вторая его часть неофициальная, - "Кто этот кто этот кто?" —не даёт покоя отцу народов уже в течение года. Проблема в выборе этого «кто». Предпочтя Германию, мы, безусловно, станем сильнейшим мировым блоком, но два паука не уживутся в одной банке. Выбрав США либо Англию с Францией, мы обезопасим себя от "коричневой чумы" (хотя нас самих стоит называть красной чумой), но потеряем в идеологическом плане. Вечные или - или. Ну почему нельзя выбрать и и ? И обмануть государство и остаться живым, и работать в НКВД и быть недосягаемым для вражеских пуль? Желание иметь и то и другое, несмотря на логическую невозможность такого варианта, сгубило уже не одного человека, а мы до сих пор повторяем эту ошибку, боясь выбора, боясь принять окончательное решение, боясь сказать ИЛИ, и потерять таким образом что-то одно. О проклятый мир альтернатив и решений, за принятие которых ответственны только мы сами! Хотя мир Фатума, судьбы, запрограммированности также нас не устроит. Где же овеянная мечтами золотая средина?
Тем временем перед верными псами системы распахнул двери ещё один враг народа. Ничего нового — испуганный, растерянный, заспанный. Даже подушку из рук не выпустил. Как обычно — заходим, представляемся, мельком документы, краем глаза замечаем ужас на лице. Далее коронная фраза: «Машина ждёт. Собирайтесь». Ожидая пока он придёт в себя, осматриваемся: дорогая мебель, картины, невесть как попавший сюда плакат с Чарли Чаплином, сжимающим пистолет (неужели это комичное и безобидное существо играло в вестернах?), а далее — шок. Казалось бы, заспанный и безопасный враг. Ан нет - быстрым движением поднимает подушку к голове агента, упирает в неё "парабеллум" и нажимает на курок. Приглушенный хлопок, грузное тело Павла, падающее на мебель, брызги крови, куски мозга и перья. Сотни, тысячи первоклассных гусиных перьев. Белые, бело-красные, кроваво-красные они мягко и нежно, как снежинки за окном, опускаются на пол. Глядя на самые белые из них, с нежностью и умилением вспоминаешь детство, бои с братьями и сестричками на подушках, когда перья летали по всему дому за что тебя, как самого старшего, ругала мама, но без злости, любя, по-домашнему. На ум приходит и рождество — зелёная красавица ёлочка, украшенная игрушками, весёлые детишки, катание на санках, снежинки, покрывающие всё-всё-всё — и ёлочку и малышей и старенького добренького Дедушку Мороза с его внученькой Снегурочкой. А можно вспомнить и майские дни, когда тополиный пух, ужасно похожий на эти перышки, является неотъемлемой частью весёлого настроений, солнечной погоды, ожидания жаркого, милого лета. Понятно, что Игорю было не до воспоминаний. Он сквозь зимние одежды стремиться пробраться к кобуре, одновременно бросившись к убийце. Жертва, ставшая палачом, действовала по-военному чётко. Адреналин и желание выжить как нельзя лучше способствовали такой точности. Шаг назад, корпус направо и палец вдавливает курок. Игорь как-то картинно, с приглушённым стоном падает. Перья медленно-медленно опускаются на его тело. Убийца сплёвывает на пол и идёт к ванной, а одно из многочисленных пёрышек, что были выпущены на свободу через отверстие в 9мм., находит своё место на окне, где с другой стороны, точно напротив, приземлилась такая же белая и чистая снежинка.
Дальше всё было очень быстро. Жену, как мог, успокоил, трупы, чтобы не пугать любимую, да и самому быть спокойнее, накрыл огромным пледом. Вместе с супругой быстро собрал все самое необходимое и, еще находясь в шоковом состоянии, вон из квартиры. Любимая одевалась на бегу, потому как-то случайно во время спуска по лестнице заметил показавшееся из-под взлетевшей веером вверх юбки бельё. Увы — вскоре шубка прикрыла это великолепие. Увидев, через лестничное окно, что воронок во дворе, бегом через парадный вход. Снег в лицо, холодно, страшно, мерзко. В арку, затем по переулку. Быстрее, быстрее. Дышать приходилось ртом, а потому всё горло было обожжено морозом. Но что такое воспаление лёгких по сравнению со стенами Лубянки? Ещё поворот и - о, удача! - редкий в такое время таксомотор. Вперёд — к вокзалу. Ночной, безмолвный город, истерика сидящей рядом жены и мысли. Гнусные, противные, гибельные: "Я — убийца. Сколько у нас времени? Когда кинутся? Во сколько поезд? Успеем ли? Успеем ли до начала охоты? А охота будет, ведь два агента убиты мною. Они ведь люди...были…с семьями, с планами на будущее...нет, не думать. Иначе смерть - тут или тебя или ты. Что делать? Да, в Ленинграде могут «принять». Но нужно, нужно. Другой возможности нет.
Спустя 57 часов пути и страха два человека, держась за руки, бежали по снежной пустыни, по направлению к финской границе. Муж знал эти места, так как часто бывал здесь на охоте с теми, кто сейчас охотился на него. Он знал про эту зону, практически не контролируемую пограничниками. Знал, что стоит только пересечь воображаемую линию между двумя полосатыми столбиками и шансы на спасение значительно увеличиваются — на чужую территорию за тобой не пойдут. Но меры были приняты — и шум грузовика отчётливо слышен. Они бежали вперёд, не оглядываясь, не думая о туманном потом, пытаясь выжить в зверском "сейчас". Только бы добежать, только бы успеть, а там, может быть, пули не достанут и фины не отдадут. Иногда существование в конкретном миге жизни спасительно, но в некоторых случаях не спасает, ни долгосрочное планирование, ни жизнь здесь и сейчас. Машина с военными завязла в снегу, фигуры в серой форме покинули её и приступили к конечному этапу травли — щёлкнули затворы, стрелки расположились в удобной позиции и звуки выстрелом заглушили скрип снега под ногами беглецов. Женщина к этому времени утомилась и практически падала; муж тащил её вперёд, к свободе, к жизни, нашёптывая самое приятное и желанное. Зазвучали выстрелы, страх подстегнул, и она снова бежит. Зимнее холодное и безучастное солнце, находясь точно на севере, наблюдало за двумя точками на огромной белом листе, которые, вцепившись друг в друга, бегут от семи хладнокровных убийц. Очередной залп, удар в спину и организатор этого бессмысленного, обречённого на провал бегства падает лицом в снег. Дикая боль в позвоночнике, теплота струящейся крови, последний взгляд на замершую рядом жену. Вновь стрелок точен -- и она падает в холодный снег, в пару шагах от любимого.
Нелепость красного цвета на белом снегу очевидна, но её невозможно обойти, ведь каждое негативное свершившееся событие кажется нам тем глупее, чем больше страданий оно причинило. На самом же деле ничего глупого, нелепого в нём нет — когда-то мы сделали свой выбор, а случайность обстоятельств соединивших наш выбор с событием не может быть названа глупой.