Размещаю, чтобы проиллюстрировать ассоциации,
возникшие у меня после разговора с Соней, на весьма животрепещущую тему,
об одной нашей общей знакомой.
 
Реабилитация
Не хвастаясь, могу сказать, что, когда Володя ударил меня по уху и плюнул мне
в лоб, я так его схватил, что он этого не забудет. Уже потом я бил его примусом,
а утюгом я бил его вечером. Так что умер он совсем не сразу. Это не
доказательство, что ногу я оторвал ему еще днем. Тогда он был еще жив. А Андрюшу
я убил просто по инерции, и в этом я себя не могу обвинить. Зачем Андрюша с
Елизаветой Антоновной попались мне под руку? Им было ни к чему выскакивать из-за
двери. Меня обвиняют в кровожадности, говорят, что я пил кровь, но это неверно:
я подлизывал кровяные лужи и пятна - это естественная потребность человека
уничтожить следы своего, хотя бы и пустяшного, преступления. А так-же я не
насиловал Елизавету Антоновну. Во-первых, она уже не была девушкой, а во-вторых,
я имел дело с трупом, и ей жаловаться не приходится. Что из того, что она
вот-вот должна была родить? Я и вытащил ребенка. А то, что он вообще не жилец
был на этом свете, в этом уж не моя вина. Не я оторвал ему голову, причиной тому
была его тонкая шея. Он был создан не для жизни сей. Это верно, что я сапогом
размазал по полу их собачку. Но это уж цинизм - обвинять меня в убийстве собаки,
когда тут рядом, можно сказать, уничтожены три человеческие жизни. Ребенка я не
считаю. Ну хорошо: во всем этом (я могу согласиться) можно усмотреть некоторую
жестокость с моей стороны. Но считать преступлением то, что я сел и испражнился
на свои жертвы, - это уже, извините, абсурд. Испражняться - потребность
естественная, а, следовательно, и отнюдь не преступная. Таким образом, я понимаюм
опасения моего защитника, но все же надеюсь на полное оправдание.     1940 год.