Это цитата сообщения Оригинальное сообщение

Раскладка первая: белый.

Пугающий цвет расширения пространства, фактически губительный для интровертных любителей замкнутых, теневых углов: сознания, комнаты, дивана, роли в социуме. Реальный мир бьет по глазам, как резкий всплеск света в темной комнате. Меня вытягивают на холодные снежные степи, оставляя ссохшимися, желтыми руками пурпурные следы на локтевом суставе, швыряют в этот жгучий кошмар, переливающий на небытие все остальные цвета: унизительно разъедающие глаза слезы - обид нет, только яркая кислота стреляет в зрачки, заставляя щуриться и без того не слишком большие глаза. Поглощение. Почти вампирский ужас, почти звериное желание убежать.

-Да упадут на плечи грешника Небеса, разверзнется твердь земная и примет проклятую душу в смертельные обьятия свои.

Цепи примерзают к коже, делая ее стеклянной, ненастоящей, неживой. Смотреть на собственной тело, покрывающее коркой некроза. Блеск. Это тоже самое, что прохлаждаться под каким-нибудь террористическим завалом и флегмативно наблюдать, как тебе отрезают застрявшую ногу, только бы извлечь всё остальное. Я вот в курилке еще слышал, как какой-то мужик с высокой степенью невменяемости заехал в горы, потерял выход и просидел в машине пару месяцев в надежде, что его спасут. И кинул коней от голода. А дорога была в паре метров. Тоже свидетельствует о несколько странных способах самоистязания на почве сломленной к паникерству психике.

Он бурчит под нос молитву, перебивая мои размышления, и слова его летят, как бусины на разорвавшихся четках. Белесое, белое, белоснежное – стократно выстиранная в рекламных зельях простыня. Я смотрю на судью своего исподлобья, у меня начинает трескаться кожа на запястьях. Поодаль стоит баба, обычная тупая, жирная тетка, сложив руки на необъятной, опустившейся к низу, груди, отплевывает что-то типа семечек по периметру и сверлит меня абсолютно пустым взглядом: я для нее мясо, но мясо, которое вроде как не едят по каким-то сомнительным санитарно-эпидемиологическим причинам.

-Корова. – обиженно буркаю я.
Она нарочито медленно поднимает голову от созерцания моей сгорбленной застывшей фигуры и, кивая куда-то в сторону шамана-священника, лениво кидает:
-Чаво бормотать-то? Все мухи уж перемёрли … Убей ты его уже.

Я хоть «он», а не «это». Спасибо, порадовала.

Хруст снега. Как многими кольями впиваются скрюченные когти в мои волосы, опрокидывают голову куда-то наверх, к небу, что сродни земле, и я теряюсь в пространстве. Единственное, что мне еще напоминает о соотношении верха и низа – аппетитный хруст шейных позвонков. Моих собственных. Запах гниловатых зубов и затхлой травы бьет в лицо.
-Да примет тебя земля богини Гекаты именем, и станет кровь твоя – водой для стигийских собак… Возложи же, Нивалис, венец боли на голову смертника …

Я был вынужден внимать монотонному перечислению богов, которым завещали мое тело, душу и все прилагающиеся к ним запчасти. Если бы он где-то между делом упомянул Феликса Эдмундовича, Ктулху или партию Единая Россия, я бы даже не удивился: по-моему, он решил включить в список всех возможных кандидатов.

(...)

Уже не чувствую тело и не разбираю слов палачей, ветер глушит, но это сладостное ощущение. После божественный белизны ты проваливаешься в привычный багряно-черный кошмар.

Бля, какое же это счастье.