Когда я увидела ее впервые, Ирис была воплощением элегантности: в длинном темно-вишневом платье, с распущенными черными волосами, в которые были вплетены алые ленты, она стояла в Практикуме Гурмана на втором этаже биологического факультета МГУ, ослепительно улыбалась кому-то и небрежно помахивала дохлой мышью. Весь мир был у ее ног. Такой она врезалась мне в память: легкий запах духов, кошачья поступь, аристократические манеры, ленты в волосах цвета воронова крыла. И дохлая мышь. Я встречала ее в том же месте еще не раз, и мышь иногда заменялась на черепа, ящериц, лягушек или учебник по ФЖ.

- Чем занимается Ирис? - спросила я однажды у кого-то из знакомых биологов.
- Она антрополог, - ответили мне.
- А зачем ей тогда мыши? - удивилась я, - Она же изучает людей?..
Ирис, привлеченная упоминанием своего имени, обернулась и посмотрела на меня ясными синими глазами; на ладони у нее в тот день лениво ползал мадагаскарский таракан.
- Она изучает реакции людей, - поправили меня.
И были, в общем-то, правы.

В те дни Ирис была для меня недостижимым идеалом, воплощением мечты идиота. Она не была красива (по крайней мере по моим меркам), но в ее присутствии мир преображался; ее обаяние, женственность, грациозность - это было каким-то безумием. Ирис язвила: метко, едко и остро. Ирис танцевала - страстно, огненно, завлекающе. Ирис смеялась: заразительно или сдержанно. Те, с кем она обмолвилась хотя бы парой слов, не могли ее забыть. Она была лишена той общедевчачьей дурости, она была все время как будто выше всей этой беготни с платьями, косметикой и обольщением, она как будто ничем этим вовсе не интересовалась и жила вне женского социума - и при том все плыло к ней в руки само. Я наблюдала безнадежно влюбленных в нее мужчин и тех, кого за них принимали; женщин, с которыми она близка и тех, с которыми не очень, и даже тех, с которыми она враждовала. Мы никогда не общались близко.

Потом я узнала совсем другую Ирис. Другая Ирис была стопщицей, и очень хорошей. Она сворачивала самокрутки и виртуозно смешивала спиртное. Она пела песни про муху и про Ивана Иваныча, дралась как Шрайк и ругалась, как портовый грузчик. Впрочем, ругалась она все с тем же неуловимым достоинством. Еще Ирис варила ганджу и травила байки, от которых окружающие катались по полу, держась за животы. По ночам она ходила по малознакомому городу, нюхала цветы на клумбах и составляла карту запахов.

Сейчас, через три года, Ирис уже закончила биофак, получила диплом антрополога и положила его в тумбочку. В ее речи много специфически-блюзового юмора, жесты стали резче, отрывистее; она воркует с клиентами по телефону совершенно ангельским голосом, с нами говорит в основном колкостями и шутками, по-прежнему травит чудесные байки. Периодически продает кучу стройматериалов, которые ее матушка покупает в какимх-то безумных количествах. Ее шутки стали злее, а голос - ласковее; Ирис в злости напоминает мне сладкий яд. Когда она смеется, лицо ее становится открытым, светлым, и вся она кажется младше лет на десять. Когда звонит ее личный телефон, она поднимает трубку и говорит туда тихо "мррррр", а сама болтает ногами, сидя на столе.

А в волосах у нее по-прежнему ленты. Почти всегда - синие.

[450x653]