Чтобы понять, какой неординарный путь прошел Савва Тимофеевич Морозов и почему его финал был таким предсказуемым, нужно взглянуть на истоки. В Российской империи конца XVIII века люди делились на тех, кто владеет, и тех, кем владеют. Предки Морозовых относились ко вторым. Они были крепостными, то есть, по сути, собственностью помещика Рюмина. Прадед, Василий Федорович, был обычным рыбаком. Но дед, Савва Васильевич, оказался человеком с деловой хваткой. Он не просто ткал шелк на хозяйской мануфактуре в Зуеве, он понял, как работает система. Он завел домашнюю мастерскую, потом фабрику, и начал копить. Тридцать лет он усердно трудился, откладывая копейку к копейке, и в 1820-х годах принес помещику внушительную сумму — 17 тысяч рублей ассигнациями. Астрономическая сумма. За эти деньги он выкупил себя и пятерых сыновей. Выкупил, словно ценное имущество. И вот тут-то все и началось.
Этот Савва-основатель, так и не научившийся грамоте (за него бумаги подписывал сын), на одном лишь чутье построил империю. К моменту смерти он был купцом первой гильдии, владел торговым домом «Савва Морозов с сыновьями» и четырьмя фабриками, оснащенными новейшими английскими станками. Его сыновья, получив долю, тут же взялись за дело. Младший, Тимофей Саввич (отец нашего героя), получил «Товарищество Никольской мануфактуры». Это был не просто завод, а текстильный комбинат, целый город в Орехово-Зуево, с кучей вспомогательных производств — от литейных до кирпичных. Он занимал третье место по обороту во всей России. Тимофей был человеком суровым, старой закалки, глубоко верующий старообрядец. Он содержал моленные, с рабочими не церемонился, а от предложенного царем дворянства гордо отказался, приняв лишь звание «мануфактур-советника». Женился он на Марии Федоровне Симоновой, тоже из купеческих, с корнями, уходящими то ли к крещеным казанским татарам, то ли еще куда. Эта женщина обладала несгибаемым характером. Когда в 1885 году на мануфактуре грянула Морозовская стачка — один из крупнейших бунтов в истории России — здоровье Тимофея Саввича пошатнулось. Он понял, что старые методы управления больше не работают. В 1886 году он, по сути, отошел от дел, передав управление старшему сыну — 24-летнему Савве. Савва Тимофеевич, наш герой, родившийся 3 февраля 1862 года, был уже человеком другого склада. Его с детства готовили не просто считать деньги, а управлять империей.
Хозяин новой эры: наука, роскошь и «купеческий воевода»
Савва-младший — это удивительное сочетание дедовской хватки и европейского лоска. Его не просто отдали в гимназию (4-ю московскую), он закончил физмат Императорского Московского университета (1887 год), получив диплом химика. Но отцу этого показалось мало. Пока сверстники прожигали жизнь, Савва (1885–1887) постигал науки в Кембридже. Он изучал химию, общался с самим Менделеевым, но главное — он не вылезал из Манчестера. Он смотрел, как работают английские текстильные фабрики, впитывал организацию труда. Он вернулся в Россию не просто наследником, а топ-менеджером европейского уровня с дипломом химика. Он прекрасно понимал, что будущее не за дешевой рабочей силой, а за технологиями. Он вложился в химию, открыл заводы на Урале (во Всеволодо-Вильве), чтобы производить реактивы для новых красителей. Туда он, кстати, позже пристроил главным инженером некоего Бориса Збарского (того самого, что потом будет бальзамировать Ленина).
Приняв бразды правления, Савва развернулся. Он ввел оплату по беременности для работниц. Он строил школы, и его рабочие были самыми грамотными в отрасли. Можно сказать — это не благотворительность, это бизнес. Грамотный рабочий реже ломает дорогой станок, а здоровая работница быстрее вернется в цех. Но факт остается фактом: он это делал. Он даже ввел правило — брал на работу в основном семейных, а подростков — только после окончания училища. При этом за пьянство, прогулы или воровство (а таких было 40% уволенных) увольнял без колебаний. Он был хозяин. Русская пресса окрестила его «купеческим воеводой». Когда он председательствовал в ярмарочном комитете в Нижнем Новгороде, он произнес речь, которая заставила чиновников задуматься: «Богато наделённой русской земле и щедро одарённому русскому народу не пристало быть данниками чужой казны и чужого народа… Россия… может и должна быть одной из первых по промышленности стран Европы». Это был уже не просто купец, это был государственный ум. При этом жить он умел. В 1888 году он совершил обсуждаемый поступок: женился на Зинаиде Григорьевне, которая до этого была женой его же двоюродного племянника. Для нее он построил на Спиридоновке один из самых роскошных особняков в Москве — шедевр архитектора Шехтеля. На балы к Морозову съезжался весь свет: Шаляпин, Чехов, Станиславский. Жена Чехова, Книппер-Чехова, вспоминала: «Мне пришлось побывать на балу у Морозова. Я никогда в жизни не видела такой роскоши и богатства». Он жил на полную катушку: лучшие в России рысаки, балы, роскошь. Он был на вершине мира, и казалось, что так будет всегда.
Театральный роман и роковой страховой полис
Все эти достижения и миллионы столкнулись с испытанием — театром. Точнее, актрисой. Савва Тимофеевич был главным спонсором, «отцом» Московского Художественного театра (МХТ). В 1898 году он вошел в товарищество по его учреждению, заведовал всей финансовой частью, на его деньги перестроили здание в Камергерском переулке. Станиславский, человек восторженный, писал Морозову: «…русский театр нашёл своего Морозова подобно тому, как художество дождалось своего Третьякова…». Красиво, спору нет. Но был нюанс. Вся эта страсть к искусству имела вполне конкретное имя — Мария Федоровна Андреева. Первая красавица русской сцены, «роковая женщина», рядом с которой бледнели все остальные. Морозов влюбился в нее со всей страстью. Он был буквально у ее ног. А Андреева… Андреева была женщиной «новых взглядов». У нее был роман с миллионером, и одновременно она была близка с «буревестником революции» Максимом Горьким. И Морозов об этом знал. Он простил ей эту связь, он даже подружился с Горьким, хотя, по слухам, ссоры между ними случались весьма серьезные. Не из-за Андреевой ли?
Но Андреева была не просто красивой женщиной. Она была идейной. Она была связана с большевиками, с социал-демократами. И она увидела в Морозове не просто поклонника, а источник средств. Именно через нее Морозов начал финансировать революционное движение. Он давал деньги на издание нелегальной газеты «Искра» — по воспоминаниям Горького, на это уходило до 24 тысяч рублей в год (гигантские деньги, стоимость поместья). Он прятал у себя на фабрике от полиции будущего героя революции Николая Баумана, провозил шрифты и запрещенную литературу. Он полагал, что помогает справедливому делу, но на самом деле готовил почву для будущих проблем. Кульминацией этих отношений стала страховка. Незадолго до смерти Морозов застраховал свою жизнь на огромную сумму в 100 тысяч рублей. Страховой полис он оформил «на предъявителя» — то есть, получить деньги мог предъявитель полиса. И отдал этот полис Марии Андреевой. Многие тогда шептались, что это был рискованный шаг. И что же сделала получательница средств после его смерти? Она немедленно получила эти деньги. Часть, конечно, использовала для своих нужд, «поправила материальное положение», а 60 тысяч передала в кассу партии большевиков. Любовь, политика и очень большие деньги смешались в такой коктейль, что понять, где кончается одно и начинается другое, уже невозможно.
Между двух огней: роковая «Записка» и разрыв с семьей
В 1905 году мир Морозова пошатнулся. 9 января (Кровавое воскресенье) стало для него потрясением. Он, спонсировавший «борьбу за права», увидел, к чему эта борьба приводит. Говорят, именно тогда он, по слухам, сказал большевикам, просившим о новой сумме: «На кровь денег с меня не возьмете!». Он решил, что хватит играть в подполье, пора действовать открыто, как и положено «купеческому воеводе». Он сел и написал «Записку». Официально она называлась «О причинах забастовочного движения. Требования введения демократических свобод». Это был смелый документ. Морозов требовал свободы слова, печати, союзов, всеобщего равноправия, неприкосновенности личности, обязательного школьного образования и контроля за госбюджетом. По сути, он требовал превратить самодержавие в конституционную монархию. Он хотел реформ сверху, чтобы предотвратить бунт снизу. И тут он столкнулся с сопротивлением с двух сторон. Во-первых, его не поняли «коллеги». Когда он принес эту записку на правление Никольской мануфактуры, его собственная мать, Мария Федоровна, и другие члены правления его не поддержали. Они решили, что Савва зашел слишком далеко и потерял связь с реальностью. Мать пригрозила отстранить его от дел. 17 марта 1905 года ее переизбрали директором-распорядителем, а Савву понизили до «заступающего место». Это было ощутимое понижение.
Но, возможно, опаснее была реакция с другой стороны — от тех, кому он так щедро помогал. Большевики, особенно такие прагматичные деятели, как Леонид Красин (которого Морозов, к слову, тоже пристроил к себе на работу), поняли, что Морозов стал помехой. Записка Морозова, если бы ее приняли, лишала революцию одного из главных аргументов. Зачем нужен бунт, если все требования и так удовлетворят? Мирный, либеральный путь изменений делал всю их подпольную деятельность бессмысленной. А тут еще и главный спонсор прекратил финансирование. Морозов из «друга» превратился в «препятствие». Он оказался меж двух огней: для одних он был «красным», для других — «соглашателем». Вдобавок ко всему, поползли слухи о его нездоровье, которые, не исключено, распускала и его собственная семья, чтобы отстранить его от управления миллионами. 15 апреля 1905 года жена и мать собрали врачебный консилиум. Врачи, включая светило Григория Россолимо, поставили диагноз: «тяжелое общее нервное расстройство». Ему настоятельно рекомендовали «лечение» — уехать подальше, в Европу.
Трагедия в Каннах: неразрешимые вопросы
13 мая 1905 года в роскошном номере отеля «Ройяль-Монто» в Каннах раздался выстрел. Савву Морозова нашли мертвым. Он лежал на кровати, пуля вошла в грудь. В правой руке — браунинг. На полу — записка: «В смерти моей прошу никого не винить». Внешне все указывало на самоубийство. Французская полиция, недолго думая, закрыла дело. Логичный финал для человека в тяжелой ситуации. Его не поняла семья, от него отвернулись рабочие, от него отвернулись его подопечные из революционной среды. Диагноз «депрессия» и «нервное расстройство» у него был на руках. Все сходится.
Однако, как всегда, есть детали. И деталей этих столько, что версия с самоубийством вызывает сомнения. Во-первых, свидетельство жены, Зинаиды Григорьевны. Она утверждала, что, войдя в комнату (не сразу, а оправившись от потрясения), она увидела, что окно распахнуто, а по аллее парка убегает какой-то мужчина. Она утверждала, что до этого окно было закрыто. Во-вторых, люди, видевшие Морозова в последние дни, в один голос говорили, что он был бодр, много плавал, гулял и строил планы. Не похоже на человека, решившего уйти из жизни. В-третьих, и это самое главное, — похороны. Морозов был из семьи старообрядцев. Для старообрядца самоубийство — тяжелейший, непростительный грех. Таких людей хоронят за оградой кладбища. Савву Тимофеевича же привезли в Москву в металлическом гробу и с почестями похоронили на престижном старообрядческом Рогожском кладбище. Как? А очень просто. Московский генерал-губернатор Козлов лично выдал бумагу, разрешающую «предание земле по христианскому обряду». Более того, подойдя к вдове, он прямо сказал: «Не верю я в разговоры о самоубийстве... Потеря для всех — огромная». Власти решили скрыть истинную причину? Или просто проявили уважение к «купеческому воеводе»?
Если это не самоубийство, то кто? Версия первая, которую мы уже затронули, — романтическо-финансовая. Мария Андреева и полис на 100 тысяч на предъявителя. Ей нужны были деньги, очень нужны. Для себя и для партии. Ушедший из жизни Морозов с полисом был выгоднее живого, но сомневающегося. Версия вторая, политическая. Большевики. Историк Юрий Фельштинский прямо указывает пальцем на Леонида Красина. Красин был прагматиком, он отвечал за финансы и боевые группы. Морозов, прекративший финансирование и выдвигающий условия со своей «Запиской», был для него препятствием. А страховка Андреевой была решением вопроса. Устранение Саввы означало получение 100 тысяч (60 из которых пошли партии) и устранение опасного «попутчика». Версия третья — черносотенцы. Сам Горький вспоминал, что Морозов боялся не революционеров, а именно их. Реакционные монархисты ненавидели Морозова за его либерализм и финансирование «красных». Для них он был предателем своего класса. Они вполне могли организовать покушение.
Что же мы имем в итоге? Тело в Каннах. Короткую записку. И кучу людей, которым эта смерть была выгодна. Жена Зинаида получила наследство. Мать Мария Федоровна вернула себе полный контроль над бизнесом. Актриса Мария Андреева получила 100 тысяч рублей. А революционер Леонид Красин получил 60 тысяч из них на мировую революцию. Анекдот в том, что рабочие на фабриках Морозова не поверили в смерть хозяина. Возникла легенда, что Савва не помер, «отказался от богатства и тайно ходит по фабрикам, поучая рабочих уму-разуму». Красивая легенда. Реальность, вероятно, была прозаичнее: неординарный и, возможно, доверчивый человек, попытавшийся найти баланс между троном, капиталом и революцией, оказался жертвой обстоятельств. И, возможно, тех, кому он так щедро помогал.