Якеменко
То, что мы сегодня переживаем переломное время, совершенно очевидно. И речь не об СВО и не об отношении к нам Запада. Запад всегда относился к нам кисло и то, что рано или поздно он устроит подобную провокацию, было очевидно. Всё это находится в привычных и давно выстроенных и структурированных рамках.
Речь о другом.
Впервые за триста с лишним лет нам больше нечего взять у Запада. Он перестал быть образцом, Меккой, Новым Иерусалимом и сияющим градом на холме, куда всегда отсюда тянулась мятущаяся русская душа. «...Так вы все таки верите в Новый Иерусалим ? - Верую, - твердо ответил Раскольников ...» - вот эта вера, вера истовая и бессознательная, инстинктивная и рассудочная, твердая и одержимая сомнениями, всегда вела нас от своей земли «на страну далече». Смотрели с надеждой и завистью поверх покосившегося забора – что там у них? Как там?
Где ж мы, скажи нам, вожак?
Эти зелёные зимы,
Голые степи и мрак…
Полно, туда ли зашли мы?
Ты нам скажи наотрез,
Ждём мы прямого ответа:
Это ли русский прогресс?»
— «Это, родимые это!..»
Сотни лет люди рвались в Третий Рим, в Новый Иерусалим, Град Небесный, «Опоньское царство», «Беловодье», «Китеж». С XVIII века мечты стали приземленнее – и то и другое и третье и четвертое воплотилось в Западе – отныне все делалось по западному, оттуда брали всё – от костюмов и ткацких станков до устройства улиц и коллегий. «Блажен тот, кто живет в здешней жизни счастьем нездешней жизни», - это Гоголь. Так и жили. Мечтали, строили планы, бежали в свою блаженную Швамбранию, Приличенск, Росамунтию.
И где бы ни были, что бы ни делали – точила мелкая мысль «а ТАМ лучше», «а у НИХ есть», «а ОНИ уже, а мы все еще…». У них машины. У них дома. У них моют улицы с мылом. Там все улыбаются. Там процветают. Там можно делать что хочешь и ничего тебе за это не будет. Надо как у них. Страстная тяга к квартирошному комфорту, бытовой безответственности, зависть к картинкам из журналов, досада, что так неудачно родились, не вписались в страну … Те, кто попроще, мечтали о джинсах, баночном пиве, двухкассетнике и жвачке, высоколобые завистливо рассуждали о преимуществах демократии перед тоталитаризмом. Это вошло в кровь, в правила приличия, в душу. Утешались «хорошо не жили – незачем и начинать».
И вдруг сегодня выясняется, что они больше нам ничего дать не могут. Абсолютно все, что есть у них (машины, бутылки, одежда, фастфуд, мюзиклы, спа) есть и у нас. Мало того, многое лучше. Улицы Берлина зимой после московских ужасают, метро Парижа по сравнению с московским или петербургским клоака, наперсточников на улицах Лондона столько, сколько у нас не было и в 1990-х., московские кофейни точно не хуже венских. Природы у нас больше, земли больше, воздуха больше. Многого там не стало. Демократии, гуманизма, толерантности, культуры, капитализма, рынка, творчества, свободы, искусства – того, что так манило, очаровывало, дудочкой крысолова тянуло за собой…
Странная ситуация. Совершенно непривычная.
Как у художника, который всю жизнь срисовывал своё с чужих картин и вдруг его заставляют рисовать самому. Запада, как мечты, больше нет. Он стал скучен, обыденен, отталкивающ, вчерашний и однообразный. Именно поэтому к нему сегодня такая неприязнь. Неприязнь одураченного к одурачившему, верующего к бесчувственному идолу, которым обернулся живой Бог. Мстим ему за преданную мечту нашу, в растерянности стоим на распутье.
Как теперь быть? За кем идти? О чем мечтать? К чему тянуться и завидовать?
Экзистенциальный, открытый перелом души. Чем лечить? Как уврачевать? Жить самим по себе? Что это значит – «жить самим по себе»?
Сложнейший вопрос.