Истоки в африканской саванне
Забудьте про райский сад с ручными львами и запретными яблоками. Наша история началась не в Эдеме, а в африканской саванне — в пыльном, раскалённом мире, где главной и единственной идеологией было простое желание дожить до заката, а главной мечтой — кусок мяса пожирнее. Сотни тысяч лет наши предки, разные виды гоминид, бродили по этим просторам, и большинство из них бесследно исчезли, оставив после себя лишь несколько пожелтевших костей для развлечения палеонтологов. Они были сильнее, быстрее, у них были клыки побольше. Но что-то пошло не так. А потом, где-то между 300 и 200 тысячами лет назад, на сцене появился новый игрок — Homo sapiens. Изначально — ничем не примечательный вид. Не самый сильный, не самый быстрый, без мощных когтей и толстой шкуры. В общем, довольно скромное зрелище на фоне саблезубых тигров и прочей мегафауны. Древнейшие останки, которые с натяжкой можно назвать «нашими», найденные в марокканском Джебель-Ирхуде, датируются примерно 300 тысячами лет. Чуть позже, около 195 тысяч лет назад, в эфиопской долине Омо бродили создания, уже почти неотличимые от нас. Но это был ещё не тот «сапиенс», который в итоге захватит планету. У него было нужное «железо» — практически современный скелет и крупный мозг, — но, похоже, не хватало «программного обеспечения».
Настоящий переворот случился позже, в период от 100 до 50 тысяч лет назад. Это называют когнитивной революцией. Никто точно не знает, что произошло. Может, случайная мутация в мозгу, какой-то сбой в генетическом коде, который вдруг оказался невероятно полезным. Этот сбой перепрошил нейронные сети, и наш предок внезапно научился делать то, чего не умел никто другой. Он научился думать абстрактно. Он смог придумывать то, чего никогда не видел: духов, легенды, планы на следующую неделю. И самое главное — он научился говорить. Не просто издавать сигналы «опасность!» или «еда!», а строить сложные предложения. Это была суперсила. Язык позволил не только предупредить сородича о леопарде в кустах, но и обсудить, какой это был леопард, где он охотится, и как лучше всего решить эту хищную проблему. А ещё язык породил сплетни. Умение часами обсуждать, кто с кем спит, кто кому должен и кто самый никчёмный охотник в племени, оказалось мощнейшим инструментом для сплочения коллектива. Группа из 150 особей, объединённая общей верой в духа-покровителя и знанием всех соседских секретов, могла действовать слаженнее любой стаи неандертальцев.
В этом контексте появляются и такие концепции, как «Митохондриальная Ева» и «Y-хромосомный Адам». Звучит как завязка для библейского блокбастера, но на деле всё прозаичнее. Это не были Адам и Ева в буквальном смысле, единственная пара прародителей. Это научные абстракции. «Ева», жившая около 150–200 тысяч лет назад, — это наша общая прапра…бабушка по материнской линии, чьи митохондрии (энергетические станции клетки, передающиеся только от матери) есть у каждого из нас. У неё были тысячи современниц, но их женские линии со временем прервались — кто-то рожал только мальчиков, кто-то не оставил потомства вовсе. А её линия выжила. То же самое с «Адамом» — это мужчина, живший чуть позже, чей вариант Y-хромосомы в итоге оказался у всех мужчин на планете. Это не значит, что он был единственным. Просто его потомки оказались самыми плодовитыми и удачливыми. По сути, это история не о сотворении, а о генетическом джекпоте. Вся наша ранняя история — это череда таких случайностей. Кто-то выжил, кто-то нет. И те, кто выжил, тащили в своих генах и в своей зарождающейся культуре секретный код к будущему господству. Их главным оружием были не заострённые камни, а способность договариваться, плести интриги и рассказывать друг другу на ночь страшные сказки.
Большой исход и первые разборки
Какое-то время наши предки вполне уютно чувствовали себя в Африке. Но сидеть на одном месте — это скучно, тем более когда климат постоянно меняется, а за соседним холмом трава, может, и не зеленее, но мамонты точно жирнее. Где-то 120 тысяч лет назад небольшие группы сапиенсов предприняли первую робкую попытку выбраться за пределы своей колыбели. Они добрели до Ближнего Востока, оставили там несколько орудий и костей, но что-то пошло не так. Возможно, их подкосили болезни, или климат снова испортился, или местные ребята — неандертальцы — недвусмысленно объяснили гостям, что им тут не рады. Так или иначе, первая волна захлебнулась. А потом, примерно 70 тысяч лет назад, случился «Большой исход». Это была уже не робкая вылазка, а мощная волна миграции. Почему именно тогда? Одна из теорий гласит, что виной всему было извержение супервулкана Тоба в Индонезии. Оно вызвало глобальное похолодание, «вулканическую зиму», которая резко сократила численность человечества до нескольких тысяч человек. Мы оказались на грани вымирания. И вот эта горстка выживших, закалённая в борьбе за ресурсы, и стала той самой популяцией, которая, как только климат немного наладился, ринулась из Африки во все стороны, чтобы больше никогда не ставить своё выживание под угрозу.
И вот, выйдя на просторы Евразии, наши предки обнаружили, что они тут не одни. Континент уже несколько сотен тысяч лет был плотно заселён другими видами людей. В Европе и на Ближнем Востоке хозяйничали неандертальцы, а в Азии обитали загадочные денисовцы, от которых нам досталось всего несколько косточек и зуб из пещеры в Сибири. Неандертальцы были настоящими хозяевами ледниковой Европы. Коренастые, невероятно сильные, с массивными надбровными дугами и огромными носами для согревания холодного воздуха, они были идеально приспособлены к суровому климату. Они охотились на мамонтов и шерстистых носорогов, заботились о своих стариках и раненых, у них были свои ритуалы и, возможно, зачатки речи. Они не были тупыми дикарями, как их любили изображать в XX веке. Они были просто другими. И встреча двух человечеств, нашей и их, стала главным событием той эпохи.
Что же произошло, когда тонконогие, говорливые пришельцы из Африки встретили коренастых, молчаливых аборигенов Евразии? Картина была сложной. Были, несомненно, и конфликты за лучшие охотничьи угодья и самые уютные пещеры. Но была и любовь. Или, по крайней мере, контакты иного рода. Анализ ДНК, проведённый командой шведского генетика Сванте Паабо, показал неопровержимый факт: почти у всех современных людей, кроме коренных африканцев, в геноме есть от 1 до 4 процентов неандертальской ДНК. Это значит, что наши предки и неандертальцы не просто жили бок о бок, но и скрещивались, оставляя общее потомство. Эти гены, кстати, достались нам не просто так: некоторые из них отвечают за иммунитет, помогая бороться с евразийскими болезнями, другие — за цвет кожи и волос, а третьи, увы, связаны с предрасположенностью к диабету 2-го типа и депрессии. Такой вот генетический приветик из прошлого. Но в конечном счёте неандертальцы сошли с исторической сцены. Последние из них оставили свои стоянки около 40 тысяч лет назад в районе Гибралтара. Почему? Единого ответа нет. Возможно, мы оказались более плодовитыми и просто поглотили их. Может, наши более совершенные орудия и тактики охоты оставили им меньше шансов. Есть версия, что мы принесли с собой из Африки болезни, к которым у них не было иммунитета. А может, всё было куда прозаичнее: мы просто лучше умели договариваться и создавать большие социальные сети, что давало решающее преимущество. Так или иначе, большая семейная ссора завершилась в нашу пользу, и мы остались единственным видом людей на планете.
Ледниковый период, пещерные галереи и мохнатые слоны
Заняв Европу, наши предки обнаружили себя в мире, мало похожем на современный. Это была эпоха последнего ледникового периода. Огромный ледниковый щит покрывал Скандинавию, Шотландию и подбирался к северу Германии. Альпы были гигантским морозильником. А территория Франции, Испании и центральной Европы представляла собой холодную тундростепь, продуваемую ледяными ветрами. Пейзаж напоминал современный север Сибири, только вместо оленей по нему бродили стада гигантских животных, которых сегодня можно увидеть только в музеях. Шерстистые мамонты, ростом с одноэтажный дом, мохнатые носороги, пещерные львы размером с быка, гигантские олени с трёхметровыми рогами — это был мир больших зверей и больших рисков. Охота на такую дичь была не развлечением, а коллективным предприятием на грани возможного. Один неверный шаг — и тебя втопчут в мёрзлую землю или поднимут на бивень. Но и награда была велика: туша одного мамонта могла кормить целое племя неделями. Мясо, жир, шкуры для одежды и жилищ, кости для орудий и строительства, бивни для искусства и ритуалов — это был ходячий супермаркет. Наши предки стали виртуозными охотниками. Они изобрели копьеметалку — устройство, которое позволяло метать дротики с огромной силой и точностью, не приближаясь к опасному зверю вплотную. Они загоняли стада в ущелья или на обрывы, устраивали хитроумные ловушки. Они научились выживать в мире, где зима длилась девять месяцев в году.
Но самое удивительное случилось не на охотничьих тропах, а в полной темноте, в глубоких и труднодоступных пещерах. Около 40 тысяч лет назад что-то щёлкнуло в головах наших предков, и они начали рисовать. И не просто царапать палочкой на стене, а создавать настоящие шедевры. Пещеры Шове, Ласко, Альтамира — это не просто наскальные рисунки, это первые в мире художественные галереи. Используя природные пигменты — охру, древесный уголь, марганец, — смешивая их с животным жиром или водой, древние художники создавали невероятно живые и динамичные изображения. Они использовали неровности стен, чтобы придать фигурам объём. В мерцающем свете факелов нарисованные бизоны, лошади и львы казались живыми, они двигались, дышали, бежали по каменным сводам. Что это было? Зачем они лезли вглубь земли, в самые опасные и тёмные места, чтобы там рисовать? Теорий масса. Самая простая — охотничья магия. Изображаешь зверя — значит, приманиваешь его дух и удачу. Другая версия — шаманские ритуалы. Пещера была порталом в мир духов, а рисунки — частью мистических обрядов. Возможно, это были учебные пособия, где старики показывали молодёжи, как выглядит и ведёт себя тот или иной зверь. А может, это было просто искусство ради искусства. Желание запечатлеть красоту и мощь окружающего мира, рассказать историю, оставить свой след. Рядом с изображениями животных часто встречаются отпечатки человеческих ладоней. Словно художник говорил: «Я здесь был. Я это видел».
Помимо настенной живописи, эти люди создавали и то, что мы называем «искусством малых форм». Самые известные из таких артефактов — так называемые «палеолитические Венеры». Это небольшие статуэтки женщин с гипертрофированными грудью, бёдрами и животом, но часто без лица и ступней. Самая знаменитая, «Венера Виллендорфская», найденная в Австрии, — это воплощение идеи плодородия. В суровом мире ледникового периода, где выживание племени зависело от рождаемости, женщина-мать, способная выносить и выкормить ребёнка, была центром вселенной. Эти фигурки, вероятно, были амулетами, символами жизни, плодородия и продолжения рода. Их носили с собой, они были личными святынями. Всё это — и пещерные галереи, и крошечные Венеры — говорит о том, что у людей появилось свободное время и, что важнее, потребность в чём-то большем, чем просто еда и безопасность. У них появился символический мир, мир мифов, ритуалов и искусства. Они перестали быть просто умными животными и стали людьми в полном смысле этого слова.
По мосту изо льда на новый континент
Пока наши предки в Европе оттачивали художественное мастерство и охотились на мамонтов, другие группы сапиенсов продолжали своё неумолимое движение на восток. Они заселили Азию, добрались до Австралии на примитивных плотах, а потом упёрлись в последнюю границу — огромный водный барьер, за которым лежали два никому не известных континента. Америка была последним большим куском суши, не тронутым человеком. Но во время ледникового периода мир выглядел иначе. Огромное количество воды было заперто в ледниках, и уровень мирового океана был на 100–120 метров ниже, чем сегодня. На месте Берингова пролива, отделяющего Азию от Америки, образовался гигантский сухопутный мост — Берингия. Это была не узкая полоска льда, а огромная, засушливая и холодная равнина шириной до полутора тысяч километров. И по этой равнине, вслед за стадами мамонтов, бизонов и диких лошадей, на новый континент пришли первые люди. Это случилось где-то между 30 и 15 тысячами лет назад. Они не были первооткрывателями в нашем понимании. Они не плыли к новым землям с картой и великой целью. Они были просто охотниками, которые шли за едой. Каждый день они проходили немного дальше на восток, и в один прекрасный момент, сами того не осознавая, оказались на новом континенте.
Долгое время считалось, что, перейдя Берингию, люди оказались в ловушке. С юга их подпирали два гигантских ледниковых щита — Лаврентийский и Кордильерский, — которые смыкались на территории современной Канады. Лишь около 13 тысяч лет назад между этими ледниками образовался так называемый «коридор, свободный ото льда», по которому первые американцы смогли наконец устремиться на юг. Но эта картина, похоже, неверна. Жизнь в таком коридоре была бы сущим адом — ледяной ветер, почти полное отсутствие дичи и растений. Всё больше данных указывают на другой путь миграции — вдоль тихоокеанского побережья. Люди могли двигаться на юг на лодках, перепрыгивая от одного свободного ото льда участка к другому, питаясь морскими ресурсами — рыбой, тюленями, моллюсками. Этот «келповый хайвей» (названный так из-за обилия водорослей, создающих богатую экосистему) был куда более гостеприимным маршрутом. Подтверждением этому служат находки вроде стоянки Монте-Верде на юге Чили, возраст которой — не менее 14 500 лет, то есть она гораздо старше, чем предполагаемый ледовый коридор.
Как бы то ни было, оказавшись к югу от ледников, их потомки начали стремительное расселение. За какие-то одну-две тысячи лет они заселили оба американских континента, от ледников на севере до Огненной Земли на юге. Это была одна из самых стремительных миграций в истории человечества. Они попали в настоящий рай для охотника. В Америке того времени обитала своя мегафауна: мамонты Колумба, гигантские ленивцы размером со слона, саблезубые кошки, ужасные волки, короткомордые медведи, которые, встав на задние лапы, были выше мамонта. И эти животные никогда раньше не видели человека. Они не знали, что маленькое двуногое существо с заострённой палкой — самый опасный хищник на планете. Археологическим символом этой эпохи стали так называемые «наконечники Кловис» — искусно сделанные каменные острия с характерным желобком у основания. Этими наконечниками были усеяны стоянки по всей Северной Америке, их находят вместе с костями мамонтов. Культура Кловис просуществовала всего несколько сотен лет, но за это время произошло нечто драматическое. Почти вся американская мегафауна исчезла. Совпадение? Вряд ли. Конечно, свою роль сыграло и изменение климата. Но появление нового, сверэффективного хищника стало для гигантских зверей последней каплей. Мы пришли на новый континент, и вскоре его древние гиганты один за другим стали достоянием прошлого. Это был наш первый, но далеко не последний опыт радикального изменения экосистемы целого континента. Мы с самого начала вели себя не как часть природы, а как её хозяева.
Как дубина уступила место мотыге
Около 12 тысяч лет назад ледники окончательно отступили. Мир стал теплее и влажнее. Казалось бы, живи и радуйся. Но для людей, чей образ жизни на протяжении двухсот тысяч лет был построен на охоте на крупных стадных животных, это была катастрофа. Мамонты, шерстистые носороги и гигантские олени исчезли. Леса наступали на привычные степные ландшафты. Дичи стало меньше, и она стала мельче. Старый добрый палеолит, «золотой век» охотников, закончился. Нужно было срочно что-то придумывать, изобретать новый способ добычи пропитания, иначе можно было легко последовать за мамонтами в небытие. И человек его придумал. Это изобретение — не новый тип каменного топора и не новая тактика охоты. Это была революционная идея: зачем гоняться за едой по всему свету, если можно заставить её расти прямо у порога твоего дома? Так началась Неолитическая революция — переход от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству. Это было самое радикальное изменение в образе жизни человека за всю его историю. И, как утверждал учёный Джаред Даймонд, возможно, «худшая ошибка в истории человечества».
Произошло это не в один день и не по приказу какого-то гениального вождя. Это был долгий, мучительный процесс проб и ошибок, который занял несколько тысячелетий. Идеальные условия для этого эксперимента сложились в регионе, который мы называем «Плодородный полумесяц», — это дуга земель от Египта через Левант до Месопотамии. Именно здесь в диком виде произрастали предки наших главных культурных растений — пшеницы и ячменя, и обитали дикие козы, овцы, коровы и свиньи — идеальные кандидаты на одомашнивание. Сначала люди просто собирали дикие злаки. Потом заметили, что зёрна, упавшие у стоянки, на следующий год прорастают. Стали специально разбрасывать их, очищая землю от сорняков. Отбирали для посева семена с самых крупных колосьев. Так, шаг за шагом, дикие растения превращались в культурные. То же самое происходило и с животными. Вместо того чтобы преследовать целое стадо, самых смирных и послушных особей стали удерживать, разводить в неволе. Через несколько поколений отбора дикий, агрессивный зверь превращался в покорную домашнюю скотину.
Земледелие обеспечило людей стабильным и предсказуемым источником калорий. Но за эту стабильность пришлось дорого заплатить. Работа крестьянина была куда тяжелее и монотоннее, чем жизнь охотника. Диета стала намного беднее: вместо десятков видов растений и животных — один-два вида злаков. Это привело к дефициту витаминов и минералов, люди стали ниже ростом, их кости — более хрупкими. Скученность в постоянных поселениях и близкий контакт с одомашненными животными породили новые эпидемические заболевания — оспу, корь, грипп. Появилось понятие частной собственности. У охотника вся собственность умещалась в заплечном мешке. У земледельца появился дом, поле и, главное, урожай в амбаре, который нужно было охранять от голодных соседей. Это породило социальное неравенство — у кого-то урожай был лучше, у кого-то хуже — и организованную войну. Старый мир равных возможностей закончился. Но пути назад уже не было. Земледелие позволяло прокормить с одного квадратного километра в десятки раз больше людей, чем охота. Население начало расти взрывными темпами. Джинна выпустили из бутылки.
Вместе с новым образом жизни появились и первые постоянные поселения. И тут археология подкинула загадку, которая сломала все старые теории. В юго-восточной Турции был раскопан комплекс Гёбекли-Тепе. Это монументальные каменные сооружения, состоящие из огромных Т-образных колонн весом в десятки тонн, покрытых искусной резьбой с изображениями животных. Возраст комплекса — 11 600 лет. Поразительно то, что его построили ещё охотники-собиратели, до того, как они полноценно перешли к земледелию. Получается, не земледелие привело к оседлости и сложной религии, а наоборот — необходимость объединяться для строительства гигантского храмового комплекса заставила людей осесть на землю и искать новые способы прокормить строителей. Чуть позже появляются и первые города. Иерихон в Иорданской долине, датируемый 8000 годом до н.э., окружил себя мощной каменной стеной и массивной башней — видимо, отбиваться было от кого. А в Турции возникло гигантское по тем временам поселение Чатал-Хююк — удивительный город без улиц, где дома лепились друг к другу, а входили в них через крышу. Это были первые ростки цивилизации, которая в итоге породит письменность, государства, империи и, в конечном счёте, наш сегодняшний мир с его небоскрёбами и интернетом. Фундамент этого мира был заложен там, в грязи первых полей и на строительных площадках первых храмов, уставшими людьми, променявшими свободу охотника на сомнительную надёжность зерновой похлёбки.