С момента свадьбы женщина находилась в полной власти мужа, которого зачастую могла увидеть впервые только на смотринах. В невесте больше всего ценилось крепкое здоровье и трудолюбие. Признаками женской красоты в деревне считались средний рост, длинные и толстые косы, белое и румяное лицо, средняя полнота. По свидетельству этнографа Звонкова: «Женихи ищут живых, сильных девушек, чтобы бровь была черная, грудь высокая, лицо “кровь с молоком”». В ум и характер они редко вглядываются».
Мнение жениха о желаемой невесте спрашивали редко, а невесты и того реже — вопрос брака решали их отцы. Браки при этом были ранними: с 14 лет дочь уже спешили отдать замуж, чтобы «спихнуть девку с хлеба», то есть не кормить. Женихи обычно были старше невест, но не сильно. Если жених был старше невесты на три года, то уже считался старым для девушки. Больше половины девушек выходили замуж до 20, иначе можно было легко остаться в девках, а это невыгодно. Социальный статус замужних женщин был выше, например, в волостных судах (судах нижней юрисдикции, где судьи выбирались из самих крестьян) оскорбление замужней бабы наказывалось строже, чем оскорбление вдовы или девицы.
Плач невесты перед свадьбой был вовсе не данью традиции: девушка навсегда уходила от матери в чужую семью. Даже если с матерью ей жилось несладко, то в другом доме она оказывалась во власти прежде незнакомых ей людей. Крестьянский двор в то время был не просто семьей, а производственной артелью, во главе которой стоял крестьянин-большак. Большак — это глава семьи, обладающий непререкаемой властью и авторитетом. В доме обычно жил большак с женой, его сыновья с женами, их внуки и незамужние дочери. Все вопросы — сева и сбора урожая, замужества, распределения работ, покупки и продажи имущества единолично решал большак. И он единственный от дома ходил на сельский сход, где решали вопросы жизни всей деревни. Всех в доме связывали в первую очередь хозяйственные отношения. Если, например, отец не кормил и не одевал сына, то должен был платить ему как наемному рабочему.
Молодая сноха, то есть жена сына — это новая производственная единица, которая должна была оправдать свое существование неустанным трудом. За малейшую провинность женщин избивали: избивал муж, избивали братья мужа, избивал свекор, били даже тогда, когда вины не было — для профилактики. Александр Новиков, служивший в конце XIX века земским начальником, писал: «Горе той бабе, которая не очень ловко прядет, не успела мужу изготовить портянки. Да и ловкую бабу бьют, надо же ее учить».
Общественное мнение соседей в таких ситуациях всегда было на стороне мужа. «Свои собаки дерутся, чужая не приставай», — говорили в селе. Женщины тоже с одобрением относились к рукоприкладству. В журнале «Красный пахарь» от 1920-го года приводится такая сцена:
«На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением как бесплатным зрелищем. Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: “Ничего, бабы живучи!” “Марья Трифоновна, — обратилась одна из баб к свекрови, — За что вы человека убиваете?” Та ответила: “За дело. Нас еще не так били”. Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: “Сашка, ты что ж не поучишь жену?” И Сашка, совсем парнишка, дает тычок своей жене, на что мать замечает: “Разве так бьют?” По ее мнению, так бить нельзя — надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: “Дура ты, дура, мало еще тебе!”»
Били не только женщин: били и детей, чтобы приучить их к повиновению, били и стариков. Тот же земский начальник Александр Новиков писал: «В крестьянской семье, чем где-либо проявляется победа грубой физической силы; уже молодой муж начинает бить свою жену; подрастают дети, отец и мать берутся их пороть; стариться мужик, вырастает сын, и он начинает бить старика. Впрочем, бить на крестьянском языке называется учить: муж учит жену, родители учат детей, да и сын учит старика — отца, потому что тот выжил из ума. Нигде вы не усидите такого царства насилия, как в крестьянской семье».