* * *
Она заходит по утрам,
Сдвигает кресла, стулья, думки,
Лениво шарит по углам Коричневой берлинской сумки.
Глядится в зеркальце: – Стара? –
Зевнет лукаво на полслове.
Раскроет книжку, что вчера
Поэт занес «родному Вове».
Опять зевнет. Как бы во сне
Нальет бокал, слегка пригубит,
И шепчет вдруг: – За что он мне?
Мне стыдно, что меня он любит.
Ах, с ним, с возлюбленным, вдвоем,
Так сладостны, так пьяны ночи! –
И дышит счастьем и вином
В мои затравленные очи.
Потом идет домой, домой,
А я, забытый и смущенный,
Вдруг слышу хриплый голос свой,
Ее дыханьем напоенный:
Я – нищий лирик, я – пою,
И что мне женская стыдливость?
Приемлю, жизнь моя, твою
Высокую несправедливость!
Вот так – гореть, сгорать и плыть
В себя, сквозь грусть и вдохновенье,
Чтоб на лице своем ловить
Чужого счастья дуновенье!