О испанский, язык цикад,
твоя плоть не ведает тайн.
Ты — как эхо горячих стен
меж суровых горных хребтов.
Мёртвый отрок и мёртвый старик,
облачаясь в жёлтый наряд,
безотрадно твердят твой ритм
меж воспетых тобой хребтов.
О испанский, язык людей,
твой словарь живёт десять веков
в кружевных покрывалах дам,
в богохульных устах юнцов
Городской напев
Их щёки были нежными и свежими
и целовались они, быть может, впервые.
Со спины, когда они возвращались
в свой весёлый отряд, они казались взрослее
в куртках поверх светлых штанов. Их бедность
забывала о зимней стуже. Полусогнутые ноги,
потрёпанные воротники. Совсем как старшие братья,
уже неблагонадёжные граждане. Ещё несколько лет
им не будет цены – а что может унизить того,
кто не знает себе цены? Они делают это
так невероятно естественно, отдаваясь жизни,
а жизнь, в свою очередь, зовёт и призывает их.
Как они готовы!
И платят ей поцелуями, наслаждаясь новизной чувства.
Потом уходят, так же невозмутимо, как пришли.
А поскольку они уверены, что жизнь благосклонна к ним,
то дают друг другу искренние клятвы, рисуют заманчивое будущее
полное объятий и поцелуев. Кто совершит революцию –
если ей суждено когда-либо совершиться – как не они? Позовите их,
скажите им, они готовы, они едины, ведь они обнимаются и целуются
с общим запахом на щеках.
Да только победят не они с их верой в светлый мир.
Миру придётся пренебречь их верой.