Душный воздух плывёт от карнизов и ниш, 
утопают во мраке края балюстрад, 
дребезжат фонари, разбивается тишь, 
и кусты у скамейки упрямо шуршат, 
и всё реже слышны поездов голоса, 
и на горькую пыль выпадает роса.

Разветвляется луч, и скамейка пуста. 
Каблуки глубоко утопают в песке. 
Приходи — нас обоих зальёт темнота, 
я смогу прикоснуться к любимой руке. 
Куст жасмина кивает, безлюдно вокруг, 
и жужжит среди веток невидимый жук.

Это наши часы — и простор, и покой, — 
не такие, как дома, где шум суеты. 
Стрекотаньем цикад, словно пеной морской, 
переполнены травы, кусты и цветы. 
Духота от железной дороги ползёт, 
но прохладой ночной дышит лиственный свод.

Над предместьем, над парком в полуночный час, 
словно колокол, виснет ночной небосвод. 
Как случайно, как хрупко связавшее нас — 
то, что нас отрывает от дел и забот, — 
но скамейка, что в темной аллее видна, 
и сегодня, и завтра нам будет верна.