Я даже не знаю, с чего начать – правда. Со стишка без рифмы и размера, сочинённого на утреннике в садике? С рассказа об отце, наскоро переписанного старостой Никой в стенгазету?
Или всё-таки дело в той веснушчатой барышне в розовой кофте, пробежавшей из-под очков по диагонали пахнущие краской строчки и задумчиво улыбнувшейся: «А вы, по-моему, небезнадёжны, молодой человек. Поговорю с редактором».
После нескольких чаепитий в крохотном, завешенном шторами кабинете я подрагивающей рукой выводил в бланке свой росчерк. Ручка отчаянно скрипела, не желая писать, а мне не хотелось даже думать о том, на что я замахнулся и смогу ли за полгода выдать на-гора триста страниц.
«Изгнанник Северных скал» - называлась моя первая книга. И сейчас иногда достаю её с полки, перечитываю. Смеюсь. Всё-таки сущим цыплёнком был я тогда, и все кто ни попадя радостно долбали меня в подставленную макушку.
Как я ворочался с боку на бок, сколько валерьянки выпил, прокручивая в голове обидные слова! Но тираж раскупили, и Валентин Иванович дружески потрепал меня по плечу: «Думаешь, меня не хаяли? Не бери в голову. Плохо ли, хорошо ли – главное, о тебе говорят».
Я не слишком долго заставил уговаривать себя на продление контракта. В фэнтэзи, правда, больше не лез: на что-то же должен мне был пригодиться запылившийся на полке диплом истфака. Пошло-поехало: Владимир Мономах, Александр Второй, Брежнев…
Верка из «Жёлтой правды» хмыкнула, покручивая в пальцах сигаретку и поудобнее вытягивая ноги на простыне: «Биографии – твой конёк. Ты без мыла любому в душу пролезешь».
Я, честно говоря, не слишком понял, как можно было пролезть в душу помершему тысячу лет назад усатому киевскому князю. Ну, летописи почитал, диссертации, пару статей.
Верка безапелляционно тряхнула головой: «Набивать голову трухой кто угодно умеет. А вот распихать всё так, чтобы читатель слезу пустил… Знаешь, есть у меня знакомый один. После прошлогоднего интервью он едва не придушил меня в кабинете, но потом мы заключили перемирие. Зря на мои ноги пялишься, - хмыкнула она, перегибаясь через меня к пепельнице, - они тут ни при чём. Доброе словцо может сделать намного больше. Так вот, этот мой приятель задумал книжку выпустить, рассказать народу о себе».
«Рад за него», - хмыкнул я, сглатывая приторно-горьковатый дым.
«Не понял ещё? Ему нужен автор. Литературный, так сказать, негр. Не бойся, всё по-честному: и гонорар, и твоё имя на обложке. Главное – чтобы история его жизни стала бестселлером. Чтобы ему поверили».
Не слишком мне хотелось соглашаться. Может, я воображаю о себе слишком много, но всё-таки после кремлевских интриг как-то мелко стирать грязное белье очердной поп-звёздочки. Но Верка назвала мне имя, и что-то внутри щёлкнуло.
Рахимов показался мне странным в том китайском ресторанчике, куда мы пришли знакомиться. Не таким гордым, отчаянно-яростным, как на сцене, не сорвиголовой с киноэкрана и даже не безбашенным грубияном, каким он казался на глянцевых страницах. Обычный парень в потёртых джинсах. Такие ходят за колбасой в ларёк, выгуливают собаку на пробежке и спят с женой соседа, уехавшего в командировку.
«Ты понимаешь, что я хочу? – спрашивал он, буравя меня глазами. – Чтобы люди узнали меня – всего».
Рахимов болтал, смеялся, ерошил тёмные волосы. Я готов был ишачить на него бесплатно, только бы увидеть его настоящего, слой за слоем содрать прилипший грим с его лица. Зачем?
Ну, может, интересовался человеком, из-за которого семь лет назад встал с кровати после двух переломов со смещением. День за днём смотрел по второму каналу его «Подранка» - шестидесяти серий как раз хватило на курс реабилитации.
А может, это всё Рахимовское зверское обаяние.
Договор подписали через неделю. «Учти, - твердил он, опустив голову на кулаки, - я могу напиваться. Я могу быть не в настроении. Я могу посылать тебя нахрен. Плевать, как – но ты должен вытащить из меня всё, что надо, и рассказать».
Кажется, ему и впрямь надоели налипшие маски.
О чём бишь я…
Так вот, я приходил. Дважды в неделю, а потом трижды. Мы гоняли в баскетбол, мы хлестали дорогущий коньяк и палёный самогон, снимали шлюх, ездили с благотворительной миссией в детский дом. Потихоньку я начал выливать на бумагу всё, что укладывалось у меня в голове.
Кипа листков в синеватую клеточку долго ёжилась и похрустывала в камине. Я, похоже, выбрал неподходящий день, чтобы показать Рахимову первые опыты.
«Не то, понимаешь, совсем не то, - бормотал он, барабаня пальцами по столешнице марш из последнего фильма. Ты смотришь на меня со стороны – значит, на расстоянии останутся и они... Вот что: надо писать не от третьего лица. От моего».
Я потёр лоб.
«Уверен? Мне придётся самому залезть в твою шкуру. Это трудно».
«Трудно? – он хватил кулаком по столу. – Так какого грёбаного овоща я держу тебя? Делай то, что я тебе говорю, или проваливай».
Сошлись на том, что я перееду к нему на пару недель. Буду жить тем, чем он живёт. Дышать его воздухом. Я попытаюсь стать им самим.
Поразительно, но дело пошло на лад. Может, в нас было больше общего, чем сперва казалось мне?
«Ты даже прихрамываешь чуть-чуть, как Влад, - смеясь, заметила мне Ира, его невеста. – Ребята, вы реально стали одержимы этой книженцией».
Чушь: хромал я с пятнадцати лет – как раз из-за того перелома. Зато я знал теперь, каково это – лучиться светом в толпе и не оставлять ни капельки для самого себя. Я кожей своей чувствовал едкие упрёки журналюг, меня подбрасывали в радостную невесомость восторженные слова поклонников.
Мне больше не нужно было вымучивать из себя каждую строчку. Я садился за комп и меня несло, как несёт лодку по речным порогам.
…За полночь Ира пришла ко мне на кухню, где я прикладывал к вспухшей скуле лёд.
- Из-за чего подрался? – мягко, непринуждённо спросила она. Как раз вчера в восьмой главе я назвал этот тон медовой ловушкой.
- Я не привык спускать хамство.
- Кому же нахамили? – поправив полу халата, она придвинулась ближе. – Тебе или Владу?
- Разве есть разница? – пожал я плечами. Тёплые пальцы легли мне на лоб.
- Долго ещё?
Я глянул непонимающе, и она раздражённо скривила губы:
- Долго ещё вы будете тянуть эту эпопею?
- Пара глав осталась… И, думаю, ещё эпилог.
- Заканчивайте, - Ира поднялась, обхватив себя руками, и подошла к окну. – Я устала. Так жить нельзя.
- Тебе, наверное, надоело моё присутствие?
- Так жить нельзя, - повторила она и направилась в полутёмный коридор.
Подгонять меня, на самом деле, не стоило: я теперь из комнаты выходил пару раз за день, всё строчил. Даже сам Рахимов посмеивался.
В первый вторник весны я принёс ему окончательный вариант, и он читал запоем. Как обнял меня, когда закрыл рукопись – аж рёбра захрустели.
- Не знал, что Верка отыщет мне такое сокровище.
- Она тот ещё кладокопатель, - рассмеялся я. Рюмки звякнули. – И что теперь?
- Ну, теперь вёрстка, оформление. Надо позаботиться, чтобы на обложку хорошую фотку выбрали.
- Погоди, - я несколько раз поморщился. – А как же я?
- Это само собой. В понедельник я сброшу тебе на карточку оставшуюся сумму – плюс бонус лично от меня, - Рахимов протянул мне крепкую ладонь. – Был рад нашему сотрудничеству.
- Но что я теперь буду делать? – Влад, похоже, не понимал. – Я уже не я.
- А кто же?
- Ты, конечно.
С хохотом откинувшись на спинку дивана, он хлопнул себя по колену:
- Этому столику больше не наливать! Серьёзно, иди проспись. Нам завтра к девяти в издательство.
Я ещё раз пожал ему руку и пошёл наверное. В башке мутилось – видно, я и впрямь перебрал.
…Жалко, что мою книгу так и не опубликуют. Ирка, наверное, воспротивилась. Дура. До неё так ничего и не дошло, но вы-то поймёте: я – Влад Рахимов. У меня не должно быть двойников.
Это я в пять лет сбежал из дому и побирушничал на улицах. Это я ходил на руках по школьному подоконнику. Это меня приметил сам Ивановский в дебютной постановке «Ромео и Джульетты». Это мне рукоплещут Лондон и Марсель.
А ему я порезал шею охотничьим ножом из коллекции на стене. Хороший нож, лёгкий, и лезвие не затупилось за десять лет – мне подарили его после юбилейного спектакля. Дурашка так сладко спал, свесившись с кровати… У меня не должно быть двойников, вы понимаете?
Он хотел отобрать у меня мою жизнь. Мою.
Мою!
Что, простите?
Да, уважаемый суд. Наверное, мне нечего добавить.

2014 г.