…Телларская лихорадка крайне заразна, и, несмотря на все предосторожности, через полторы недели после объявления карантина на станции главный врач здравпункта для баджорских рабочих заболевает сама. Два дня она лежит в палате, то приходя в себя, то вновь проваливаясь в жар беспамятства, пока её помощники не определяют наконец: в злокачественную форму болезнь не перейдёт, иммунная система справляется с вирусом. Всё, что нужно – своевременный приём лекарств и покой.

Уцепившись за эту фразу, главный врач здравпункта требует немедленно выписать её домой. В своей каюте ей будет намного спокойней и приятней, а уж вкалывать себе гипоспреи она не забудет. Старший медбрат Лаан долго колеблется, ходит по палате взад-вперёд и наконец решает послушаться начальства. По особому разрешению главного инженера больную транспортируют прямо из палаты. Где на станции её каюта и кто отдал главному инженеру приказ – Лаан об этом даже не хочет задумываться. Чем меньше знаешь, тем меньше у тебя шансов угодить в трудовой лагерь.

…В каюте тихо, лампы под потолком едва испускают слабое золотистое свечение. На тумбочке возле кровати – гипошприцы и таймер. Он заводит негромкую мелодию, когда приходит время, и Напрем неохотно открывает глаза, приподнимается на локте. Непослушные, словно налившиеся свинцом пальцы с трудом отворачивают ворот халата. Слабое шипение, укус боли над ключицей – и можно снова откинуться на подушки, проваливаясь в вязкую, тягучую дрёму.

Эти бесформенные текучие дни она почти не помнит – до того самого момента, как начинает поправляться. Её уже не тянет постоянно в сон, хотя она ещё слишком слаба, чтобы вставать. Оптимистичные показания трикодеров уверяют, что она больше не распространитель инфекции, но пускать к себе Зиял она боится и говорит с ней лишь по коммуникатору. Говорит подолгу, называя её всеми ласковыми баджорскими и кардассианскими именами – и отключается, когда чувствует, что голос вздрагивает и она вот-вот расплачется. Ничего не поделаешь: истощение нервной системы – одно из неизбежных последствий лихорадки.

Дни напролёт она валяется в постели с паддом. Чтение хоть немного спасает от скуки. Но ни во что серьёзное она сейчас вникнуть не в состоянии: голова словно набита ватой, как у тряпичной деревенской куклы. Нужно что-то увлекательное, но простое… а что может быть проще любовного романа?

Напрем глотает их подряд, без разбора. Разные расы, писатели, совершенно непохожие друг на друга – и в тоже время поразительно одинаковые.

Родные, баджорские истории: плавное, неспешное повествование, язык, богатый эмоциональными оттенками. Описания заката на реке, шёлкового платья героини, пронзительных синих глаз героя – на три страницы каждое. Юноша и девушка из разных д’джарр влюблены друг в друга, жестокие родители разлучают их. Страстный поцелуй через ограду, побег, сострадательный ведек с мудрым взглядом, соединяющий одинокие па, рвущиеся друг к другу. Хрустальная Сфера, залитая светом, и родители, смиренно склоняющиеся перед волей Пророков, благословляющие счастливых чад.

Кардассианские повести, полные витиеватых метафор, постоянных возвратов от конца к началу. Сцены страсти, облечённые в столь замысловатые сравнения, что их едва можно отличить от выступления в суде. Храбрый глинн, встретивший юную диссидентку. Обречённое чувство. Встречи украдкой, под покровом ночной темноты. Ему приказано арестовать её – и он выполняет свой перед Государством, хоть его сердце кровоточит. Прощальный взгляд из-за силового поля. Но нет, она не враг, она всё это время выполняла задание Обсидианового ордена! И глинну наградой за верность долгу будет её любовь.

Клингонского она не знает, читать может только в переводе – но даже этого, кажется, достаточно, чтобы получить представление о романтике этой расы. Дзинг! Клинг! Бух! Звон мет’лехов, нецензурные ругательства, драка не на жизнь, а на смерть, невесть каким образом переходящая в страстные объятия. Свадебный пир, бладвейн течёт рекой. И снова драка.

Роман ференги она открыла лишь один. И тут же закрыла. Нет, умокс описан очень даже мило… но всё-таки мужчина должен в любви признаваться женщине, а никак не латине.

Впереди ещё столько всего неисследованного: вулканцы, ромуланцы, андорианцы… триллы, быть может…  но из комцентра возвращается Дукат. Его она тоже успела предупредить, что не вполне доверяет трикодерам, но Дукат никогда не слушает разумных советов. Он ложится рядом с ней, гребни на подбородке щекотно трутся о её плечо. Прохладные ладони стягивают с неё халат, скользят по всё ещё горячей, ноющей коже – и это настоящее блаженство. Хоть ненадолго унять жар лихорадки. Хоть на несколько минут почувствовать, что ты не одна.

- Зиял тебе салат приготовила. Моба со сливками – объедение. Принести?

- Да… только подожди, - шепчет она, крепче обнимая его. – Не уходи пока что.

Он послушно кладёт голову на подушку, чёрная прядь скользит по его щеке, и Напрем осторожно заправляет её за ухо. Пересохшие губы касаются его рта, и Дукат прижимает её к себе.

- Что делала без меня?

- Читала, - хихикает Напрем. – Ты, между прочим, оторвал меня от напряжённой сцены: Сардек, сын старейшины, как раз размышлял, логично ли будет совокупиться с прекрасной Т’Лин.

В серых глазах вспыхивают искорки весёлого изумления:

- Да ну? И к какому же выводу он пришёл?

- Не знаю, не дочитала ещё, - она сладко потягивается, опираясь ладонью о его локоть. – Да и, честно говоря, надоели они мне все со своей любовью. Пойдём лучше за салатом.

Дукат придерживает её за плечи, осторожно укладывает на подушки.

- Лежи, лежи, я сам принесу.

Он выходит за дверь, и она провожает его взглядом. Улыбка не сходит с её губ.

Нет, она мало похожа на ослепительных романных красавиц – с какой бы расой ни сравнить. Дукат тоже едва ли напоминает благородного героя.

И слава Пророкам.