Родственники умирающего приехали и переставили кровать. Если раньше от его головы до моей было 4 метра, то стало метр. Ахуеть, приехали. Все бациллы и грибки и вся прочая прелесть летела прямо в меня с расстояния в метр. Ибо он кашляет непрерывно.

А я тормоз. Я не сразу понял, что затеяли родственники умирающего, кровать-то переставлять. Ну, возятся и возятся. А потом хуяк — и его жёлтые глаза в одном метре от меня. И кашель, харканья, все капли и грибки, как из пушки картечью, прямой наводкой мне в лицо.

Вот, блядь. Я всегда знал, что я тормоз. Я же должен был сразу сообразить, к чему дело идёт. И остановить перестановку этих блядских сталинградских кроватей. Да, ему солнышка хочется, но я тоже солнышко видеть ещё хочу пока, ни? Я не обязан глотать его грибки и мокроту и инфекции, ни?

Обратился к персоналу. Был послан нахуй. Других мест нет. Точка. Грубо так, да. В общем, обратная трансформация — из друзей в мегер, в мгновение ока. Вот тебе и вся позитивистика.

Но это я сам виноват. Расслабился, по городу накатался, в созерцательности увяз. Ах, город-город; ах, серая дымка; и тут хуяк тебе, жёлтую грибозную мокроту тебе в лицо, в самом прямом смысле этого слова. С расстояния вытянутой руки.

Жизнь такая жизнь, чо. Учит и учит. Учит и учит. А я всё не учусь. Торможу. Не всегда успеваю вовремя встать и остановить произвол. Вот всё как всегда — стоит чуть-чуть обольститься прелестью бытия, как со спины наедет танк. Оно всегда так бывает, вот честно говорю. Доказано.

* * *

Кровать я сам уже переставил к умывальнику. Места здесь очень мало, но я хотя бы не вижу его глаз и сморщенного жёлтого рта, и его беспрерывные хрипы и кашли летят теперь хотя бы мне в ноги, — а не в лицо.

Мамаши его уехали, на вахту заступила девчонка, студентка. Видимо, подруга. С нею хотя бы будет тихо.