jen-and-kris [показать] Русалка
Добрая, мечтательная, она, несомненно, является всеобщей любимицей
как сказка на яву или явь в сказке. Слишком хороша, чтобы быть настоящей,
то ли девушка, то ли рыбка. [показать] Волосы цвета кофе с молоком, всего на ладонь не достают до коленок.
Вплетенные колокольчики тихо позвякивают от любого движения.
Любое помещение, где она находится, наполняется их тихим звоном.
Её маленькое личико скрыто волосами.
Македонский
Попал в Дом за два года до выпуска. В детстве исполнял роль Ангела в культе, придуманном его дедом. После смерти деда жил с родственниками, которые не выдержали его сверхъестественных способностей, а также осаждавших их жилище поклонников культа, и пристроили мальчика в Дом, хотя инвалидом он не являлся. Рыжеволосый, с веснушками на руках и лице.
[показать] Красный – цвет убийц, колдунов и клоунов… Я всегда отличу дракона от человека.
Драконы не плохие. Они просто другие.
Сказать "да" просто, намного проще, чем всё время об этом помнить.
Слепой и Сфинкс
...посмотрел на мятый листок, где красовалось одно-единственное слово: «скучно».
Зная Слепого, можно было сообразить, что это означает «мне скучно без тебя» [показать] Привычка слушаться Слепого срабатывает, как рефлекс.
Слишком давняя привычка.
Слепой
Оборотень. Волк и Человек. Вожак четвёртой и всего Дома.
Отец для своих и беспринципная справедливость для всех жителей Дома.
Выше него «только крыша Дома и ласточки» [показать]
Невысокий, щуплый, очень бледный, черноволосый, с сильно отросшей, закрывающей глаза, чёлкой и очень длинными, подвижными пальцами рук. Неопрятен. По природе слеп, но ловок и опасен в битве один на один.
...Слепой, беспомощный на чужой территории, свитер велик, рукава сползают до самых пальцев, и эти дырки на коленях… Он прикрыл глаза, стряхивая навязанный ему образ. Идиот! Перед тобой хозяин Дома!
Сфинкс
Сфинкс был из тех типов, на которых любая рвань выглядит прилично
и кажется жутко дорогой, уж не знаю, как у них это получается. [показать]
— Да. Я Прыгун. И что?
Ральф потрясен. Смотрит на меня, приоткрыв рот, и долго не находит, что сказать.
— Ты так спокойно об этом говоришь.
— Не спокойно, — поправляю я его. — Нервно. Хотя, может, по мне этого и не видно.
— Но другие… — запнувшись на слове «Прыгун», он меняет его на «такие, как ты», — никогда об этом не говорят.
— А я плохой Прыгун. Неправильный...
— Что значит «плохой»? — спрашивает он...
— Я этого не люблю...
Чтобы понять, как он удивлен, на него и смотреть не надо. Отвечаю на вопрос прежде, чем он успевает его задать:
— Я не прыгаю. Не обязательно делать то, что можешь. Не обязательно это любить.
Открываю глаза, гляжу на него, затаившего дыхание, как будто даже дыханием меня можно спугнуть, и объясняю:
— Со мной это случилось в то самое утро. Впервые и сразу на шесть лет. Когда я пришел в себя и мне дали зеркало, я не лысины своей испугался, как все подумали. А того, что в зеркале отразился мальчишка. Которым я уже не был. Представьте себе это, если сможете, и вы поймете, почему с тех пор я больше не прыгал.
...
Спустя шесть долгих лет я вернулся и наконец узнал о событиях той ночи, но для меня они навсегда и остались чем-то далеким, полузабытым. Я не пережил их вместе со всеми — одна из самых страшных ночей Дома для меня начинается и заканчивается бордовой лужей с наполовину затонувшим корабликом в центре и собственными холодными и липкими носками.
Придя в себя (шесть лет спустя по моему времени и месяц спустя для всех остальных), я увидел в зеркале странное существо: лысое, длинношеее, слишком юное, с диковатым взглядом… понял, что жизнь придется начинать заново, и заплакал. От усталости, а вовсе не из-за того, что лишился волос. «Неведомый вирус, — объяснили мне. — Скорее всего, ты уже не заразен, но желательно провести в карантине еще некоторое время». Карантин спас меня. Я успел переключиться. Успел избавиться от кое-каких взрослых привычек и свыкнуться со своим новым обликом. Персонал Могильника прозвал меня Тутмосиком. От Тутмосика до Сфинкса я дорос за следующие полгода.
Отдышавшегося Слепого занесло при вставании, он схватился за спинку кровати, на которой я сидел, и шепнул:
— Кошмар и позор?
— Просыпайся, — взмолился я. — Возьми себя в руки и дерись, не то он тебя изувечит.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он. — Я что-то не в форме сегодня...
* * *
Это его прыжок в другой мир, где нет ни боли, ни слепоты, где он сдвигает время — каждую секунду в вечность, где все игра, и в этой игре запросто можно содрать с кого-нибудь кожу или проткнуть пальцем глаз, и хотя я никогда не видел ничего подобного, знаю, что это так, потому что чую в нем в такие моменты запах безумия, слишком отчетливый, чтобы не испугаться до полусмерти. В своем странном мире он превращается во что-то нечеловеческое, отбегает, ускользает, улетает, шурша крыльями, брызжет ядом, просачивается сквозь паркет и смеется. Это единственная игра, в которую он умеет играть с кем-то еще. Черному его не догнать, не поймать и не удержать.