В моих садах — цветы, в твоих — печаль…
В моих садах — цветы, в твоих — печаль.
Приди ко мне, прекрасною печалью
Заворожи, как дымчатой вуалью,
Моих садов мучительную даль.
Ты — лепесток иранских белых роз,
Войди сюда, в сады моих томлений,
Чтоб не было порывистых движений,
Чтоб музыка была пластичных поз,
Чтоб пронеслось с уступа на уступ
Задумчивое имя Беатриче
И чтоб не хор менад, а хор девичий
Пел красоту твоих печальных губ.
Николай Гумилев
ДАВНО это уже было, в 2002-м, благословенным майским утром, когда нам с Таней распахнула свои объятья Флоренция. Ну что нового, дорогой читатель, какими такими особыми словами, могу я достойно поведать тебе про этот город, где собрана (только, пожалуйста, вдумайся!) ТРЕТЬ ВСЕХ МИРОВЫХ ШЕДЕВРОВ?! Где (уж так, видимо, было угодно Богу) родились и творили ЧУТЬ ЛИ НЕ ВСЕ самые знаменитые итальянцы:
Микеланджело, Боттичелли, Джотто, Донателло, Данте, Боккаччо, Петрарка... А ещё – Никколо Макиавелли, Галилео Галилей, Америго Веспуччи... Недаром же именно здесь, на берегах Арно, в эпоху Возрождения был, по сути, мировой центр науки и искусства! Да что вся Флоренция (кстати, в переводе с итальянского – «Цветущая») – придите хотя бы только на одну её площадь, пьяцца делла Синьория: гениальных скульптур, находящихся здесь, вполне хватило бы в любом другом городе на целый музей, который мигом бы стал знаменитым... Тут и прекрасный юноша Давид (который, как известно, одолел великана Голиафа), изваянный Микеланджело, и Персей с отрубленной головой Медузы Горгоны, сотворённый Челлини; и «Похищение сабинянок» Джамболоньи, и «Геркулес и Какус» Бандинелли, и забавно-роскошный фонтан «Нептун», придуманный Амманнати, и ещё много чего...
Здесь же – и у Палаццо Веккио, который при Медичах стал королевским дворцом, и в притулившейся к нему Лоджии Ланци, – не только туристы, но и бесчисленные местные мальчишки и девчонки с карандашами и акварельными кисточками. Примостившись тут и там, они рисуют, рисуют, рисуют... (Впрочем, так – по всей Флоренции: юные её граждане приучены уже с колыбели постигать Красоту. Почему же у нас дома, где есть Эрмитаж, Летний сад, Зимняя канавка, фонтаны Петергофа и парки Царского Села, вырастает столько вандалов и дебилов?). А в десяти шагах от «Давида», в знаменитейшей галерее Уффици, они запросто могут узреть и «Весну» Боттичелли, и «Благовещение» Леонардо да Винчи, и «Мадонну с младенцем» Филиппо Липпи... А на том берегу Арно, миновав очень старый Понте Веккио, наверное, не похожий ни на один другой мост Вселенной, во внешне мрачноватом Палаццо Питти, им в изобилии открываются (кроме всего прочего!) нежные образы Рафаэля... Выйдя из Палаццо Питти, они оказываются в элегантном Саду Боболи, где когда-то обитавший как раз напротив Достоевский любил обдумывать будущие страницы «Идиота»...
***И ПРИВОДЯТ их узкие кривые улочки старой Флоренции к CASA DI DANTE – к дому, где жил Данте Алигьери. Предки поэта происходили из римского рода Элизеев, участвовавших в основании Флоренции. Прапрадед Данте, Каччагвида, был женат на даме из ломбардийской семьи Альдигьери да Фонтана. Потом имя «Альдигьери» трансормировалось в «Алигьери»…
Мы с Таней, конечно, тоже оказались здесь – в старинном средневековом квартале, по адресу: Via Santa Margherita, 1. Дом-башня действительно выглядит древним, и невозможно догадаться, что, однако, это совсем не то здание, которое помнило, как в 1265-м, в ночь с 13 на 14 сентября, под сей крышей родился будущий поэт, мыслитель, философ, богослов, политик и один из родоначальников итальянского языка, – ведь его «Божественная комедия» впервые написана не на латыни, а на живом итальянском! Нет, тот дом-башня, который когда-то стоял на этом месте, с XIII века, увы, не сохранился: сначала родственниками Данте был продан, а потом политическими противниками разрушен.
Что за противники? В те времена во Флоренции существовали три политические силы: гибеллины – сторонники императоров Священной Римской Империи, которые стремились к власти, и их антиподы – гвельфы, которые со временем разделились на «чёрных» и «белых». Чёрные были за папское правление над Флоренцией, а белые, чьи предпочтения разделял и Данте, выступали против – за независимость Флоренции от папской и королевской власти. В конце концов, чёрные белых одолели, и Данте оказался подвергнут изгнанию.
Лишь в начале двадцатого вера его дом, ставший музеем, был воссоздан, причём, как утверждают флорентийцы, весьма достоверно. Поднявшись туда по крутой лестнице, я увидел его перстень и его клинок. Почему – клинок? Да потому, что в то время мужчины Флоренции из дома без оружия не выходили, а Данте в политических схватках был не только, так сказать, «теоретиком», но и вполне лихим воином – не зря же здесь среди прочего представлена и панорама битвы при Кампальдино, в которой поэт участвовал: гибеллины тогда потерпели поражение.
Вот – комната, в которой он вполне мог бы обитать. Здесь, например, есть и различные предметы аптекарского искусства, рецепты – ведь Данте занимался и этим ремеслом. И за таким же столом писал свои великие канцоны, сонеты… А мог бы подойти к этому окну и глянуть налево, вниз, во-о-он туда, где почти по соседству притулилась маленькая церковь Санта Мария де Черчи: вдруг снова возникнет его Беатриче?!..
***ВПЕРВЫЕ он увидел её именно под этими сводами: ему было девять, ей – восемь. (А по другой легенде, свою будущую музу он узрел на майском празднике в доме её отца – уважаемого банкира Фолько Портинари).
И любовь, что «движет солнца и светила», навсегда вошла в детскую душу поэта, стала «владычицей его духа»: «Она показалась мне скорее дочерью Бога, нежели простого смертного. С той самой минуты, как я её увидел, любовь овладела моим сердцем до такой степени, что я не имел силы противиться ей и, дрожа от волнения, услышал тайный голос: «Вот божество, которое сильней тебя и будет владеть тобою»»… Тогда «юный ангел» предстал перед его глазами в одеждах «благороднейшего кроваво-красного цвета»…
Десять лет спустя Беатриче явилась ему снова, на этот раз – уже замужняя женщина, «облачённая в одежды ослепительно белого цвета, среди двух дам, старших её годами». Она подняла на него взор и, благодаря «неизречённой своей милости», поклонилась так скромно-прелестно, что он ощутил «высшую степень блаженства»! Опьянённый восторгом, он убежал от шума городского, уединился в своей комнате – и возник сонет:
«В своих очах Любовь она хранит;
Блаженно всё, на что она взирает;
Идёт она – к ней всякий поспешает;
Приветит ли – в нём сердце задрожит.
Так, смутен весь, он долу лик склонит
И о своей греховности вздыхает.
Надмение и гнев пред нею тает.
О донны, кто её не восхвалит?
Всю сладостность и всё смиренье дум
Познает тот, кто слышит её слово.
Блажен, кому с ней встреча суждена.
Того ж, как улыбается она,
Не молвит речь и не упомнит ум:
Так это чудо благостно и ново».
И потом всякое появление Беатриче среди людей, по словам Данте, было чудом:
«Все бежали отовсюду, чтобы увидеть её; и тогда чудесная радость переполняла мою грудь. Когда же она была близ кого-либо, столь куртуазным становилось его сердце, что он не смел ни поднять глаз, ни ответить на её приветствие; об этом многие испытавшие это могли бы свидетельствовать тем, кто не поверил бы моим словам. Увенчанная смирением, облачённая в ризы скромности, она проходила, не показывая ни малейших знаков гордыни. Многие говорили, когда она проходила мимо: «Она не женщина, но один из прекраснейших небесных ангелов». А другие говорили: «Это чудо: да будет благословен Господь, творящий необычное»».
Размышляя об этом, он писал:
«Столь благородна, столь скромна бывает
Мадонна, отвечая на поклон,
Что близ неё язык молчит, смущён,
И око к ней подняться не дерзает.
Она идёт, восторгам не внимает,
И стан её смиренно облачён,
И, кажется: от неба низведён
Сей призрак к нам, да чудо здесь являет.
Такой восторг очам она несёт,
Что, встретясь с ней, ты обретаешь радость,
Которой не познавший не поймёт,
И словно бы от уст её идёт
Любовный дух, лиющий в сердце сладость,
Твердя душе: "Вздохни…" – и воздохнёт».
Однажды он увидел сон: Амур даёт вкусить обнажённой Беатриче пылающее сердце Данте и в слезах исчезает… Полный тревоги проснулся – и возник сонет:
«Чей дух пленён, чьё сердце полно светом,
Всем тем, пред кем сонет предстанет мой,
Кто мне раскроет смысл его глухой,
Во имя Госпожи Любви, – привет им!
Уж треть часов, когда дано планетам
Сиять сильнее, путь свершая свой,
Когда Любовь предстала предо мной
Такой, что страшно вспомнить мне об этом:
В веселье шла Любовь; и на ладони
Моё держала сердце; а в руках
Несла мадонну, спящую смиренно;
И, пробудив, дала вкусить мадонне
От сердца, – и вкушала та смятенно.
Потом Любовь исчезла, вся в слезах».
Он любил её и когда она вышла замуж, а потом в двадцать четыре года умерла. Он увидел во сне, как женщины накрывают её флёром, и разрыдался: «Эта скучная жизнь недостойна такого прекрасного существа…»
«Завесой окружу свою любовь к тебе.
От глаз завистливых и колких слов.
Подобна ты сияющей звезде!
О, монна Беатриче! Королева снов!..»
Родственники думали, что эту трагедию он не переживёт: «Дни были подобны ночам и ночи – дням. Из них ни одна не проходила без стонов, без воздыханий, без обильных слёз…»
При жизни он разговаривал с ней только два раза, и этого оказалось достаточно для прославления её в веках.
Не переставал любить её и когда женился сам на знатной женщине Джеме Донати. Женился не по любви, по расчёту, но деловые браки тогда были не редкость. Она родила ему трёх детей.
Чтобы как-то от своей душевной боли отвлечься, Данте, слишком неравнодушный гражданин, стал всё активнее проявлять себя на государственном поприще: его избрали в городской совет, где он открыто выступал против Папы, за что, в конце концов, и поплатился. В 1302-м его из родного города изгнали, имущество арестовали и выставили весьма внушительный штраф в размере пяти тысяч флоринов, а затем последовал ещё более жёсткий вердикт – «сожжение огнём до смерти».
Пришлось скрываться. Он был знаменит, горд, неприступен – и перед ним распахнули врата другие города – Болонья, Париж, Верона. Кстати, там, в Вероне, на площади Синьории, я увидел героя моего повествования, изваянного в каррарском мраморе, – высящегося перед дворцом Кангранде дела Скала, куда хозяин дворца, этот мудрый правитель города, своего любимого поэта не раз приглашал. А на пьяцца Бра передо мной распахнулась Арена ди Верона, античный римский амфитеатр, где Данте тоже наверняка бывал – конечно, не на оперных представлениях, которыми это место славится ныне, а на различных турнирах и казнях еретиков…
Последние годы провёл в Равенне. Но очень тосковал по обожаемой Флоренции, куда под страхом смертной казни не мог вернуться, чтоб хотя бы положить ирисы к могиле Беатриче – единственной женщины, которую любил, но признаться в любви так и не смог. И которой в изгнании посвятил свою «Божественную комедию»: там его Муза, благодаря которой ощутил «Любовь, что движет солнце и светила», находясь среди святых и апостолов, обладая высшим знанием, помогает Данте обрести духовное прозрение. И другое, тоже великое о ней сочинение – автобиографическую исповедь «Vita Nuova» («Новая Жизнь»).
Оба сына и дочь жили с отцом в Равенне, а Джемма оставалась во Флоренции. Но Данте позвать её к себе не спешил. Беатриче стала навсегда «владычицей его помыслов», и, слагая «Божественную комедию», Джемму там не упомянул ни единым словом…
***ПОКИНУВ его жилище, мы потом помолчали в их церквушке, у могилы его любимой, которая умерла при родах и, возможно, именно поэтому была похоронена здесь: ведь Святая Маргарита – покровительница рожениц, правда, Беатриче, увы, не уберегла. Возле надгробия, в корзине, – тысячи посланий от туристов музе поэта. А напротив – надгробный камень её кормилицы Терезы. И Джема Донати упокоилась тоже здесь…
***А ЗА УГЛОМ от церквушки явились нам собранные воедино: главный собор Флоренции Санта Мария дель Фиоре – с грандиозным куполом, построенным Брунеллески; изящная колокольня живописца Джотто (интересно, многие ли из нынешних художников способны спроектировать хотя бы загородный домик, не говоря уже о 85-метровой колокольне, которая простоит семь веков?); и восьмигранный Баптистерий, чьи бронзовые двери, сработанные Пизано и Гиберти, столь уникальны (тончайшая чеканка изображает сцены из Ветхого и Нового заветов), что Микеланджело назвал их Вратами Рая... И Данте, и Беатриче ими наверняка тоже любовались, а вот собора и колокольни тогда ещё не существовало…
***ЗАТЕМ мы проследовали к базилике Санта-Кроче, вход куда сторожит шестиметровый беломраморный автор «Божественной комедии». А внутри, где живопись Джотто и Вазари, скульптуры Донателло и Росселино, слева, за первым же алтарём, обнаружили гробницу Галилео Галилея: по обе стороны от саркофага с бюстом учёного – две женские фигуры, символизирующие Астрономию и Геометрию. Напротив, в правом нефе, покоится Микеланджело Буонарроти: о нём горюют аллегорические Живопись, Скульптура и Архитектура. Ну а дальше – монументальная гробница Данте Алигьери: поэт восседает на саркофаге в суровой задумчивости. На постаменте надпись: Onorate I’altissimo poeta («Почтите высочайшего поэта») – это строчка из дантевского «Ада». Рядом, в мраморе, – безутешная Поэзия и гордая Италия. Вот только праха поэта здесь нет.
Почему?!
Смерть Данте, как и вся его жизнь, окутана мистикой. В 1321-м – как посол правителя Равенны – он отправился в Венецию, чтобы заключить мир с Республикой Святого Марка. Однако, уже возвращаясь, заболел малярией и в ночь с 13-го на 14-е сентября (вспомни, дорогой читатель: он ведь и родился тоже в ночь с 13-го на 14 сентября!) умер. Поэта со всеми почестями похоронили в церкви Сан-Франческо. Почти два века спустя одумавшиеся флорентийцы приехали, чтобы забрать прах великого соотечественника. Однако, когда саркофаг привезли и открыли, оказалось, что он пуст. Так под сводами Санта-Кроче возник кенотаф – символическая могила Данте…
А посмертную маску поэта мы увидели и в его доме и в Палаццо Веккьо…
Флорентийские власти уже более ста лет доказывают, что раскаиваются в изгнании своего великого земляка. Начиная с 1908-го, во второе воскресенье сентября, их мэр снаряжает к мэру Равенны делегацию с прошением о возвращении праха поэта домой. И подносит в дар отборное оливковое масло для поддержания огня в лампаде его усыпальницы. Однако равеннцы перед этими флорентийскими «умасливаниями» остаются непреклонны и каждый раз отвечают отказом. Наверняка так случится и сегодня, когда исполняется семьсот четыре года с кончины поэта, навеки воспевшего Великое Чувство:
«В своих очах Любовь она хранит;
Блаженно всё, на что она взирает…»
Лев СИДОРОВСКИЙ