На фоне рассуждений о добре и зле, нацизме и толерантности я вспомнил рассказ Григория Н. со старой работы. Тогда, 8 лет назад, мне было плохо до рвоты. Сейчас во мне просто холодная ненависть.
До лета 1990г Гриша (Рэб Гирш, как мы его звали) жил в одной из среднеазиатских республик, работал монтером на ГОКе. (горно-обогатительный комбинат)
Дабы не возбуждать наши мигрантолюбые власти на 282ю для моей персоны, я не назову не национальности, ни названий. Но Рэб Гиршу я верю. Не тот он был человек, чтобы выдумывать такое. К сожалению, в 2009м Гриша уволился с ТЭЦ и я потерял с ним контакт.
ПРЕДУПРЕЖДАЮ СРАЗУ. ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫМ ЭТО ЧИТАТЬ НЕЛЬЗЯ
"Мы с ними всегда дружно жили. Случалось, конечно, стенка на стенку ходить, но это больше не местные-приезжие было, а район на район. Они советской власти откровенно побаивались и уважали любого, кто был власть или начальник на работе. Даже участкового-киргиза. Ну, вообще они так с детства приучены. Кто бай - тот и прав.
Наш дом, его отец перестроил из хибары, которую ему ГОК дал, стоял в конце улицы в низинке. Напротив был детский садик, потом Промтовары, а потом начинался забор склада. Рядом с нами жили два брата с семьями - Назим и Тимур. Их отец рано умер, а мать у них работала нянечкой в дет.саду и моя мама часто забирала братьев к нам, когда нам было лет по 8-10. А если мама работала (у нее был сменный график) , то их брала к себе другая соседка - тетя Галя. Они с дядей Мишей были оба из-под Харькова. Петь любили, помню. Дочка у них была - Аллочка. Старше нас года на три.
Когда Союз пошел в развал, еще до девяностого, местные начали чураться нас. Однажды столкнулись с Тимуром на улице и он тихо сказал мне:
-Грин, мне старшие сказали с русней не дружить. Прости. - а глазах у него не поймешь что было. Бегали глаза.
Потом Назим, он старший был, к нам пришел, поговорил с отцом и отец трясущийся вышел из комнаты. Мой отец. Главный инженер нашего ГОКа. Я его всегда сильным, увереным помню.
Отец сказал:
-Надо уезжать. Скоро нас начнут убивать. Они совсем ебанулись. Им мулла велел готовиться резать русских, киргизов, евреев, армян. Короче, кто не их - того гнать.
Я до того про местного муллу два раза в жизни слышал. Мечеть, конечно, видел. Она слева от базара стояла у остановки "Горсвет", потому что за мечетью было похожее на нее здание, бывшее медресе. После революции медресе закрыли, а потом в этом здании были разные организации и в конце концов - Горсвет. В пионерские времена мы глупо шутили "Налево свет - направо мрак", потому что мечеть была справа от остановки.
При советской власти про муллу слышали только те, кто в мечеть ходил. Мама рассказывала, что до конца 70хх даже муэдзинну по утрам с минарета кричать запрещалось. Те, кто жил недалеко от мечети, помнят этот вой "аллллахууууааааар" по утрам. Мулла на советскую власть чихнуть боялся, а тут сразу слабину почуял.
Но как было уезжать? Мама с отцом полжизни при ГОКе. Тут дом, работа, друзья. Мы с сестрой там и родились. Куда ехать? На пустое место?
Мама тогда уже болела и отец увез ее к родным в Воткинск с прицелом провентилировать там насчет работы и жилья и вообще. А мы с сестрой остались. У нее через неделю должен был быть диплом в институте.
Видно, не одних нас предупредили о предстоящем - люди из города уезжали. Но многие остались, не верили. Как же так? Этого быть не может. Никогда, ничего. Да и до границы с РСФСР у нас было всего 15 километров.
Неожиданно исчез мой напарник. Даже увольнение не оформил. В курилке говорили, что к доктору Кальману из больницы пришли какие-то не местные и велели продать им дом с садом за 100 рублей, не то силой заберут и всех убьют. Кальман пошел в милицию, а там начальник сказал ему "Тебе неясно? Бери что дают и уебывай с нашей земли, жидяра неверный!"
Не знаю, сколько на самом деле давали те козлы Кальману, но вот то, что он за четыре дня собрался и уехал со всей семьей на двух грузовиках, а его дом сгорел - это точно.
В пятницу местные не вышли на работу. 60 лет выходили и не пищали, а тут вдруг вспомнили, что Аллах не велит работать в пятницу. Я ехал вечером на смену на заводском автобусе, так уже что-то в воздухе висело нехорошее. И местные сидели на кортах у заборов, собирались кучками, поглядывали на автобус с нехорошими ухмылками.
ГОК не работал. Машинист узкоколейки, по которой нам с шахт возили руду, рассказал, что в шахтерских поселках творится какая-то херня вроде массовой драки. Вся смена убежала туда, а обратно никто не вернулся.
От нашей обычной смены была хорошо если треть. Дневная - тоже неполная. Никто не работал. Курили, обсуждали местные новости. Автобусы, отвозившие дневную смену в город, в гараж не вернулись. Около полуночи пришел растеряный и дрожащий старший мастер и сказал, что телефоны не работают. Потом прибежал парень из соседнего цеха и закричал, что в городе пожар. Мы поднялись на крышу - зарево в пол-неба. Горел район им. XIV Съезда Партии - Камчатка, как называли его в городе. Те, кто там жил, решили бежать домой. Но до города было 4 километра и потому начальник смены дал им самосвалы. Больше я никогда не видел ни машин, ни людей.
В три ночи мы почти все ушли домой, бросив пустой комбинат. Когда подходили к городу, уже светало. Было начало июня.
На подходе к своему дому, на ближней к нам окраине города, я почувствовал странный тяжелый запах. Еще пахло гарью. Свернул на свою улочку и почти сразу наткнулся на Назима. Тот тащил большой рюкзак и тележку с телевизором. Увидев меня, Назим как-то задергался и сказал:
-Грин, иди садами. Тут нельзя.
-Да что за...
-Беги к арыку, убьют! Беги!
Я через забор перепрыгнул во двор дома, где раньше жил одинокий дед Константин Константиныч. После его смерти дом пустовал. Вдоль арыка я пробрался в свой двор. Смотрю - ворота выломаны, дверь сбита. Захожу и охреневаю - половины мебели нет, окна и стекла в шкафах разбиты. Исчезли вещи, исчез телик, на родительскую кровать насрали, книжки вывалены на пол, по ним ходили. Голые стены и пол вместо ковров. На кухне разгром. Сестру нашел на чердаке - она сама вышла, когда я ее звать начал. Говорить Кристина не могла, только плакала. Она и сейчас не может говорить, сколько по врачам не ходили.
Потом пришел Назим, сел на единственный уцелевший стул и сказал, что даст мне за дом 500 рублей, потому что дом хороший и мы соседи.
-Ты же знаешь, Назим, что дом не меньше 5000 стоит. - сказал я ему.
Мне все казалось сном, но Назим покачал головой, встал и сказал "Пойдем. Сестру не бери. Не надо".
Мы вышли в пропитаное вонью утро. На улице было пусто. Со стороны Камчатки и Сергоры тянуло гарью. Назим привел меня в дом дяди Миши и прохрипел "Смотри".
Сначала я не понял, что висит на заборе. Но Назим подсказал - кишки. Кишки хозяина дома.
-Эта знак такой. Мужчин в доме нет, баб защищать некому.
Меня затрясло. Во дворе у лавочки лежал лицом вниз дядя Миша. Я узнал его по рубашке, потому что головы у него не было. Голову унесли с собой насадив на палку. Тетю Галю и ее дочку убили в доме. Обеих насиловали целой толпой, потом заточеными арматуринами прибили к полу и бросили умирать. Что не смогли уволочь - поломали. Это рассказал Назим.
В дом я войти не смог, оттуда несло смертью, а на белых ступеньках - следы от кровавых сапог.
-Вечером уйдете в Россию. - сказал Назим. - Сиди в подвале.
Вечером мы ушли в сторону России, унося в рюкзаке немногие найденые в разгроме документы, уцелевшую одежду и 500 рублей за дом. Кристина молчала и цеплялась за меня. Мы пробирались в обход шоссе, потому что по нему иногда проносились целые колонны машин под зелеными тряпками. Когда мы пересекли границу - мост через речку, то сразу увидели стоявший у платформы поезд. Вагоны были ржавые, без окон и дверей. Два последних - сгоревшие.
На платформе и рядом сидели люди. Мы подошли ближе. Почти все были голые, абсолютно все - избитые в кровь. Они кутались в одеяла, которые раздавали им с военной машины. Мы подошли к машине и сказали задерганому офицеру, что мы бежали из (...) там погромы и убийства.
Его это не удивило. Весь поезд был оттуда. Эти люди лишились всего. Их схватили в их квартирах и домах. Насиловали, грабили, избивали, зверски пытали и убивали. Потом велели на четвереньках ползти к вокзалу. Гнали арматурными прутьями. Один поседевший в пятнадцать лет парень рассказал, как на этом страшном пути девушке, что ползла рядом с ним, ударом арматурины сломали позвоночник, оттащили в сторону и начали насиловать. Затем погромщики разорвали ее пополам, привязав за руки к столбу, а за ноги - к машине.
Все эти ублюдки, еще недавно пернуть не смевшие в сторону самого мелкого начальника, носили зеленые повязки и через слово поминали Аллаха. На Камчатке сожгли шесть домов, загнав туда местных женщин, которые в свое время вышли замуж за "неверных". Их детей в это время без различия возраста и пола насиловали и сажали на заранее заготовленые колья. Мужчин убивали почти сразу, используя для этого самые зверские способы, вплоть до крыс и кислоты во вспоротый живот. Сам мальчишка уцелел лишь потому, что был мелким, его посчитали за 12-13 летнего. Более старших мальчишек - не щадили.
На вокзале уцелевших загнали в состав, собраный из древних ржавых вагонов. В некоторых не было не то что сидений - пола. Только рама. Когда поезд тронулся, в головной тамбур предпоследнего вагона забросили бочку с керосином и подожгли. Ветер раздул пламя. Тех, кто пытался спастись от огня - хватали и сжигали, привязав к столбам и деревьям.
Толпа была явно под какой-то наркотой. Орали "Смерть жидовской русне", "Аллах акбар" и прочее.
Мы провели на этой станции два дня. Нас кормили военные из части неподалеку. Они же нашли одежду, в основном - старую форму. Все ждали, что на юг пойдут войска и наведут порядок. Потом тот поезд загнали в тупик, а нас всех посадили в общие вагоны и повезли на север.
Дальнейшее - помню плохо. Как-то добрались до Воткинска. Прожили там до 98го. Похоронили маму. И я уехал искать работу в Москву"