Карл Густав Юнг - мистик (Продолжение)
Игорь Гарин
Во время путешествия по Швейцарии Конан Дойл задержался в маленьком отеле под названием «Шваренбах». Это была довольно странная и мрачная постройка. И сам городок был наполнен какой-то пасмурной атмосферой, побудившей писателя сделать отель местом нового рассказа с криминальным сюжетом. Сюжет этот родился как-то сам собой и требовал лишь небольшой шлифовки. Главным героем должен был стать хозяин маленькой мрачной гостиницы, затерянной в горах Швейцарии. Гостиница редко посещается людьми, и хозяин постепенно разоряется. Жена его умирает. Единственный сын убегает из дома, и след его затерялся. По мере того как хозяин опускается, гости все реже задерживаются в гостинице. Наконец, в минуту отчаяния хозяин дает клятву, что убьет первого гостя, который решится у него заночевать. Проходит много недель, прежде чем удается выполнить клятву. В убитом молодом человеке хозяин узнает своего сына.
Сюжет был мелодраматичным и малоправдоподобным, но ум писателя снова и снова возвращался к нему. Бродя по городу и обдумывая подробности, Конан Дойл наткнулся на библиотеку и, чтобы скрасить вечер, взял там томик рассказов Мопассана. Каково же было его удивление, когда вечером он нашел свой рассказ уже записанным и опубликованным Мопассаном! Замысел рассказа, детали — всё было идентично его грезам. Однако настоящее удивление и даже мистический ужас он почувствовал, когда узнал, что Мопассан останавливался в том же самом отеле «Шваренбах», в котором жил он.
Конан Дойл любил рассказывать эту историю своим друзьям. После его смерти биографы писателя обнаружили, что за сто лет до Мопассана немецкий писатель Захариас Вернер написал на этот сюжет мелодраму «24 февраля», которая не имела успеха и забылась. Однако Вернер не выдумал свой сюжет, а описал реальные события, разыгравшиеся в отеле «Шваренбах» в XVIII веке.
В. Паули поддерживал К. Г. Юнга в том, что для умеющего видеть совпадения «носят светящиеся одежды»: независимые друг от друга события могут иметь некаузальные связи, важные в масштабе бытия. «Многозначительные совпадения», «знаки», поразительные синхронизмы — это глубинные связи между человеком, пространством, временем и жизнью, которым Клодель дал замечательное определение — «торжества случайностей». Вот уж воистину «человек создан из тайны для тайн и видений».
Одна больная лежала на диване психоаналитика Юнга. Ее угнетало тяжелое расстройство нервной системы, но анализ не продвигался вперед. Пациентка, скованная своим крайне реалистическим умом, цеплявшаяся за некий род ультралогики, была непроницаема для аргументов врача. Юнг снова приказывал, предлагал, умолял:
— Не старайтесь ничего понять, а просто расскажите мне свои сны.
— Мне снился жук, — ответила дама сквозь зубы.
В этот миг что-то ударилось о стекло. Юнг открыл окно, и в комнату влетел прекрасный золотой жук, жужжа надкрыльями.
Потрясенная пациентка наконец обрела внутреннюю свободу, и анализ действительно начался; и так продолжалось до полного излечения.
Юнг часто приводит этот правдивый случай, похожий по форме на арабскую сказку. Мы думаем, что в истории человечества, как и в истории человека, есть немало золотых жуков.
Генеральной целью Юнга было не создание новой религии или системы веры, но творческое развитие человека. Он полностью отдавал себе отчет в персональности такого развития и элитарности культуры, но видел насущную необходимость создания «внутреннего круга», новой мифологии XX века. Юнг писал, что человечество входит в новую эру, эру будущего человека, особенно нуждающуюся в харизматических лидерах и движениях.
К. Г. Юнг:
Всё по настоящему хорошее стоит дорого, а развитие личности — это одна из самых дорогостоящих вещей. Проблема заключается в том, чтобы сказать «да» самому себе, признать свое «Я» самой значительной задачей; проблема и в том, чтобы осознавать всё, что совершается и неустанно наблюдать за происходящим со всеми его вызывающими подозрение аспектами. В конечном итоге это труд, требующий от нас величайшего усилия.
Конечно, из того что мы здесь открываем, нет ничего для масс — есть лишь некоторая скрытая вещь, которую можно постичь лишь в одиночестве и безмолвии. Лишь немногие люди пытаются что-либо об этом узнать; гораздо проще проповедовать универсальную панацею для всех, чем применить ее к самому себе и, как мы все знаем, всё не так плохо, если все сидят в одной лодке. Сомнения не могут существовать в стаде; чем больше толпа, тем лучше истина — и тем больше катастрофа.
К. Г. Юнг вслед за З. Фрейдом выступал как критик современной цивилизации, но с позиции опасности забвения ею духовности и торжества рациональности:
И вот мы стали высоко дисциплинированными, организованными и рациональными, оставаясь в то же время примитивными существами, с рабской психологией, отрезанными от воспитания и культуры.
Это объясняет столь частые у нас рецидивы ужаснейшего варварства, а также тот поразительный факт, что чем выше мы поднимаемся на вершины научных и технических достижений, тем более опасными и сатанинскими становятся наши злоупотребления этими достижениями. Вспомним хотя бы о великом триумфе человеческого духа — человек научился летать, реализовав вековую мечту человечества! И вспомним о налетах бомбардировщиков в современной войне! Неужели это и есть цивилизация? Не является ли это наиболее убедительным доказательством того, что в то время, как наш дух устремляется в небо, наш двойник — «плененный» варварский индивидуум — нисходит в адскую бездну? Наша цивилизация, несомненно, может гордиться своими достижениями, однако нам постоянно приходится стыдиться самих себя.
В отличие от Будды, К. Г. Юнг отрицал «лекарство от страданий или от смерти», не верил в возможность преодоления зла мира. Он утверждал, что человеческое бытие — это конкуренция приливов и отливов, счастья и боли, дня и ночи. Кстати, такие настроения присущи и некоторым великим буддистам. Д. Т. Судзуки, познавший просветление, следующим образом завершил одну из своих книг: «Теперь, когда я весь пронизан светом, чувствую себя таким же несчастным, как и прежде».
В начале 1944 года Юнг сломал ногу, после чего у него случился инфаркт и, судя по всему, он испытал состояние клинической смерти. Сиделка потом говорила ему: «Вы были как будто бы окружены светом». Именно тогда он пережил свое состояние тодол: видел чудесный голубой свет, земные материки, испытал чувство удаления от Земли, а затем увидел лечащего врача и почувствовал внутренний протест против собственного ухода. Юнг вернулся преображенным и испытывал чувство досады, связанной с возвращением. В состоянии бардо он испытал огромное блаженство и прекраснейшие в его жизни видения. После этого возвращение казалось ему настоящим кошмаром. После выздоровления он писал:
Я никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное, что вообще возможно вечное блаженство. Но мои видения и мой опыт были совершенно реальны, им неоткуда было взяться, всё в них абсолютно объективно.
Мы боимся и избегаем разного рода вторжений «вечности» в нашу обыденность, но я могу описать свой опыт лишь как блаженное ощущение собственного вневременного состояния, когда настоящее, прошлое и будущее слиты воедино. Всё, что происходит во времени, всё, что длится, предстало вдруг как некое целое. Не было более временного следования, и вообще ничто не могло быть измерено в понятиях времени. Если бы я и смог описать этот опыт, то лишь как состояние, состояние, которое можно ощутить, но вообразить невозможно. Разве я могу вообразить, что я существую одновременно — вчера, сегодня и завтра? Тогда обязательно будет что-то, что еще не началось, что-то, что происходит сейчас, и еще что-то, что уже закончено, — и всё это — вместе, всё — едино. Я же чувствовал лишь некую сумму времен, радужную оболочку, в которой было сразу и ожидание начала, и удивление от того, что происходит, и удовлетворение или разочарование исходом. Я сам был неотделим от всей этой целостности, и все же я наблюдал это совершенно объективно.
После болезни у меня начался период плодотворной работы. Большое число принципиальных для меня работ было написано именно тогда. Знание, или новое видение вещей, — после того, как я пережил свое от них отделение, — требовали от меня иных формулировок. Я уже не старался доказать свое, но отдался во власть потока мыслей. И проблемы приходили ко мне одна за другой, принимая конкретную форму.
Но после болезни я приобрел и другое качество. Я назвал бы это утвердительным отношением к бытию, безусловным «да» всему, что есть, без каких бы то ни было субъективных протестов. Я принимал условия существования такими, какими я видел их, такими, какими я их понимал, и я принимал себя самого таким, каким мне суждено быть.
Лишь после болезни я понял, как важно утвердиться в собственной судьбе. Наше «я» проявляет себя обычно в ситуациях непредсказуемых, непостижимых. Это «я», которое способно терпеть, способно принять правду, способно справиться с миром и судьбой. Только в таких случаях наши поражения становятся победами. И тогда ничто не в состоянии нам помешать — ни извне, ни изнутри. Тогда наше «я» способно устоять в потоке жизни, в потоке времени. Но это верно лишь в том случае, если мы не намерены и не пытаемся вмешиваться в ход своей судьбы.
Еще я понял, что некоторые свои мысли надлежит принимать как должное, их ценность в том, что они есть. Категории истинного и ложного, разумеется, присутствуют всегда, но они не всегда обязательны и не всегда применимы. Наличие таких мыслей само по себе более важно, чем то, что мы об этом думаем. Но и это — то, что мы думаем, — не должно подавлять, как не должно подавлять любое проявление своего «я».
Глава из 2 тома книги И.И.Гарина "Что такое мистика?". Цитирования и примечаниея указаны в тексте этой книги.
https://proza.ru/2013/03/25/622