Карл Густав Юнг - мистик

            Игорь Гарин

Если человеческая psyche и являет собой нечто, то это нечто должно быть столь невообразимо сложным и безгранично разнообразным, что к нему невозможно приблизиться с позиций психологии инстинкта. Я могу лишь с изумлением и трепетом вглядываться в глубины и высоты нашей психической природы. Ее внепространственный универсум таит несказанное изобилие образов, которые накапливались в живом организме в течение миллионов лет.
К. Г. Юнг

Человек носит с собой всю свою историю и историю человечества.
К. Г. Юнг

Психология К. Г. Юнга (1875–1961) своей отправной точкой имеет знаменитое высказывание И. Канта о нарастающих удивлении и благоговении, вызванных двумя размышлениями — о звездном небе надо мной и жизни души (моральном законе) во мне. Но если Канта интересовали обе эти проблемы, то Юнг, живший напряженнейшей душевной жизнью, постоянно и пристально вглядывавшийся в собственную душу, отдал предпочтение бесконечно более обширному и богатому миру сознания — фантастическим снам, странным предчувствиям, неземным ощущениям, небесному блаженству и мистическому ужасу, встречам с духами и чудовищами, живущими внутри нас...
В 1898 году студент медицинского факультета Базельского университета, специализирующийся по курсу терапии, но гораздо больше интересующийся мистикой, впервые открыл учебник по психиатрии и внезапно понял, что это — его судьба, возможность проникнуть в глубинные структуры человеческого сознания, постичь диковинные чудеса духовного мира.
С раннего детства впечатлительный мальчик жил в мире фантазий, тайн и «живого Бога», которого он обнаруживал повсюду — от окружающих предметов до ночных кошмаров. В 1900 году, когда Юнг начал работать в цюрихской клинике Бургхельцли, вышла книга, произведшая переворот в психиатрической науке. Называлась она  Т о л к о в а н и е  с н о в и д е н и й  и принадлежала перу Зигмунда Фрейда. Смельчак стал первым ученым, не устрашившимся исследовать содержание снов с научной точки зрения и впервые высказавшим гипотезу о роли бессознательного в ночной и дневной жизни человека. Фрейд стоял на позициях рационализма и материализма, полностью отрицая возможность существования в бессознательном «высшей реальности» — бессознательное было для него хранилищем инстинктивных влечений (в основном — сексуальных, недопустимых с точки зрения общества и морали).
Юнг стал одним из первых европейцев, высоко оценивших учение Фрейда о бессознательном, однако его персональный опыт свидетельствовал о том, что бессознательное гораздо шире вытесненных влечений — в нем Юнг обнаружил символы древних мифов, мистерий и эзотерических учений; кроме того, он не мог пренебречь тем, что в снах часто можно провидеть грядущие события и многое, недоступное дневному сознанию.
Одно время Юнг сотрудничал с Фрейдом, однако, будучи человеком совсем иного психологического и ментального склада, рано или поздно должен был вступить в конфликт с идеями человека, положившего начало новой дисциплине, психоанализу.
Незадолго до Первой Мировой войны К. Г. Юнг опубликовал книгу  М е т а м о р ф о з ы  и  с и м в о л ы  л и б и д о, в которой высказал предположение о том, что бессознательное Фрейда — только малая часть коллективного бессознательного, или обширной памяти рода, хранящейся в тайниках индивидуальной души.
Поверхностный слой бессознательного, — писал он позднее, когда его теория приобрела завершенный вид, — является в известной степени личностным. Мы называем его личностным бессознательным. Однако этот слой покоится на другом, более глубоком, ведущем свое происхождение и приобретаемом уже не из личного опыта. Этот врожденный и более глубокий слой и является так называемым коллективным бессознательным. Я выбрал термин «коллективное», поскольку речь идет о бессознательном, имеющим не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которые cum grano salis (с некоторыми оговорками) являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличным.
Признать, что в нашей душе существует нечто, мы можем лишь в том случае, если в ней присутствует некое, тем или иным образом осознаваемое содержимое. Мы можем говорить о бессознательном лишь в той мере, в какой способны удостовериться в наличии такого содержимого. В личном бессознательном это по большей части так называемые эмоционально окрашенные комплексы, образующие интимную душевную жизнь личности. Содержимым коллективного бессознательного являются так называемые архетипы.
Понятие архетипов, или первообразов, эйдосов, существовало в мистике еще со времен Платона, но Юнг придал им более специфический вид — образов, доступных человеческому сознанию и проявляющихся в мифах, снах, религиозно-мистической символике. Фрейда тоже интересовала связь между снами и мифами, но учение Юнга об архетипах давало более широкое и духовное толкование символики бессознательного, совершенно неприемлемое для материалистически мыслящего Фрейда.
Миф «Фрейд — Юнг» построен на неправильных посылках. Расхождения творцов психоанализа не было потому, что не было схождения и ученичества. Период с 1907 по 1913 годы был «промежуточным» в творчестве Юнга: до и после него он вообще не ощущал себя спутником отца психоанализа, но и в момент касания Юнг сохранял полную независимость. Вряд ли необходимо подчеркивать влияние Фрейда на Юнга — если таковое было, то носило скорее характер отталкивания, а не притяжения: Юнг, крайне чувствительный к тонкому содержанию, а не внешней форме, быстро осознал опасность трансформации фрейдизма в тотальное мировоззрение, новую религию (что в известной мере и произошло в дальнейшем). Поэтому, недолго подышав воздухом школы, решил, что он ему не годится. Со своей стороны, Фрейда раздражали юнговское отождествление психоанализа с религией: «Вы не должны рассматривать меня как основателя религии. У меня нет столь далеко идущих намерений... Я не ищу замену религии. Эта потребность подлежит сублимации».
Как ни тяжело это констатировать, одной из скрытых причин расхождения между Фрейдом и Юнгом, стала проблема расы: в увлечении Юнгом германскими мифами Фрейд разглядел опасность подчеркивания различий между арийцами и семитами — эту проблему они обсуждали еще в США в 1909 году. Несмотря на отсутствие у Юнга каких-либо признаков антисемитизма, проницательный Фрейд узрел в юнговском дистанцировании от либидо отступничество не в сторону грекофилии, а в направлении арийского язычества. На самом деле Юнг считал, что духовная почва каждого отдельного человека (геология его личности) пропитана кровью поколений людей, живших до него, и поэтому является определяющей для его духовного становления. Он был убежден в том, что восточные мистические учения нельзя вырывать из контекста восточной жизни и использовать, как дамы используют украшения. Подражания восточному образу жизни Юнг считал столь же опасными, как помешательство, охватывающее человека «при выключении всех предохранителей привычной жизни». Даже если человек Запада выбрал восточную религию, он не должен забывать ни своих корней, ни духовности собственной страны. Ценности восточного мира надлежит искать внутри себя, а не вовне. По мнению Юнга, интерес западного человека к восточным религиям обусловлен повседневной рутиной западной духовности и западного образа жизни, утратой сокровенности, требующей непрерывных поисков и усилий.
За десятилетие до появления на исторической арене Гитлера фрейдовское окружение приписало Юнгу комплекс фюрера, даже земного бога с арийским оттенком... Была и другая, не менее веская причина расхождения: рационалистичный Фрейд настаивал на научности собственного учения; Юнг уже в 1913 году был склонен относить психоанализ более к религии, чем к науке. Этого Учитель вынести не мог...
Нолловская концепция самообожествления Юнга не выдерживает критики, поскольку сам Юнг говорил об этом лишь в метафорическом плане, а, рассказывая слушателям об одном из собственных видений, в котором Саломея увидела в нем Христа, ответил ей: «Это безумие». Возможно, он ощущал бога в себе, но так, как ощущают все мистики, обретшие свет. В своих лекциях, посвященных мистериям, он подчеркивал, что ритуалы смерти и обожествления играли в митраизме значительную роль. Вот и всё — остальное домыслы.
Главное отличие Фрейда от Юнга заключается в том, что второй был духовидцем, а первый — нет. Для Фрейда продукты бессознательного были только иероглифами, подлежащими дешифровке, Юнг рассматривал бессознательное источником высшего знания, выходящего за пределы пространства и времени и представляющего собой «голоса бытия» (собственной Земли мертвых, по определению самого Юнга). Оставаясь в рамках науки, Юнг не мог именовать их духами, как делал это в кругу близких людей, а называл «комплексами», сам же мир духов — «бессознательным». Интерес Юнга к миру духов и паранормальным феноменам был абсолютно неприемлем для Фрейда.
Научное творчество К. Г. Юнга открывается его диссертацией «О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов», в которой он переосмысливает содержание проводимых им в юности спиритических сеансов с позиций психологии. Считая медиумические способности тесно связанными с истерией, он интерпретирует патологию своей кузины Хелен Прейсверк (Хелли, а в диссертации «S.W.») — ее трансы, смену голосов и характера, обморочные приступы — как «расщепление» нормального потока сознания на несколько каналов, в том числе самоидентификацию личности во время транса с чужим духом, с клиническим феноменом дуальной или множественной личности, ранее детально изученной П. Жане, Т. Рибо, А. Бине и Т. Флурнуа. Впрочем, он приписывает Хелли не «двойное сознание», а криптомнезию, скрытое припоминание образа «Преворстской провидицы» Юстина Кернера.
Р. Нолл:
Согласно Юнгу, [Хелли] вкладывает всю свою душу в роль пророчицы, пытаясь таким образом создать идеал добродетели и совершенства... Она делает Ивен такой, какой она надеется стать через двадцать лет — уверенной, влиятельной, мудрой, милосердной и благочестивой дамой... [Хелли] выстраивает отличную от себя личность. Нельзя сказать, что «она занимается самообманом, скорее она мечтает о своем приближении к идеалу». Уже в этой своей первой публикации Юнг выдвигает идею о том, что бессознательный разум имеет перспективную, а временами и пророческую функцию, способную давать сознательному разуму и его эго советы на счет того, какие психические структуры следует иметь в виду. Вместе с Шопенгауэром, фон Гартманом и многими выдающимися авторитетами в области парапсихологических исследований Юнг разделяет ту точку зрения, согласно которой бессознательный разум может иметь способность к предвидению.
Его опыты с Хелли соответствовали аналогичным опытам Юстина Кернера с Преворстской Провидицей и, очевидно, что проводя их, Юнг отождествлял себя с Кернером (он часто упоминается в диссертации), но мы-то знаем, что во времена Кернера еще не существовало психиатрии. Поскольку же Юнгу необходимо было создать медицинский трактат, основывающийся на современном состоянии психиатрического знания, то он решил построить технический анализ в своей диссертации на примере, предложенном Теодором Флурнуа в его исчерпывающем исследовании спиритического медиума.
Книга Des Indes а la planete Mars была клиническим анализом случая с фантастическими историями и суррогатными языками, возникавшими в ходе трансов у медиума, фигурирующего у Флурнуа под псевдонимом «Элен Смит». Во время спиритических сеансов медиум сообщала о ряде своих прежних жизней на Земле (в качестве высокопоставленной особы в Индии) и на Марсе. Иногда она говорила на необычном языке, который по ее словам был языком «марсиан», но Флурнуа обозначил его как «глоссолалия» (феномен, обычно называемый «многоязычием»). У Флурнуа имелся ключ к окончательному анализу: он был в состоянии рационально доказать тот факт, что большая часть этих фантазий может быть прослежена вплоть до «скрытых воспоминаний». Таковыми были воспоминания об информации, которую медиум до этого уже слышала или читала, но временно «забыла». Однако возникнув в ходе сеансов вновь, эти истории показались медиуму совершенно новыми. Она в полном смысле слова забыла, что уже знала об этом материале прежде; пользуясь современной терминологией, можно сказать, что у нее была «амнезия источника».
Подобная «криптомнезия» в наши дни обозначается более широко как «имплицитная память» и подразумевается при обсуждении таких современных проблем как «синдром ложной памяти» в случаях мнимого совращения малолетних, мнимого «ритуального изнасилования детей» сатанистами или же их мнимого похищения и пыток инопланетянами.
Начиная с 1902 г. в своих профессиональных публикациях Юнг называл духов «бессознательными личностями», «расщепленными личностями» или «комплексами». Иными словами, духи и прочие паранормальные феномены стали всего лишь «так называемыми», а вовсе не настоящими. Поскольку комплексы действуют бессознательно, местоположению «мира духов» пришлось дать новое название — «бессознательное».
Идея «скрытых воспоминаний» так пришлась по душе Юнгу, что в 1905 г. он написал очерк  К р и п т о м н е з и я, в котором распространил этот вид «общения с духами» на творчество: ни один творческий акт не возникает из «ничто», в нем отражается сложнейший психический процесс переработки влияний и забытой информации. Как и истерик, гений располагает идеи в новом порядке, делает платоновское «припоминание» неистощимым источником творчества, считая в конце концов «коллективное  бессознательное» (в явном виде этой идеи в данной работе еще нет) своей собственностью.
Криптомнезия также ответственна и за такой феномен, как бессознательный плагиат. В последней части своей диссертации Юнг помещает рядом большие фрагменты из «Так говорил Заратустра» Ницше и из очерка Юстина Кернера, дабы показать их удивительное сходство. Юнг сообщает, что он связывался с сестрой Ницше с целью узнать, читал ли тот когда-либо Кернера, и сестра ответила, что такая книга была у него в юности. Юнг убедительно показывает, что воспоминания о некогда прочитанных или услышанных вещах продолжают оказывать мощное воздействие на наши мысли даже десятки лет спустя, когда мы уже давно позабыли об изначальном источнике этого материала.
Юнг никогда не отказывался от «вторжения мира духов в наш мир» и, как мы знаем, практиковал «общение с духами». Он лишь со временем изменил акцент, переведя его из плоскости религиозной в научную, точнее — совместив мистический аспект духовидения с психологическим — «вторжением» фантомов в человеческое бессознательное.
Юнг не скрывал, что свои глубочайшие прозрения получил из наставлений Филемона и других духов, с которыми постоянно общался, и что коллективное бессознательное, архетипы, знание «Закона» в целом пришли к нему как дар Земли мертвых, как он называл тонкие миры в  К р а с н о й  К н и г е.
Духи не были его единственными наставниками — Юнг высоко чтил имагинальный мир предков («внутреннюю отчизну»), обнаруживал в себе его живое присутствие и считал «унаследованное» основой любого повседневного опыта. Своей «личностью номер два» он именовал психе рода и с раннего детства чувствовал себя «живущим одновременно в двух возрастах и являющимся двумя разными личностями»:
Вырезая имена на каменных плитах, я сознавал, что существует роковая связь между мной и моими предками. ...Мне часто казалось, что существует некая безличная карма, которая переходит от родителей к детям. И я всегда считал, что должен ответить на вопросы, которые были поставлены судьбой еще перед моими прадедами, что я должен завершить или, по крайней мере, продолжить то, что ими было не исполнено.
Р. Нолл:
Какие вопросы оставили нерешенными праотцы Юнга? Какие дела Юнг чувствовал себя обязанным завершить или продолжить? В чем заключалась семейная карма, предопределившая Юнга к определенной судьбе? В этих вопросах уже содержатся зерна ответов. То, к чему нам следует прислушаться в настоящий момент, суть предположения, стоящие за этими вопросами, специфика той реальности, которая дает возможность ставить подобные утверждения или вопросы на первое место. Это та сокровенная реальность, которую Юнгу суждено было сделать доступной для миллионов людей в двадцатом веке.
Культ предков, помимо прочего, подпитывался семейной легендой, согласно которой прабабка Юнга в молодости согрешила с самим Гёте и Карл Густав Юнг старший (дед нашего героя) был внебрачным сыном великого поэта. Карл Густав младший чувствовал в себе не только кровь гениального поэта, но и его душу, — верил, что он является аватарой, очередной реинкарнацией Германского Олимпийца.
Юнг почувствовал особое родство с Гёте в пятнадцатилетнем возрасте, после первого из своих многих прочтений «Фауста». «Он полился в мою душу как чудодейственный бальзам», — рассказывал он. Фауст — ученый специалист, получивший множество докторских степеней, но «не ставший более мудрым, чем прежде» — это искатель истины, жертвующий интеллектуальным миром, чтобы заняться магическим вызыванием духов для достижения оккультной мудрости. Юнг считал, что гётевский «Фауст» является новым заветом, плодом откровения, вкладом в мировой религиозный опыт и новым священным текстом. В 1932 г. он написал в письме, что «Фауст» — это самая недавняя опора в перекинутом через топи мировой истории духовном мосту, начинающемся с эпоса о Гильгамеше, «И-Цзин», Упанишад, «Дао-де-Цзин», фрагментов Гераклита и продолжающемся в Евангелии от Иоанна, посланиях апостола Павла, сочинениях Майстера Экхарта и Данте. В его глазах Гёте стал «пророком», особенно по части подтверждения автономной реальности «зла» и «мистической роли, играемой последним в избавлении человека от тьмы и страдания».
Позже К. Г. Юнг часто возвращался к теме «одержимости предками», имея в виду возможность активизации в человеке наследственных структур, позволяющую духу предка «управлять» его поступками.
Юнг не ограничился одним Гёте — он заявлял, что чувствует в себе душу Майстера Экхарта, «перекличка» с которым действительно присутствует в некоторых его трудах. Как и Экхарт, Юнг часто пользовался средствами поэтической выразительности и парадоксами при изложении своих представлений о Боге.
Среди источников влияний следует упомянуть не только философию Канта, Шопенгауэра, У. Джемса, психологию Фрейда, Флурнуа и Жане, но восточную мистику, древнюю магию и средневековую алхимию. Воля к знанию жила в Юнге рядом с волей к вере, интеллект — с «активным воображением», как сам Юнг определял свой дар второго зрения. Мать и бабушка Юнга были экстрасенсами и он унаследовал у них способность «видеть невидимое», переданную затем дочери Агате.
Вот далеко не полный перечень тем и авторов, волновавших молодого Юнга в период становления его личности:
...его интересовали: традиционная протестантская теология тех дней, неортодоксальные теологические сочинения (такие, например, как книги Давида Фридриха Штрауса и Эрнста Ренана об «историческом Иисусе»), христианский мистицизм (Майстер Экхарт, Якоб Бёме, Николай Кузанский, спиритическая теология Эммануэля Сведенборга, романтический мистицизм Густава Фехнера), пиетистские автобиографии (Юнг-Штиллинг), философия (Иммануил Кант, Артур Шопенгауэр, Эдуард фон Гартман, Платон, Плотин, Гераклит, Эмпедокл и — к 1898 г. — Фридрих Ницше), немецкая романтическая натурфилософия (Гёте, Карл Густав Карус, Ф. В. Й. Шеллинг) и эволюционистская биология (Ламарк, Дарвин, Эрнст Геккель).
Психиатрические тексты, в первую очередь работы таких французских психиатров из школы «диссоцианистов» (изучавших гипноз, истерию и расщепление личности), как Ж. М. Шарко, Пьер Жане, Т. Рибо, Альфред Бине и Теодор Флурнуа, составляли малую часть в его внеклассном чтении.
В круг чтения молодого Юнга входили также гностические тексты, христианская патристика, древнегерманская мифология и религия. В конце 20-х годов у него возник интерес к алхимии и в его работах символы эллинистических мистерий потеснились алхимическими метафорами.
Однако он ввел в свои алхимические исследования основные темы античных мистерий, исходя из убеждения, что сходство было не только в символах, но и в том, что как мистерии, так и алхимия были по сути своей тайными, подпольными, анти-ортодоксальными христианскими духовными движениями, сулившими индивиду спасение и возрождение.
Юнг рассматривал древние эллинистические мистерии в качестве предтечи виталистических движений его эпохи, в рамках которых непосредственное переживание и развитие интуиции ставились выше чистого разума. Его совершенно не интересовали ни детали публичных ритуальных прецессий, ни политический, социальный и экономический контексты эллинистических мистериальных культов. Этот факт показывает, каким был общий подход Юнга к использовавшимся им в своих работах исследованиям других ученых. Этими ненужными фактами были исторические факты, скрывающие, по его мнению, подлинное, живое, вечное значение мистерий. Хлебом насущным была мистерия, а не история.
Одним из любимейших произведений Юнга были  М и с т е р и и  И. В. Гёте. «Правнук» тщательно изучил арканные знания и масонский символизм «предка» и перерисовал собственноручно мистические эмблемы со своего семейного гербового щита на потолке Башни в Боллингене. Через сто лет после публикации  М и с т е р и й  «прадеда» «внук» держал вдохновенную речь перед собранием своих последователей в Цюрихе, почти полностью посвященную духовным предметам, таким как самообожествление, преодоление, беспокойство мертвых и эта поэма.
Юнг вызвал в памяти своих слушателей образы рыцарей Грааля из вагнеровского «Парсифаля» и розенкрейцеровского братства из этой фрагментарной фантазии Гёте. Юнг сплачивал Психологический Клуб вокруг этих древних германских мотивов священных рыцарских орденов, занятых поисками оккультного знания, целительных способностей и, прежде всего, духовного освобождения. Упоминая эту поэму и пробуждая дух Гёте, Юнг также отдавал дань почтения своим предкам, своей укорененной в них душе. Я говорю об этом в нескольких смыслах: это было почтение к мертвым как таковым, к его собственным предкам, а также к прародителям его Отчизны — духам, прошедшим теми же путями в поисках того же самого Грааля. Далее, вполне вероятно то, что державший эту инаугурационную речь Карл Густав Юнг (младший) действительно верил в то, что его дед, Карл Густав Юнг (старший), был внебрачным сыном великого Гёте. Для представителя эпохи и культуры, одержимых идеями о том, что на индивида определяющее воздействие оказывают наследственность и расовая принадлежность, возможность считать Гёте своим прадедом была могущественной фантазией.
Однако ближе к концу своей жизни Юнг видоизменил историю. Теперь он стал не просто кровным родственником величайшего гения, рожденного германским народом (Volk). Он был уверен, что является вечным возвращением, аватарой, пришельцем с того света. Карл Юнг верил, что он в буквальном смысле является реинкарнацией Иоганна Вольфганга фон Гёте.
К моменту расхождения с Фрейдом Юнг полагал, что могучей жизненной силой является не одно сексуальное влечение (частный случай), но универсальная природная сила, чьи потоки по биологическим каналам мы наследуем у предков. Бессознательное является результатом длительной эволюции филогенетического процесса; психе, как и тело, — живой музей истории эволюции. А поскольку первичен духовный мир, то в глубинах бессознательного разума спрятаны символы и духовный мир нашего племени и расы. Сексуальные мотивы — часть этого мира, тем более, что наши предки не прятали, а восхваляли сексуальность и дионисийскую стихию жизни. Отсюда вытекала гипотеза Юнга, согласно которой бесконфликтная жизнь возможна в том случае, когда религиозные (духовные) убеждения и сексуальные практики созвучны убеждениям и практикам далеких предков. Из этих представлений следует собственная и рекомендуемая пациентам практика полигамии.
Он искал новые мощные символы трансформации для того, чтобы вызвать изменения в сознании у большого числа людей. Он все сильнее осознавал, что ему предназначено принести человечеству подобное освобождение, но никак не мог понять, какими средствами этого можно достичь. После того, как сон указал ему путь, он понял, что искомая тайна скрывается в рассказах о языческом перерождении.
А после того как Юнг однажды встал на этот путь, уже ничто не могло его остановить. Нет сомнений, на этой стезе у него было множество предшественников. В ту пору в германской Европе целые легионы ученых и художников, представителей богемы и буржуазии искали во многом того же самого. И внимательно прислушиваясь к их голосам, мы можем сквозь какофонию исторических событий (вполне упорядочившуюся начиная с 1933 г.), расслышать слабый отзвук распеваемых ими гимнов солнцу.
На идею коллективного бессознательного Юнга натолкнул сон, приснившийся ему на борту корабля, когда они вместе с Фрейдом возвращались из Америки в Европу после конференции в университете Кларка (сентябрь 1909 г.). Он увидел во сне долгий спуск по каменной лестнице в пещере, на дне которой обнаружил глиняные черепки, человеческие кости и два черепа. Юнг воспринял сон как послание иных миров и по возвращении начал интенсивно изучать мифологию, археологию и эллинские спиритические практики: «Все мои восторги по поводу археологии (некогда похороненные на годы) вновь возвратились к жизни». Чем глубже он погружался в этот мир, тем чаще персонифицированные мифологические фигуры вторгались в его дневные фантазии и ночные сны. Интенсивность видений была столь яркой, что одно время он почувствовал обеспокоенность по поводу состояния собственной психики.
В настоящий момент я занимаюсь своими мифологическими снами почти с аутоэротическим наслаждением, лишь вскользь намекая о них своим друзьям... Часто мне кажется, что я в одиночестве странствую по незнакомой стране и моему взору предстают удивительные вещи, которых до меня никто не видел и не хотел бы увидеть... Я еще не знаю, что из этого получится. Видимо, мне нужно довериться этому потоку, уповая на то, что где-то я в конце концов увижу берег.
Я веду ужасное сражение с гидрой мифологической фантазии и еще не все ее головы удалось отрубить. Иногда, когда хаотичность материала подавляет меня с особой силой, мне кажется, что я взываю о помощи.
Приблизительно в это время Юнг написал Фрейду:
Я все сильнее ощущаю, что окончательное понимание психе (если таковое вообще возможно) достижимо лишь посредством истории или благодаря ей. Точно так же как понимание анатомии и онтогенеза возможно лишь на основании филогенеза и сравнительной анатомии. По этой причине древность теперь предстает для меня в новом и существенном свете. То, что мы в настоящий момент обнаруживаем в индивидуальной психе (в сжатом, зачахшем и одностороннем виде), в прошлом предстает во всей своей полноте. Счастлив тот, кто способен читать эти знаки. Беда лишь в том, что наша филология столь же беспомощно неумела, как и наша психология. Они ужасно подводят друг друга.
Последнюю загадку неврозов и психозов нам не решить без мифологии и истории культуры, теперь это для меня совершенно ясно, так же как и эмбриология немыслима без сравнительной анатомии.
Р. Нолл:
Тот факт, что Юнгу удалось найти способ интегрировать психоанализ с такими общепризнанными дисциплинами, которые в конце девятнадцатого века почитались всем миром как замечательнейшее достижение немецкой науки, можно было считать огромным успехом психоаналитического движения. Это могло служить подтверждением заявлений Фрейда и Юнга о том, что психоанализ является наукой, способной подстегивать развитие других дисциплин.
Отличительная черта Юнга как ученого — доверие не только образам своего ума, но силам бессознательного. В его жизни случалось множество визионерских видений, о чем он неоднократно признавался в своих книгах и, в отличие от рационалистов, он доверял собственным видениям — предупреждениям, посылаемым ему оттуда...
Когда подобные вещи происходят, мы начинаем испытывать трепет перед разного рода возможностями и способностями бессознательного. Нужно только сохранять осторожность и помнить, что такого рода «сообщения» всегда субъективны. Они могут иметь некоторое отношение к реальности, но могут и не иметь. Однако у меня была возможность убедиться в том, что те построения, которые возникали у меня на основании таких «подсказок» бессознательного, в значительной мере себя оправдали. Естественно, я не собираюсь составить книгу из подобного рода откровений, однако я должен признать, что у меня есть свой «миф», и это он заставляет меня снова и снова обращаться к этим вопросам. Миф — самая ранняя форма знания.
К. Г. Юнгу принадлежит новая стратегия жизни, обращенная и к мирскому, и к космическому измерению сущего: обыденное, материальное существование должно дополняться целенаправленным духовным поиском, внутренним самоосвоением, изучением сокровеннейших тайников собственного «я». Под Самостью Юнг понимал именно этот синтез, слияние материального и бытийного, низкого и высокого, мирского и небесного.
С. Гроф:
Если мы последуем юнговскому совету, то важные решения в нашей жизни станут основываться на творческом синтезе, объединяющем практические знания материального мира с мудростью, почерпнутой из коллективного бессознательного. Эта идея великого швейцарского психиатра в общем согласуется с озарениями и наблюдениями, возникающими в холотропных состояниях сознания, о которых рассказывали те люди, с которыми я имел честь работать последние четыре десятилетия.
К. Г. Юнгу самому довелось испытать надличностные переживания — эйнштейновское «непостижимое», описанное в  С е м и  п о у ч е н и я х  м е р т в ы м. В этой книге он признался, что ему удалось овладеть опытом выхода из обыденного сознания и вхождения в обозначенный им самим мир архетипов. Его «водителем» в этом дантовом мире стал дух Василида, родившегося в Александрии за много веков до самого Юнга.
Вот как вся эта история описана Аниэлой Яффе со слов самого Юнга. Летом 1916 года в доме начал звонить дверной звонок, который слышали все домашние, а сам Карл Густав «не только слышал его звон, но и видел, как он покачивается». Никто, однако не появился, хотя всем казалось, что дом населен призраками.
Поверьте мне, всё это казалось тогда очень странным и пугающим! Я знал, что что-то должно произойти. Весь дом был полон призраков, они бродили толпами. Их было так много, что стало душно, я едва мог дышать. Я без конца спрашивал себя: «Ради бога, что же это такое?». Они отвечали мне: «Мы возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали».
В течение трех последующих ночей Юнг, «почувствовав внутреннюю необходимость сформулировать и выразить то, что могло быть сказано Филемоном», написал указанную книгу, стилизованную под греческого оракула. В книге повествуется о том, что возвратившиеся из Иерусалима духи пришли к Юнгу домой, не найдя того, что искали — именно обетованной земли спасения. Этими духами были христианские крестоносцы, лишь после смерти осознавшие, что в Святой Земле так и не обрели искупления. Их обманули с бессмертием и ввели в заблуждение ложной религией.
Юнг прочитал духам проповеди, облеченные в форму семи поучений, и в конце концов обратил неудавшихся христиан в языческую религию наимогущественнейшего из богов Абраксаса, творца и разрушителя мира, создателя добра и зла, света и тьмы. В седьмом наставлении Юнг сказал душам рыцарей, что они понапрасну отправились в Иерусалим искать спасения вне самих себя. Подлинная тайна возрождения может быть найдена только во «внутренней бесконечности», в недрах себя, где всегда горит звезда, являющаяся «предводительствующим богом» и «целью человека». После смерти душа отправляется отнюдь не в христианскую Землю Обетованную, а к находящемуся в недрах сознания богу-солнцу. После такого языческого откровения — юнговской аллегории «бога внутри» — мертвые умолкли, отправившись по новому адресу вечного успокоения.
Перед нами ранний символический вариант сущности человеческой личности — одной из центральных идей молодого Юнга.
В 1916 году Юнг даже нарисовал изображение, которое он впоследствии интерпретировал как выражение его личности. Это ряд концентрических кругов, находящихся внутри одного самого большого. Различные уровни кишат неведомыми богами и демонами. Но важнее всего то, что в самом центре (подобно магме в центре Земли) находится пылающее солнце.
Начиная с 1918 г. он стал называть подобные изображения «мандалами». Санскритское слово mandala означает «круг» и считается, что оно относится к солнцу. Всю свою оставшуюся жизнь Юнг неизменно указывал на индийскую (арийскую) мандалу как на лучшее символическое выражение целостности или полноты у индивида или же верховного Бога, в котором соединены все противоположности.
В седьмом наставлении имеются заключительные слова Юнга в адрес мертвых, где он инструктирует их относительно человечества. Седьмое наставление является интерпретацией мандалы, которую Юнг нарисовал в 1916 году. Благодаря ей мы можем увидеть внутренний пантеон богов и демонов, которых пережил внутри себя Юнг. Мы видим, что солнце или звезда является ядром его существа, верховным божеством, скрытым за всеми остальными.
На самом краю солнечного круга юнговской души, на самой удаленной окружности мы видим демиурга — dominus mundi или властелина физического мира. Это Абраксас, а лучи солнца сияют ореолом вокруг его головы. Это Абраксас Leontocephalus, львиноголовый вариант гностического бога.
Постоянно общаясь с медиумами и считая этот феномен связанным с истерией, Юнг, тем не менее, постепенно развил в себе медиумические способности и, по некоторым сведениям, в одном из трансов, случившимся с ним в декабре 1913 года, пережил мистическое посвящение, подобное мистериальным культам эллинов. Позже он назвал феномен такого рода прозрений «активным воображением», но на самом деле это действительно было уникальное состояние сознания, присущее мистикам. Я не уверен в правильности трактовки Р. Нолла, что в данном случае речь шла о мистерии обожествления, но с 1916 года Юнг включает в свой курс обучения неофитов технологию трансперсонального опыта, считая его (как позже С. Гроф) одним из средств лечения. Нет никаких сомнений в том, что в начале XX века Юнг стал пионером внедрения древнего мистериального опыта в психотерапевтическую практику Цюрихской школы, более чем на полвека опередив американцев. Если хотите юнговский Филемон — «водитель», заимствованный из митраистских, элевсинских мистерий или  Б о ж е с т в е н н о й  К о м е д и и  (сегодня можно было бы добавить — тибетский гуру). Во всяком случае, Данте присутствовал в его подсознании, когда Юнг говорил слушателям: «Я оказался в подземном мире».
К. Г. Юнг не скрывал, что многие идеи черпал из мистериальных встреч со своими «водителями» и что неоднократно «видел» Зигфрида и Вотана. В мире коллективного бессознательного его научными исследованиями руководили «духи во плоти», чаще всего Филемон и Василид. В каждом человеке и в себе самом он обнаруживал «нечто, способное говорить то, чего я не знаю и не имею в виду». В пожилом возрасте он признался, что самыми важными из своих поздних трудов обязан Филемону.
Юнговская «Плерома» («коллективное бессознательное») — идея, полученная им непосредственно от Василида:
Плерома — начало и конец сотворенных существ. Она пронизывает их точно так же, как свет пронизывает воздух.... Однако мы сами являемся Плеромой, ибо мы — часть вечного и бесконечного... Даже в наимельчайшей точке есть Плерома, бесконечная, вечная и целая, поскольку и малое, и великое представляют собой качества, содержащиеся в ней. Это то ничто, которое везде является целым и непрерывным.
Уподобление коллективного бессознательное холизму Плеромы связано с пониманием К. Г. Юнгом мистической природы бессознательного: чем большее значение мы придаем бессознательным процессам, писал он, тем более отрываемся от мира желаний и разделенных противоположностей и тем более приближаемся к миру бессознательного с его единством, бесконечностью и вневременностью. «Это и есть практическое освобождение личности от рабства, соперничества и страдания».
В отличие от Фрейда, видевшего в бессознательном преимущественно разрушительную силу и свалку всего, несовместимого с сознанием,  Юнг считал его глубинной творческой энергией, освобождающей сознание от ограниченности рацио, в чем-то сродной кундалини-йоге, ламаизму и даосской йоге Китая. По мнению Юнга, то, что Восток называет «разумом», ближе к европейскому «бессознательному», чем к разуму в нашем понимании, с которым рационалисты отождествляют сознание. Европейцам вообще нужно учиться у Востока пониманию глубинного богатства psyche. Естественно, в бессознательном таится доля трансцендентности, но постоянное присутствие иррационального в мире должно научить человека ничего не отбрасывать, «даже если это не согласуется с теориями и не поддается непосредственному объяснению».
В моей практике порой случалось, что пациент перерастал себя благодаря его скрытым возможностям, и это стало для меня одним из важнейших открытий. В то же время я понял, что все наиболее важные проблемы человека в определенном смысле неразрешимы. Они и должны быть неразрешимыми, поскольку выражают необходимую полярность, свойственную каждой саморегулирующейся системе; их невозможно разрешить, их можно только перерасти. Тогда я задался вопросом, не происходит ли так, что эта возможность перерастания, то есть дальнейшее психическое развитие, — нормальный процесс, а застревание в конфликте — патология. В таком случае, каждый человек должен обладать этим более высоким уровнем сознания, по крайней мере, в зачаточной форме, и в благоприятных условиях быть способным к его развитию.
В своей концепции К. Г. Юнг совместил экспериментальные выводы современной психологии с эмпирическими наблюдениями герметических наук древности. При этом загадочные системы  И - ц з и н  или Таро оказались не бессмысленным и экзотическим инструментом гадалок и магов, но выражением реально существующей потребности человека в самопознании и познании окружающего мира в их целостности.
Коллективным бессознательным К. Г. Юнг открыл поле сознания трансцендентным ценностям и переживаниям — трансперсональной психологии, ставшей в наши дни наиболее прогрессирующей ее формой, имеющей дело с самыми пределами человеческого сознания, соединяющей науку и мистику.
Д. Радьяр:
По крайней мере в своих публичных лекциях и выступлениях Юнг никогда не отклонялся от своей веры в то, что, «ассимилировав» содержание коллективного бессознательного и глубинных значений величайших религиозных и культурных символов, здоровая личность должна быть одновременно и психологически укорененной, и социально-активной в своей культуре и в своей религии. Юнг, по-видимому, никогда не верил, по крайней мере не говорил, что радикальный разрыв с корнями не только родной культуры, но и уровнем, на котором любая культура функционирует, — это цель духовного развития. По-видимому, он отказывался принять возможность существования во всей земной сфере человечества существ, настолько же превышающих человеческий уровень — в эволюционном или в каком-либо ином смысле, — насколько, если можно сравнить, человеческий уровень превышает уровень растительный.
Тем не менее, допущение иррационального и трансцендентного в психологию способствовало, готовило почву к принятию наукой, если не сверхчеловеческого, то мистического элемента — признания существования личностей, своими видениями, идеями и пророчествами упреждающих ход истории, людей масштаба Будды, Христа и, если хотите, самого Юнга.
Кстати, К. Г. Юнг называл мистическое просветление «посвящением в царство темного», «самоосуществлением бессознательного».
Всё, что лежит в бессознательном, должно стать событием, в равной мере и индивидуальность хочет развиться из своих неосознанных условий и пережить себя как целостность.
Обращение к собственному бессознательному, дающее возможность полностью реализовать индивидуальный и родовой коллективный опыт, в чем-то подобно «руководству Духом», о котором великий мистик Я. Бёме писал:
До тех пор пока религия не становится личным опытом души, ничего основательного не произошло. Также следует уяснить, что «mysterium magnum» не только имеет самостоятельное значение, но прежде всего существует в душе человека. Тот, кто знает это по собственному опыту, может быть высокоученым в теологии, но не иметь никакого представления о религии.
Если коллективное бессознательное — плодотворная часть психики, то автономные вытесненные элементы psyche создают большую опасность для психики, поскольку способны действовать как любое подавленное содержание — провоцировать ложные установки, возвращаясь в сознание в искаженных формах, становясь причиной психического расстройства. В нас сидит не только что-то, что может наставить на путь истинный и подсказать выход из трудного положения, но и кто-то, пытающийся обнаружить злую волю вне нас... «Эту злую волю мы не находим, конечно же, нигде, кроме как у своего соседа... Это приводит к массовым психозам, “катастрофам”, войнам и революциям — с их разрушительными последствиями». Но главная разрушительная сила чаще всего носит персональный характер — вытесненные элементы разрушают нас самих...
Юнг не только делился с друзьями содержанием своих видений, но собственноручно создал рукописный том так называемой  К р а с н о й  к н и г и  (увы, скрываемой его наследниками), в которой, следуя по стопам У. Блейка, записывал свои фантазии и беседы с Филемоном и другими бесплотными существами (он рекомендовал это делать своим пациентам).  Эту книгу своей жизни, достигшую объема Библии, он вел с 1914 по 1930 гг. Иногда он показывал рукописный том с разукрашенными страницами наиболее поверенным пациентам, которые с трепетом взирали, как Гуру делился с ними своими тайнами. «Эта доверительность только усиливала их веру в то, что Юнг действительно был святым человеком, пророком новой эры, и они были счастливы тем, что находятся рядом с ним».
Юнг никогда не говорил об этом публично, но в беседах с близкими друзьями и пациентами не скрывал, что видит в психотерапии своеобразную мистерию, очищающее посвящение, слияние с мировым целым. Юнг действительно может рассматриваться как гуру, учитель мистической мудрости, гениальный целитель, дающий пациентам свет и учащий их исцелять других путем приобщения к небу. Одна из его последовательниц Фанни Кац очень точно выразила то, что говорил и сам Юнг: «Психоанализ — это религия» (лучше было бы сказать — мистика).
Терапевтический метод Юнга связан не с рационализацией и сублимацией (осознанием бессознательного), но с активной трансформацией сокровенного бытия человека, глубинного самоосвоения путем непосредственного переживания психики как автономной «другой личности». Водительству врача Юнг предпочел вспомоществование с целью обеспечить пациенту связь с коллективным бессознательным и тем самым приобщить его к скрытой в нем мировой мудрости.
Юнг видел в психотерапии нечто большее, чем лечение, — он внушал пациентам мысль, что это процесс созревания личности, духовный рост, который можно уподобить росту растений или кристаллов в природном мире. Естественно, при таком подходе к анализу Юнг не мог не почувствовать себя духовным учителем, передающим собственный опыт ученикам. Юнг полностью отдавал себе отчет в силе собственного духовного влияния на пациентов; он обладал необычными способностями целителя и признавался, что оказывал на людей магическое действие, какое оказывают пророки на неофитов. Недоброжелатели Юнга ставят ему в упрек спиритуализацию терапии, то есть именно то, благодаря чему он выводил ее на новый уровень — синтеза науки и мистики, который стал приметой новых культурных тенденций лишь в конце XX века, тогда как Юнг осуществил это в его начале. Пациентка Юнга Фанни Боудич Кац оставила по этому поводу потрясающее признание, свидетельствующее о том, что уже в 1913 году во время лечения почувствовала, что анализ ведет к возрождению, напоминающему мистериальные культы древних. На самом деле влияние Юнга оказывалось более широким: он не просто одухотворяюще действовал на людей, но повышал уровень их культуры — после анализа многие обретали не только крылья, но и поэтический дар. «Там, где был Юнг, была жизнь и движение, страсть и радость». Многие пациенты ушли от Юнга действительно перерожденными. Излечившись, они приобщились к новым мирам и в дальнейшем чувствовали себя посвященными, прошедшими «элевсинские мистерии». Юнгианские аналитики считали эффективным приобщение прошедших инициацию и посвящение больных к дальнейшему служению «делу Юнга» — распространению его культурных, научных и мистических идей.
Юнг рассматривал трансформацию личности в процессе психоанализа как своего рода мистерию, космическую драму, трудный процесс «рафинирования» коллективного бессознательного. Он внушал пациентам мысль, что работа, которую они проделывают над их душами во время лечения, не только приведет к исцелению и сделает их целостными индивидами, но и даст им возможность принести искупление своим предкам.
Я не утверждаю, что всё в духовном наследии К. Г. Юнга безупречно — наука развивается и многое подлежит старению, — но я категорически не согласен с утверждением Р. Нолла, будто многие идеи Юнга принадлежат XIX веку. С позиции научного рационализма Юнгу можно предъявить бесконечное количество претензий, но это эквивалентно критике духовидения материализмом. Естественно, по мере развития психоанализа юнгианство будет уступать свои позиции новым идеям, скажем, С. Грофа или Т. Лири, но это никак не повлияет на приоритет Юнга в области синтеза науки и мистики, которому, по моему глубочайшему убеждению, принадлежит будущее.
К.Юнг, например, считал, что физическая картина мира так или иначе психологична в том смысле, что включает сознание ее создателя в процесс миротворения: «Древнекитайская мысль созерцала Космос подобно тому, как это делает современный физик, который не станет отрицать, что создаваемая им модель мира является бесспорно психофизической структурой». Здесь можно перебросить мостик к мистике и миротворению – творению бытия сознанием.
Человеческая мысль вплотную подошла к тому, что вестники, пророки, посвященные, просветленные, первооткрыватели, действующие на высших, духовных уровнях сознания, тем самым влияют на нижние планы бытия, создавая предпосылки для материальной реализации или воплощения идей. На языке религиозного сознания в короткой формуле это звучит так: чем ближе к Богу, тем эффективнее жизнь во всех своих проявлениях. Эта формула бесспорно относится и к самому Юнгу.
Когда я читал книгу Ричарда Нолла  Т а й н а я  ж и з н ь  К а р л а  Ю н г а, мне пришла в голову мысль, что существует некий «комплекс наследования»: один и тот же поток информации можно обработать в позитивном или негативном планах, но изначальный выбор отношения к объекту исследования задан «комплексом наследования». На языке переселения душ это означает, что положительное или отрицательное отношение к человеку или явлению «живет в веках», передаваясь от одного поколения к другому, так что в душе Нолла как бы воскресает недоброжелательное отношение к Юнгу его прижизненных врагов...
Я не против критики или новой перспективы — это главные движущие силы знания, — я против тенденциозности, направляющей любую информацию в заранее созданное искусственное русло.
Пережив множество мистических озарений, Юнг, естественно, не мог относить психоанализ всецело к науке. Он и воспринимал психоаналитика как духовного наставника, Психоаналитик Юнга больше напоминал адепта, чем ученого. Таким образом его воспринимали и пациенты, для которых совмещение в одном лице мага и ученого было лучшей рекламой. Я хотел бы подчеркнуть, что мистицизм Юнга носил внеконфессиональный характер, к религии он вообще относился с большой долей скептицизма, а к христианству и особенно к церкви питал откровенную неприязнь. Напряженные отношения с церковью были одной из причин его душевных срывов, граничащих с попыткой суицида.
Для К. Г. Юнга личность Христа символизировала феномен самообожествления путем идентификации личности с коллективным бессознательным, неизбежной на пути к индивидуации. «Следовательно, проблема заключается в преодолении самообожествления, что сопоставимо со смертью Христа, смертью сопровождающейся величайшими мучениями». Переживание «бога внутри» является неизбежным шагом при прохождении ужасных испытаний. В освобождении личности от коллективной души Юнг видел наиболее трудную задачу человека, при выполнении которой «ад сам открывает свои врата».
К. Г. Юнг:
Изучая спуск Христа в ад, я был очень удивлен, обнаружив, насколько близко традиция совпадает с человеческим опытом. Следовательно, эта проблема не нова, это проблема всего человечества и, вероятно, и по этой причине ее символизирует Христос.
Боги и духи для Юнга — автономные психические образования, живущие внутри человека и владеющие им. «Боги стали болезнями: Зевс владеет сейчас не Олимпом, а солнечным сплетением, становясь заботой врача или замутняя разум политиков и журналистов, поневоле становящихся причиной психических эпидемий».
Вместе с тем, в отличие от З. Фрейда, К. Г. Юнг считал атеизм опаснейшим поветрием времени. Всякий бог был для него символом Бога, живущего внутри нас, в нашем коллективном бессознательном. Утрата такого Бога разрушительным образом сказывается на психике атеиста:
Боги жили когда-то в своей сверхчеловеческой силе и красоте на вершинах гор, одетых в снега, в темноте пещер, лесов и морей. Позже они слились в одного Бога, а затем этот Бог стал человеком. Но в наше время боги собраны в лоне обычного индивида: они столь же могущественны и вызывают прежний трепет, несмотря на самое новое облачение — они сделались так называемыми психическими функциями. Люди думают, будто держат свою психику в собственных руках, они даже мечтают создать о ней науку. На самом же деле матерью является она — она создает психического субъекта и даже саму возможность сознания. Психика настолько выходит за пределы сознания, что его можно сравнить с островом в океане. Остров невелик и узок, океан безмерно широк и глубок. Поэтому не так уж важно, если речь идет о пространственном местоположении, где находятся боги — снаружи или внутри. Но если исторический процесс деспиритуализации... будет продолжаться, то всё божественное или демоническое должно вернуться в душу, внутрь человека, совсем об этом не ведающего.
Так как идея Бога обладает огромной психической интенсивностью, безопаснее верить, что его автономная интенсивность исходит не от Эго, что это иное, сверхчеловеческое существо... Верующему в это человеку необходимо чувствовать себя маленьким — примерно таким, каковы его реальные размеры. Но если он заявляет, что Tremendum (Ужасное) умерло, то он сразу обнаруживает исчезновение той значительной энергии, которой он наделял ранее божественную сущность. Энергия может теперь выйти на поверхность под иным именем, например, может называться «Вотаном» или «Государством», либо каким-нибудь словом, заканчивающимся на «изм». Даже атеизмом, в который люди веруют, на который надеются, как раньше верили в Бога. Так как энергия огромна, то результатом будут столь же значительные психологические нарушения...
Фактически юнговская терапия сводилась к попытке обрести Бога в себе и в этом отношении он сам стал первым пациентом собственной аналитической психологии, то есть человеком, сознательно строившим величественный собор внутри себя самого.
Его аналитическая психология постепенно переросла границы чисто психологической теории и превратилась в оригинальную философскую систему, где религия, искусство, материальная культура и прочие стороны жизнедеятельности человеческого общества предстали как внешние проявления внутренней жизни человека и — в первую очередь — жизни коллективного бессознательного. Подводя итоги своей жизни, он назвал ее «историей самореализации бессознательного». «Вся моя жизнь, — писал он — это мой труд и моя духовная работа. Одно неотделимо от другого.
Все мои работы были своего рода поручениями, они были написаны по велению судьбы, по велению свыше. Мною овладевал некий дух, и он говорил за меня. Я никогда не рассчитывал, что мои работы получат такой мощный резонанс. В них было то, чего мне недоставало в современном мире, и я чувствовал, что должен сказать то, чего никто не хотел слышать. Поэтому вначале я так часто чувствовал себя одиноко. Я знал, что люди постараются уклониться от того, что сложно, что противоречит их сознательным установкам. Сегодня я могу сказать: меня в самом деле удивляет тот успех, что выпал на мою долю, я меньше всего на это рассчитывал. Главное, чтобы было сказано то, что должно быть сказано. Мне кажется, я сделал всё, что мог. Наверное, можно было сделать больше и лучше, но это уже не в моих силах».
Идея мистического холизма, цельности, единства свойственна мироощущению Юнга и его учению. Психоанализ должен строиться на соединении (а не противопоставлении) сознания и подсознания, «я» и «других», света и тьмы. «Всё человеческое — относительно, поскольку основано на внутренней полярности воякой личности». Гармония в Космосе и в душе человека требует равновесия противоположных начал, а не преобладания одного из них (в том числе светлого над темным). Однако, попытка примирения противоположностей мучительна и трудна, о чем, собственно, и свидетельствует психоанализ.
Вот слова самого Юнга, свидетельствующие о том, что под мистериальным обожествлением он понимал исключительно идею мирового единства:
В ходе этой мистерии обожествления вы превращаете себя в сосуд и становитесь сосудом творения, в котором примиряются противоположности.
Кстати, саму мистерию (и собственный мистериальный опыт) Юнг понимал исключительно как «трансформацию и обновление», свойственные всем, такой опыт пережившим.
Юнг рассматривал свой опыт видений как путь к искуплению (или к «индивидуации», как он стал называть этот путь, начиная с 1916 года), которому можно научить других. Анализ стал процессом посвящения, погружением в бессознательный разум с целью вызвать процесс индивидуальной трансформации с помощью непосредственного столкновения с трансцендентальным царством богов. Подобно тому, как центральным событием, на котором было построено таинство причастия в Римско-католической мессе, оказалась Тайная вечеря, юнгианский анализ стал ритуализированным воспроизведением собственной внутренней драмы Юнга, истории о его героической борьбе с богами, тщательно сберегавшейся в качестве священного мифа аналитической психологии. Тем, кто пережил столкновение с богом (или богами) у себя внутри, Юнг обещал возрождение в качестве подлинного «индивида», свободного от репрессивных механизмов конвенциональных суеверий относительно семьи, общества и божества. Те, кто успешно пережил подобное языческое перерождение, становились вторично рожденными — существами, «достигшими индивидуации» и обладающими более высокой духовностью.
Можно согласиться с мнением, что юнгианство стало отступничеством от ортодоксального христианства в древнегреческий мистериальный мир непосредственного общения с потусторонним. Это не было отступлением к язычеству, как считает Р. Холл или повторением поворота, совершенного Юлианом Отступником в IV в. н. э., как считает Р. Нолл, — это был переход от мертвой церкви к живому мистицизму. Юнг действительно верил в духовный мир, можно сказать, жил в нем, и его подход к реальности неотделим от мистического, мифического, трансперсонального.
Я категорически не согласен с интерпретацией юнговской аналитической психологии как дуализма. Правильнее говорить о принципе дополнительности, применимом к взаимодействию психики и тела. Действительно, Юнг полагал, что тело и психика — две стороны бытия, взаимодействующие между собой в медиумическом состоянии. Сказанное в полной мере относится и к юнговскому витализму — дополнению мира «неживого» специфической телеологической силой «жизни». О чутье Юнга как ученого свидетельствуют его антидарвиновская ориентация и скепсис по отношению к «естественному отбору», его глубочайший символизм, все обширнее захватывающий естественные науки, его аналоговый стиль мышления, столь важный для научных прорывов и создания новых концепций. В «соответствиях» Юнга я обнаруживаю прообраз современной идеи приоритета отношений над объектами, откровение Мировой Сети, Божественного Ткачества, ощущение себя «тканью», связанной с высшим миром. Речь здесь идет не о структурном или символическом сходстве явлений разных планов, а о цельности существования, в которой «истинствуют» идеи.
Юнгу приписывают открытие феномена синхронизмов — кажущихся случайными совпадений ментальных образов и реальных событий, «материализаций» нашего сознания. Имеются в виду многочисленные случаи совпадений наших мыслей о ком-то или о чем-то с неожиданным появлением их в реальности. На самом деле такой феномен давно известен, и уже Артур Шопенгауэр пытался объяснить его «удивительной гармонией, заложенной в основании Вселенной». По мнению Шопенгауэра, причинно не связанные события следуют по неким параллельным линиям и при столкновении двух событий «герой одной драмы независимо от того фигурирует и в другой».
Коллективное бессознательное — это нейрогенетическая память рода, кстати, являющаяся основной темой джойсовских  П о м и н о к  п о  Ф и н н е г а н у: выживание этой памяти из поколения в поколение символизируется мифом о Воскресении. Синхронизмы Юнга в какой-то мере являются проявлением такой памяти. Р. А. Уилсон приводит в своей  П с и х о л о г и и  э в о л ю ц и и  пример такого синхронизма: во время беседы о бесчисленных каламбурах Джойса, связанных с Тутанхамоном, вошла жена, дабы справиться о причине шума в комнате. Когда муж объяснил, о чем идет речь, жена сказала: «Вот вам и синхронистичность — я только что смотрела по телевизору передачу о Тутанхамоне». Кстати, гробница Тутанхамона была вскрыта (фараон был «воскрешен») синхронистично с началом работы Джойса над  П о м и н к а м и.
В сложнейшей игре слов Джойса прослеживается логика нейрогенетического контура: семя (генетический код) и яйцо (клеточная мудрость) посылают сигнал сквозь эоны; по сходной метафоре нобелевского лауреата, генетика Хеберта Мюллера, «мы все — гигантские роботы, произведенные ДНК для того, чтобы производить ДНК».
Юнг обнаружил, что синхронизмы вызваны активизацией глубоких структур сознания, названных им «психоидным уровнем», лежащем под коллективным бессознательным — там, где сознание и материя еще не различимы, в «квантовой пене» (Р. А. Уилсон), из которой иерархически возникают материя, форма и сознание. Кстати, друг Юнга физик Вольфганг Паули, воспринявший концепцию синхронизмов, утверждал, что они являются свидетельством некаузальности или холистичности природы, действующей вне линейности «прошлое-настояшее-будущее» ньютоновского времени.
Паули, как и большинство квантовых физиков, сознавал, что субатомные события не могут быть поняты в рамках ньютоновской физики и для их объяснения требуется принять существование некоторой акаузальности (индетерминизма) или холизма (супердетерминизма). В любом случае исчезает разница между «наблюдателем» и «наблюдаемым».
Юнг и Паули интерпретировали синхронизмы как «видимые проявления неизвестных принципов природы». Эти принципы сокрыты в недрах сознания и современной наукой пока не разгаданы. Они находятся в одном ряду с такими феноменами как телепатия, провидение, целительство, являющих собой проявления загадочных сил Вселенной, которая стремится подчинить недоступному нам порядку хаос человеческой жизни.
По мнению Барбары Хоннегер, синхронистичность возникает как связь между двумя половинками человеческого мозга: правое полушарие мозга, где коренится нейрогенетический контур сознания Лири-Уилсона, перемещает нас в пространстве-времени туда, где возникает синхронизм, в то время как левое полушарие придумывает рациональные причины, чтобы туда направиться. Синхронизмы — это язык общения двух полушарий, ответственных за интуицию и логику.
Юнговские синхронизмы иногда имеют характер кажущихся невероятными совпадений, которые иллюстрируют мощь творческой интуиции великих писателей. Так, Эдгар По в рассказе «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» описал кораблекрушение, ужасным результатом которого стал каннибализм трех спасшихся, съевших четвертого — Ричарда Паркера. Описанный Эдгаром По вымышленный случай через пятьдесят лет стал реальностью, причем — перекреститесь! — съеденным оказался Ричард Паркер... Совпадение оказалось полным и в других деталях, будто По действительно видел грядущее.
Хорошо известно, что гибели «Титаника» предшествовало художественное описание катастрофы воображаемого корабля с параметрами грядущего «Титаника» и в научно-фантастическом рассказе он назывался «Титан». Единственное, чего не угадал писатель Морган Робертсон, — это количества пассажиров: их было две, а не три тысячи.
 

Продолжение следует...