ОККУЛЬТНЫЙ МИР Е.П.БЛАВАТСКОЙ. (ПРОДОЛЖЕНИЕ 8 ...)

ВОСПОМИНАНИЯ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ ТЕХ, КТО ЕЁ ЗНАЛ.

ВЕРА ДЖОНСТОН [82] (племянница Е.П.Б.)
Июнь 1886, Эльберфельд, Германия

В июне 1886 года я находилась с моей тетей в Эльберфельде... Она имела обыкновение днем читать вслух то, что написала для ";Тайной Доктрины"; за предыдущий вечер... Обычно, спустившись утром вниз из спальни, которую мы занимали вместе с моей матерью, я заставала тетю глубоко погруженной в работу... Однажды я заметила на ее лице явные признаки того, что она стала в тупик... Не желая беспокоить ее, я молча села и стала ждать, когда она заговорит. Она очень долго молчала, направив неподвижный взгляд в какую-то точку на стене, держа, как обычно, между пальцев сигарету. Наконец она обратилась ко мне: – Вера, – сказала она, – ты не можешь мне сказать, что такое ";пай";? Довольно сильно удивленная таким вопросом, я ответила, что всегда считала это каким-то английским блюдом 26.

– Давай-ка, ты не будешь валять дурочку, – сказала она довольно нетерпеливо. – Разве ты не понимаешь, что мне нужна твоя помощь как математика? Подойди сюда, посмотри.

Я посмотрела на листок, который лежал перед ней на столе, и увидела, что он весь исписан цифрами и вычислениями, и вскоре поняла, что формула p = 3,14159 у нее на протяжении всех вычислений была неправильной. Там везде было написано p= 31,4159. Я с большой радостью и триумфом поспешила сообщить ей об этой ее ошибке.

– Точно! – сказала она. – Эта чертова запятая мучила меня все утро. Я вчера спешила записать все, что видела, а сегодня, когда взглянула на этот листок, у меня возникло сильное, хотя и смутное ощущение, что здесь что-то не так. Я старалась, но не могла вспомнить, где находилась запятая, когда я смотрела на эти цифры.

Я в то время имела весьма небольшое представление о теософии и о способах, которыми пользуется моя тетя при написании своих работ, и поэтому очень удивилась, что она не сумела исправить такую незначительную ошибку в тех очень сложных вычислениях, которые она написала собственной рукой.

– Ты еще слишком зеленая, – сказала она, – если полагаешь, что я действительно знаю и понимаю все те вещи, которые пишу. Сколько же еще раз я должна повторять тебе и твоей матери – то, что я записываю, мне диктуют, что иногда перед моими глазами появляются рукописи, числа и слова, о которых я не имею ни малейшего понятия...

КОНСТАНЦИЯ ВАХТМАЙСТЕР [83]
Октябрь 1886 – март 1887,Остенде, Бельгия

В октябре 1886 года я присоединилась к Е.П.Б. в Остенде и обнаружила ее устроенной в довольно удобной квартире; она поприветствовала меня со всей теплотой своей дружелюбной натуры... Мы возобновили нашу однообразную, но интересную жизнь, начав с того самого места, где ее нить прервалась ранее, и я с восхищением наблюдала за тем, как кипа рукописных страниц [";Тайной Доктрины";] становилась все выше. Наша непосредственная близость к Англии стала причиной того, что вокруг Е.П.Б. начались разговоры, и мы приняли нескольких посетителей...

К концу зимы [март 1887 года] Е.П.Б. серьезно заболела... К моему большому горю, я заметила, что Е.П.Б. к середине дня становилась сонной и тяжелой, и часто не могла работать больше часа подряд. Эти симптомы быстро усиливались, и когда пользовавший ее доктор поставил диагноз, что это связано с болезнью почек, я встревожилась и отослала телеграмму фрау Гебхард, сообщая о моих опасениях и умоляя приехать... Я была... очень ей благодарна, получив душевный ответ на мою телеграмму и узнав, что через несколько часов увижу ее.

Когда она прибыла, я почувствовала, как огромная ноша свалилась с моих плеч. Тем временем Е.П.Б. становилось все хуже, и бельгийский доктор, который был сама доброта, пытался применить одно средство за другим, но все безрезультатно. Я стала серьезно тревожиться и беспокоиться относительно того, что мне нужно предпринять далее. Е.П.Б. пребывала в тяжелом летаргическом состоянии, казалось, она на многие часы теряла сознание, и ничто не могло поднять или заинтересовать ее. Наконец, ко мне пришло яркое озарение. Я знала, что в Лондонской теософской группе есть некий доктор Эштон Эллис, и поэтому я телеграфировала ему, описав состояние, в котором находилась Е.П.Б. и умоляя его приехать безотлагательно.

В ту ночь я сидела подле кровати Е.П.Б., прислушиваясь к каждому звуку и тревожно следя за ходом времени, пока, в конце концов, в 3 часа ночи не услышала бодрый звон дверного колокольчика. Я кинулась к двери, открыла ее, и вошел доктор. Я подробно описала ему все ее симптомы, рассказала о том, какие средства применялись, потом он поднялся к ней, и заставил ее выпить какое-то лекарство, которое он привез с собой...

На следующий день эти два доктора устроили консультацию. Бельгийский доктор сказал, что он еще никогда не видел случая, чтобы человек с такими повреждениями почек, как у Е.П.Б., прожил так долго, и что он убежден в том, что ей уже невозможно помочь... Мистер Эллис подтверждал, что в подобном состоянии крайне редко кому-либо удается выжить. Далее он сказал, что перед поездкой в Остенде проконсультировался у специалиста, который придерживался того же мнения, но дал ему совет, что в дополнение к прописанным лекарствам следует попробовать массаж для стимуляции парализованных органов...

Эта ночь прошла спокойно, и в течение следующего дня мистер Эллис делал массаж до тех пор, пока совершенно не обессилел; но ей не становилось легче, и, к своему ужасу, я начала ощущать этот особенный еле заметный запах смерти, который иногда предшествует концу. Я вряд ли могла надеяться, что она переживет эту ночь, и когда я сидела возле ее кровати, она открыла глаза и сказала, как она рада своей смерти и думает, что Учитель, наконец, позволит ей стать свободной. Она сильно беспокоилась о своей ";Тайной Доктрине"; и велела мне самым внимательным образом позаботиться о рукописи и передать ее полковнику Олькотту с указаниями, что ее надо опубликовать. Она надеялась, сказала она, что сможет дать миру больше, но Учителю виднее. Так она говорила с перерывами, рассказывая мне о многом. В конце концов, она погрузилась в бессознательность, и я начала задумываться над тем, чем все это закончится.

Мне казалось невозможным, что она должна умереть, оставив свою работу незаконченной; да еще Теософское общество... что теперь станет с ним? Разве возможно, чтобы Махатма, руководивший этим Обществом, позволил ему превратиться в прах? Я вспомнила, что Махатма говорил Е.П.Б. о необходимости собрать возле нее круг учеников и учить их. Как же она сможет это сделать, если умрет? А потом я открыла глаза, посмотрела на нее и подумала, возможно ли, чтобы ей, которая трудилась изо всех сил, страдала и обладала столь мощной энергией, позволили умереть, не закончив работу? Никто из тех, кто был с ней знаком, в действительности ее не понимал. Даже для меня, проведшей с ней наедине так много месяцев, она была загадкой, со своими странными способностями, чудесными знаниями, неординарным всеведением относительно человеческой природы и своей таинственной жизнью, что она вела в местах, совершенно неизвестных для обычных смертных, когда ее тело оставалось здесь, а душа очень часто общалась в это время совсем с другими людьми...

Вот такие мысли бродили в моем уме, когда я в течение многих часов этой беспокойной ночи сидела и наблюдала за ней, в то время как она становилась все слабее и слабее. Волна страшного отчаяния накатилась на меня, когда я вдруг почувствовала, что я воистину любила эту благородную женщину, и осознала, насколько пустой станет жизнь без нее... Вся моя душа страстно противилась той мысли, что я могу потерять ее... Я вдруг резко вскрикнула, и больше я уже ничего не помню.

Когда я открыла глаза, в комнату уже проник ранний утренний свет, у меня возникло страшное предчувствие, что, наверное, я проспала и Е.П.Б. умерла тем временем – умерла в тот момент, когда я оставила свой пост. Я в ужасе повернулась к кровати и увидела Е.П.Б., которая смотрела на меня своими ясными серыми глазами. Она сказала: ";Графиня, подойдите ко мне";. Я подбежала к ней: ";Что произошло, вы выглядите совсем не так, как в прошедшую ночь?"; Она ответила: ";Да, здесь был Учитель; он предоставил мне возможность выбрать: умереть и стать свободной, или жить и закончить ";Тайную Доктрину";. Он предупредил меня, насколько велики будут мои страдания и какое ужасное время предстоит мне провести в Англии (ибо мне придется туда отправиться). Но когда я подумала о тех учениках, которым мне будет позволено преподать некоторые вещи, и о Теософском обществе в целом, я приняла решение принести эту жертву, а теперь, пойдите принесите мне кофе и что-нибудь поесть, и подайте мне мою коробку с табаком";. Я поспешила выполнить ее поручения, и побежала к фрау Гебхард, чтобы сообщить хорошие новости...

АРЧИБАЛЬД КЕЙТЛИ [84]
Февраль-апрель 1887, Остенде, Бельгия

В первые несколько месяцев 1887 года некоторые члены Лондонского ТО почувствовали, что если теософия в здешних краях не получит какого-нибудь жизненного импульса, то в этом центре останется всего несколько человек, которые будут продолжать свои занятия и учебу... Было проведено множество оживленных дискуссий относительно того, как можно поднять жизненно важный интерес по отношению к истинам теософии и каким способом можно возродить внимание по отношению к философии этики... Мы все ощущали, что работаем вслепую и что мы совершенно невежественны в отношении реальной основы, на которой базировалась эта философия. Очевидно, нам требовался лидер, который мог бы с умом направлять наши усилия. Тогда мы каждый по отдельности решили написать Е.П.Блаватской, которая в тот момент находилась в Остенде, изложив в них основателю ТО и посланнику Махатм сложившиеся обстоятельства каждый со своей точки зрения. Мы попросили ее прислать нам ответ в общем письме, в котором она дала бы нам советы относительно того, что нам следует делать. Однако она ответила каждому отдельно, написав письма длиной от восьми до двенадцати страниц. В результате этого мы написали еще раз все вместе, попросив ее приехать и направить наши усилия. Она ответила нам, что занята работой над ";Тайной Доктриной"; и должна закончить эту работу прежде, чем предпринимать еще что-то.

Тем не менее, мы написали ей, что, по нашему мнению, существует крайняя необходимость в ее присутствии и руководстве, и что она могла бы закончить ";Тайную Доктрину"; в Лондоне в не менее хороших, а может быть, даже и в лучших условиях, чем в Остенде. Получив ее отклик на это, в котором приводились возражения, в конце февраля или начале марта в Остенде отправился мистер Кейтли, чтобы обсудить с ней этот вопрос. Она согласилась приехать в Лондон в конце апреля с тем условием, что мы найдем для нее дом где-нибудь недалеко от Лондона, в котором она могла бы спокойно работать.

Вскоре мне самому, довольно неожиданно для себя, пришлось поехать в Остенде. Оставив свой багаж в отеле, я отправился с визитом. Госпожа Блаватская приняла меня с величайшей благосклонностью, несмотря на то, что до этого дня мы были с ней почти не знакомы. В то время она жила на первом этаже дома, у нее была шведка-служанка, и еще в ее компанию входила графиня Вахтмайстер. Меня сразу же ознакомили с ";Тайной Доктриной";, сопроводив это просьбой приняться за ее чтение, редактирование и сокращение, хотя я и не думал, что могу позволить себе подобную привилегию.

В этот период, с прошлого ноября, госпожа Блаватская ни разу не рискнула покинуть свои комнаты и никогда не выходила из своего кабинета или спальни в столовую без того условия, чтобы все окна были закрыты и комната была хорошо натоплена. Несколько обострений болезни почек послужили для нее предупреждением, что малейший сквозняк может стать угрозой болезни, и она не закончит работу.

Затем я вернулся в Англию с обновленными обещаниями с ее стороны прибыть 1 мая, а я дал клятву, что вернусь, и буду помогать госпоже Блаватской в ее переезде в Лондон. Не успел я пробыть в Лондоне и нескольких часов, как один из членов ТО, доктор Эштон Эллис, получил телеграмму от графини Вахтмайстер, в которой говорилось, что у госпожи Блаватской произошло еще одно обострение воспаления почек, она в коме, и жизнь ее висит на волоске. Доктор Эллис отправился в Остенде, чтобы осмотреть ее. Он сообщил мне, что, как и другие, знавшие о серьезности ее состояния, он был крайне удивлен, обнаружив, что она выздоровела в течение нескольких дней. Тогда ее состояние было настолько критическим, что до того, как наступила кома, она начинала приводить в порядок свои дела, сжигая ненужные бумаги и составляя завещание, так, чтобы все было готово для конца. Позже сама она сказала мне, что ее жизнь была спасена непосредственным вмешательством со стороны ее Учителя. Ее выносливость проявилась даже в этом случае, поскольку как только она смогла встать с постели, снова начала работать над ";Тайной Доктриной";.

В середине апреля мистер Бертрам Кейтли снова отбыл туда, и я последовал за ним примерно 25-го или 26-го числа. Мы были в большом отчаянии, так как госпожа Блаватская сказала, что она, вероятно, не сможет выехать при той погоде, которая стояла в то время, особенно из-за недавней серьезной болезни. Однако хозяин дома заявил, что она должна ехать, так как комнаты уже сданы. Графиня Вахтмайстер незадолго до того уехала в Швецию, чтобы заняться одним срочным делом, пообещав снова присоединиться к госпоже Блаватской в Лондоне. В доме вместе с нами оставался наш друг доктор Эллис, который помогал при переезде.

Назначенный день наступил; утро вместо ясного и прохладного, какими были два предыдущих дня, оказалось холодным и туманным, с мелким моросящим дождем, термометр показывал около 40 градусов по Фаренгейту (+4.5 С). Мы были совершенно уверены, что госпожа Блаватская ехать откажется, и полагали, что с ее стороны это будет оправданным решением. Тем не менее, она появилась в полном походном снаряжении, чемоданы были упакованы, и все было готово.

Подъехала карета, госпоже Блаватской помогли в нее сесть, и мы отправились к пристани. Необходимо помнить, что она никогда не позволяла даже окно приоткрыть в той комнате, где находилась (и вряд ли позволила бы это сделать, когда ее там не было) в течение шести месяцев. Она поддерживала в своей комнате температуру выше 70 градусов по Фаренгейту (21 С), полагая, что более низкая температура ее просто прикончит. Кроме того, она постоянно мучилась от ревматизма и ишиаса и едва могла ходить. Прибыв на пристань, мы обнаружили, что уровень воды очень низок, и вследствие этого... на палубу корабля можно было попасть лишь по узким сходням, которые спускались под очень крутым углом. Вообразите себе наше отчаяние! Однако госпожа Блаватская, ни слова не сказав, ухватилась за перила и спустилась на палубу без посторонней помощи. Затем мы отвели ее в каюту, где она повалилась на софу, и лишь тогда стало заметно, сколько боли и усилий ей пришлось перенести. До самого Довера ничего особенного не произошло, исключая тот факт, что госпожа Блаватская впервые в жизни испытала легкую морскую болезнь, чем была немало удивлена.

В Довере уровень воды был еще ниже, и поэтому четверо очень дюжих портовых рабочих внесли ее наверх. Затем возникла самая большая трудность, ибо платформа была низкой, а ступеньки английского железнодорожного вагона располагались очень высоко. Потребовались объединенные усилия всей компании (и портовых рабочих тоже), чтобы помочь госпоже Блаватской взобраться в вагон. Путешествие в Лондон не ознаменовалось ничем, и она была доставлена с помощью инвалидного кресла и кареты в дом, который мы сняли для нее. Честно говоря, я про себя опасался, что переезд может привести к серьезным последствиям, но как бы то ни было, в течение некоторого времени после своего прибытия в Англию она, казалось, наслаждалась более хорошим здоровьем, чем во многие месяцы до того. На следующий день после приезда она в 7 часов утра уже сидела за работой над ";Тайной Доктриной";...

Глава 7.
АНГЛИЯ, 1887–1891
 

БЕРТРАМ КЕЙТЛИ [85]
Май 1887 – октябрь 1888, Лондон, Англия

Через день или два после нашего прибытия в Майкот Е.П.Б. отдала всю законченную к данному моменту рукопись ";Тайной Доктрины"; мне и доктору Арчибальду Кейтли, дав нам задание прочитать, проверить пунктуацию, подправить английский, изменить ее и вообще разрешив нам обращаться с ней так, будто она была нашей собственной книгой, чего мы, естественно, не сделали, ибо имели чрезвычайно высокое мнение о ее знаниях, чтобы позволить себе подобные вольности с такой важной работой.

Мы оба прочли всю эту необъятную рукопись – пачку листов высотой около трех футов – со всей возможной тщательностью, исправляя английский и пунктуацию там, где без этого совершенно нельзя было обойтись, и затем, после продолжительной консультации, встретились с самим автором в ее ";берлоге"; – я припоминаю, что при этом меня бил мелкий озноб, – придя к нешуточному мнению о том, что весь этот материал нужно перелопатить заново, расположив его согласно какому-то конкретному плану, поскольку в том порядке, который она имела в тот момент, книга представляла собой еще одну ";Разоблаченную Изиду";, только гораздо хуже в том смысле, что касалось отсутствия плана и последовательности.

Немного побеседовав с нами, Е.П.Б. велела нам катиться ко всем чертям и делать все, что мы захотим. Она более чем пресытилась этой проклятой книгой, отдала ее нам, полностью освободила свою голову от всего с нею связанного, и мы получили возможность улучшать ее всеми способами, которые нам показались бы хорошими.

Мы удалились и посовещались. В итоге мы представили ей план, который предполагался самим материалом, – а именно, мы хотели разбить весь труд на четыре тома... Далее, вместо того, чтобы, как она намеревалась, включить в первый том жизнеописания великих оккультистов, мы посоветовали ей следовать естественному порядку развития событий, начать с эволюции космоса, потом перейти к эволюции человека, затем приступить к исторической части в третьем томе, который рассказал бы о жизни некоторых великих оккультистов, и, наконец, описать в четвертом томе практический оккультизм, если у нее когда-нибудь появится возможность его написать. Вот такой план мы положили перед Е.П.Б., и он был ею соответствующим образом утвержден.

Следующим шагом было еще одно прочтение всей рукописи, в процессе которого проводилось общее перемещение материалов, которые можно было бы поместить под заголовками ";Космогенезис"; и ";Антропогенезис";, в результате чего были собраны первый и второй тома. Когда это было сделано, согласовано с Е.П.Б. и получено ее одобрение, вся переработанная таким образом рукопись была профессионально отпечатана на машинке, затем еще раз прочитана, исправлена и считана с первоначальной рукописью...

И тогда обнаружилось, что комментарий к станцам из ";Книги Дзиан"; составлял по объему не более двадцати страниц в этой работе... Поэтому мы стали задавать серьезные вопросы и предложили ей написать необходимый комментарий, как она обещала читателям в предисловии. Ее ответ на все это был показательным: ";Что еще я вам должна написать? Что еще вы хотите знать? Все это должно быть вам ясно, как наличие носа у вас на лице!!!"; Однако нам это было незаметно, а ей все казалось нормальным – или она делала вид, что ей так казалось, – поэтому мы удалились для размышления...

Было принято следующее решение: каждая шлока [стих] из станц записывалась на листочке бумаги (или вырезалась из отпечатанного экземпляра) и наклеивалась наверху чистой страницы, и затем к нему прикреплялся скрепкой листок, на котором были написаны всевозможные вопросы, какие мы смогли изобрести об этой шлоке... Многие из них Е.П.Б. вычеркнула и заставила нас написать более подробные объяснения или наши собственные идеи – в том виде, в каком они были – относительно того, что могут ожидать читатели от нее услышать, потом добавляла что-то от себя, присовокупляла сюда тот небольшой текст, который уже был написан ранее для этой конкретной шлоки, и таким вот манером работа доводилась до конца.

Но, дойдя до того момента, когда... надо было отсылать рукопись издателям, мы обнаружили, что в результате всех наших трудов при виде рукописи даже самый опытный типографский наборщик начинал рвать на себе волосы в совершеннейшем отчаянии. По этой причине мы с доктором Кейтли сами засели за пишущую машинку и, по очереди диктуя и печатая, сотворили чистовые экземпляры первых частей томов I и II. Затем работа была продолжена до тех пор, пока вторая и третья части каждого из томов не были приведены в достаточно приемлемое состояние, и тогда мы уже начали подумывать о том, что можно отсылать работу в набор...

Что касается дальнейшей истории ";Тайной Доктрины";, то тут особенно рассказывать нечего, хотя нам еще предстояли месяцы нелегкого труда. Е.П.Б. читала и корректировала два наборных текста, затем гранки ... корректируя, добавляя и изменяя вплоть до самого последнего момента...

В отношении феноменов в связи с ";Тайной Доктриной";... – цитат с полными ссылками из книг, которых никогда не было в нашем доме, то на проверку точности этих цитат требовались многие часы поисков, иногда даже в Британском музее, когда нужна была редкая книга – а мне пришлось разыскивать и проверять их целое множество.

При этих проверках я время от времени сталкивался с курьезным фактом – цифровые данные были перевернутыми, т.е., например, стр. 321 вместо 123. Это служило иллюстрацией к тому, что предметы в астральном свете представлялись в зеркальном отражении...

О ценности этой работы окончательное суждение предстоит вынести будущим поколениям. Я лишь могу выразить свое глубокое убеждение в том, что если кропотливо изучить ";Тайную Доктрину";, не относясь к ней как к откровению, если понять и усвоить то, о чем там говорится, не превращая текст в догму, то этот труд Е.П.Б. принесет неоценимую пользу и послужит толчком для рождения гипотез, предположений и логических построений в плане изучения природы и человека, равного которому не сможет дать ни одна другая книга.

ЧАРЛЬЗ ДЖОНСТОН [86]
Весна 1887, Лондон, Англия

Я впервые встретился со старой уважаемой Е.П.Б., как она заставляла называть себя всех своих друзей, весной 1887 года. Кто-то из ее учеников снял для нее прелестный домик в Норвуде, где огромный стеклянный неф и двойные башни Хрустального дворца сияют над лабиринтом улиц и террас. Лондон предстал передо мной в своем наименее закоптелом виде. В скверах и садах благоухала сирень, среди пышной зеленой листвы светились цветы золотого дождя. Извечная дымка превратилась в тонкую серую вуаль, отражавшую полуденное солнце, которую пронизывали Вестминстерские башни, неисчислимое количество пиков и дымовых труб. Над каждым домом висел хвост дыма, тянувшийся куда-то на восток.

Е.П.Б. как раз завершала свою дневную работу, поэтому я провел полчаса наверху с ее добровольным секретарем, ее учеником, который был ей безгранично предан... Я познакомился с ним за два года до того... Так что мы говорили о прошедших временах, о великой книге Е.П.Б. ";Тайная Доктрина";, и он декламировал мне звучные станцы из ";Книги Дзиан"; о Всеобщей Космической Ночи, когда Времени не существовало, о Светоносных Сынах Манвантарной Зари, о Воинствах Гласа, об ужасных и злых людях Воды и о темных магах исчезнувшей Атлантиды, о Сынах Воли и Йоги и о Круге ";Не преступи";, о Великом Дне ";Будь с Нами";, когда все сольется в совершенстве Единого, вновь воссоединяя ";тебя и других, меня и тебя";.

Так промелькнули полчаса, и я спустился вниз, чтобы увидеть Старую леди. Она находилась в своем кабинете, только что оторвавшись от своего письменного стола, и была одета в одну из темно-синих мантий, которые ей так нравились. В первую очередь, когда она повернулась и приветствовала меня словами: ";Мой уважаемый коллега! Я так рада вас видеть! Заходите, поговорим! Вы как раз поспели к чаю!";, в моей памяти запечатлелись ее курчавые волосы, потом ее полный необычайной силы взгляд. Она дружески пожала мне руку. Затем она пронзительным голосом позвала Луизу. Появилась ее служанка-шведка, получила от нее грохочущий поток распоряжений на французском, а потом Е.П.Б. удобно устроилась в кресле, поставив поближе к себе ящичек с табаком, и принялась скручивать для меня сигарету. Вокруг ее запястий были видны манжеты трикотажного костюма, что только лишь оттеняло совершенную форму и изящность ее рук, а ее ловкие пальцы с глубоко въевшимся в них никотином тем временем сворачивали из белой рисовой бумаги сигарету из турецкого табака...

...Е.П.Б. с лукавой улыбкой спросила:

– Вы, конечно, читали доклад ОПИ – Общества Психических Исследований – и знаете, что я русская шпионка и самая несравненная мошенница нашего века?

– Да, я прочитал этот доклад. Но я уже знал его содержание до того. Я присутствовал на том собрании, где его зачитывали в первый раз, два года назад.

– Ну, – произнесла Е.П.Б. снова с неподдельным юмором, – и какое впечатление этот слабоумный ягненочек [Ричард Ходжсон] оказал на Вашу легко ранимую душу?

– Весьма глубокое. Я пришел к выводу, что он, должно быть, очень хороший молодой человек, который всегда приходит домой к чаю; и что Господь одарил его весьма значительной самоуверенностью. Если в голову ему пришла какая-нибудь мысль, он будет относиться к ней с трепетом, полностью игнорируя факты, ей противоречащие ... И то, что мистер Синнетт написал в ";Оккультном мире";, кажется, совершенно не пострадало ни от одного слова, написанного в этом докладе...

– Я рада, что Вы придерживаетесь такого мнения, мой дорогой, – ответила она вежливо, – ибо теперь могу со спокойной совестью предложить вам выпить с нами чаю.

Луиза постелила на столике в углу белую скатерть, принесла блюдце и зажгла лампу. Вскоре к нам присоединился и секретарь, которому пришлось выслушать небольшую язвительную проповедь в свой адрес за свою непунктуальность, в которой его никак нельзя было обвинить. Затем мы снова вернулись к теме о... исследователях психики. – Они никогда не достигнут многого, – сказала Е.П.Б, – они зашли слишком далеко в своем материализме и слишком робки... Они просто побоялись поднять бучу заявлением о том, что все эти феномены были настоящими. Вообразите себе, что бы тут началось! Конечно, это ведь это практически передавало современную науку в руки Махатм и ей пришлось бы учитывать все, что я говорила об обитателях оккультного мира и их громадных силах. Их перекосило при одной мысли об этом, и по этой причине они решили сделать козлом отпущения несчастную сиротку и изгнанницу.

При этом ее глаза наполнились насмешливой жалостью к самой себе.

– Должно быть, так оно и есть, – отвечал я, – поскольку у самого доклада просто-напросто отсутствует основание. Это наиболее слабое произведение из всех подобного рода, которые мне доводилось читать. В нем от самого начала до конца нет ни крупинки действительных доказательств.

– Вы действительно так считаете? Это верно! – воскликнула Е.П.Б.. Потом она повернулась к своему секретарю и вылила на него целый поток критики, назвав его прожорливым, ленивым, неопрятным, непоследовательным и вообще совершенно никчемным. Когда он попытался слабо защищаться, что было нелегкой задачей, она вспылила и провозгласила, что он ";родился глупцом, живет как глупец и умрет тоже глупцом";. Он потерял самообладание и нечаянно уронил яйцо, оставив на белой скатерти длинную желтую полосу.

– Ну, вот! – крикнула Е.П.Б., направив на него полный все уничтожающего презрения взгляд, и повернулась ко мне, ища моей поддержки в своих нападках. Такова была ее манера обращаться со своими учениками в присутствии совершенно незнакомых людей. Таким способом она убеждала себя, что они еще любят ее ...

– Есть одна вещь, связанная с докладом ОПИ, на которую я хотел бы получить от вас объяснение. Что Вы скажете о почерке в оккультных письмах Махатм?

– Ну и что же? – спросила Е.П.Б., немедленно заинтересовавшись.

– Они заявляют, что Вы написали их сами, и что они имеют очевидные признаки вашего почерка и стиля. Что Вы на это скажете?

– Позвольте мне объяснить это таким образом, – ответила она после долгого пристального взгляда на кончик своей сигареты. – Вы когда-нибудь пробовали проводить эксперименты по перенесению мыслей? Если вы это проделывали, то вы, должно быть, заметили, что тот человек, который получает умственную картину, часто окрашивает ее или слегка изменяет ее своей собственной мыслью, и именно при таких условиях и происходит подлинное перенесение мысли. Что-то подобное происходит и с появлением букв. Один из Махатм, который, возможно, не владеет английским языком, и который, естественно, не умеет писать на этом языке, желает проявить текст письма в ответ на мысленно заданный ему вопрос. Скажем, он находится в Тибете, а я в Мадрасе или в Лондоне. У него в уме возникает мысль-ответ, но не в виде английских слов. Сначала он должен вложить эту мысль в мой мозг или в мозг кого-нибудь еще, кто знает английский, и затем взять те слова-формы, которые возникают в мозгу другого человека как ответ на эту мысль. Затем он должен сформировать ясную ментальную картину этих слов в написанном виде, также возникающую в моем мозгу или в мозгу кого-либо другого в качестве формы. Потом, через меня или через другого челу, с которым он связан магнетически, он должен проявить эти слова-формы на бумаге, сначала послав их в ум челы, а затем нанеся их на бумагу, используя магнетическую силу этого челы для того, чтобы отпечатать все это, и собирая вещество черного, синего или красного цвета – в зависимости от ситуации – из астрального света. Так как все вещи растворяются в астральном свете, то воля мага способна снова проявить их. Таким образом, он получает возможность проявлять цветной пигмент для того, чтобы осадить знаки в данном письме с использованием магнетической силы этого челы, и впечатать их в бумагу, управляя этим осаждением посредством своей собственной превосходящей магнетической силы, потока мощной воли.

– Это звучит довольно разумно, – ответил я. – Вы не могли бы продемонстрировать мне, как это делается?

– Для этого вам нужно быть ясновидящим, – ответила она, совершенно прямолинейно и не стараясь отступить от темы, – для того, чтобы видеть и направлять потоки. Но одно неизменно: предположим, письмо проявляется через меня; естественно, в нем будут проявляться некоторые признаки моих способов выражаться и даже моего почерка; но, тем не менее, это будет совершенно подлинный оккультный феномен и действительное послание от Махатмы. Кроме того, даже и с учетом всего этого, они неимоверно преувеличивают схожесть почерков. Эксперты не столь уж непогрешимы. У нас были эксперты, которые имели полную убежденность в том, что я вообще не могла написать эти письма, и это тоже были неплохие эксперты. Но в докладе о них ничего не говорится. И еще: существуют письма, написанные тем же самым почерком, которые были проявлены тогда, когда я находилась на расстоянии тысяч миль от того места. Доктор Хартманн получил не одно такое письмо в Адьяре, Мадрас, когда я находилась в Лондоне; едва ли я могла бы написать их... Вы видели какие-нибудь из этих оккультных писем? Что вы сами думаете?

– Да, – ответил я, – мистер Синнетт показывал мне целую кипу этих писем, все те, на основе которых написаны ";Оккультный мир"; и ";Эзотерический буддизм";. Некоторые из них написаны красным, то ли чернилами, то ли карандашом, но большая часть – синим. Я сначала решил, что это карандаш, и попытался размазать его большим пальцем; но он не размазывался.

– Конечно, нет, – улыбнулась она, – этот цвет введен в структуру бумаги. А что по поводу почерков?

– Да, об этом. Там их два: синий почерк и красный – они совершенно отличаются друг от друга, и оба совершенно не похожи на Ваш. Я много времени потратил на изучение связи почерка и характера, и эти два характера выделялись довольно ясно. Синим, очевидно, обладает человек с очень добрым и спокойным характером, но с гигантской силой воли; логичный, легкий на подъем и постоянно старающийся выразиться как можно яснее. В общем, это почерк культурного и очень доброжелательного человека.

– Каковым я не являюсь, – сказала Е.П.Б. с улыбкой. – Это Махатма Кут Хуми; вы знаете, Он по рождению является кашмирским брамином, и провел долгое время, путешествуя по Европе. Он – автор писем ";Оккультного мира";, Он же предоставил мистеру Синнетту большую часть материалов для ";Эзотерического буддизма";. Но об этом Вы уже читали.

– Да, я припоминаю, что Он говорил, будто Вы по этому поводу метались из угла в угол, вопя как павлин Сарасвати. Вряд ли бы Вы сами согласились с подобным описанием.

– Конечно, нет, – ответила она, – я-то знаю, что я просто соловей. А что насчет другого почерка?

– Красного? О, это совсем другое дело. Он яростный, мощный, стремящийся взять верх, сильный; он извергается, как лава вулкана, тогда как другой подобен ниагарскому водопаду. Этот – пламя, а тот – океан. Они совершенно не похожи, и оба абсолютно не напоминают Ваш. Второй, однако, имеет большее сходство с вашим, чем первый.

– Это мой Учитель, – сказала она, – которого мы зовем Махатма Мория. У меня здесь есть Его портрет.

И она показала мне небольшую написанную маслом картину. И если мне хоть когда-нибудь в жизни доводилось видеть выражение подлинного благоговения и почитания на человеческом лице, то это случилось именно тогда, когда она говорила о своем Учителе. Он был, как она сказала, раджпутом по рождению, одним из представителей древней расы воинов индийской пустыни, самой благородной и красивой расы на этой планете. Ее Учитель был гигантом, более двух метров ростом, отлично сложенным человеком; превосходным образцом человеческой красоты. Даже глядя на портрет, можно ощутить необыкновенное могущество и обаяние, мужественные, даже яростные черты лица, темные сияющие глаза, которые смотрели на вас; четкие бронзовые очертания, волосы и борода цвета воронова крыла – все это говорило о мужественной мощи. Я спросил о Его возрасте. Она ответила:

– Дорогой мой, я не могу сказать это точно, поскольку не знаю. Но вот что я могу сказать. Впервые я встретилась с ним, когда мне было двадцать, – в 1851 году. Он тогда выглядел мужчиной в самом расцвете лет. Теперь я уже старуха, а Он не постарел даже и на день. Он все еще мужчина в расцвете лет. Вот все, что я могу сказать. Отсюда вы можете делать собственные выводы.

...Потом она рассказала мне кое-что о других Учителях и Адептах, которые были ей известны... Она знала Адептов многих рас, из северной и южной Индии, Тибета, Персии, Египта, Китая; из различных европейских стран – греков, венгров, итальянцев, англичан; из некоторых народностей южной Америки, где, как она сказала, существует Ложа Адептов...

– А теперь, дорогой мой, уже становится поздновато и мне пора ложиться спать. Так что я должна пожелать вам спокойной ночи!

И Старая леди выпроводила меня с тем изяществом, атмосфера которого не покидала ее ни на минуту, поскольку являлась частью ее самой. Она была наиболее совершенной из всех аристократов, которые были мне знакомы...

Что-то было особенное в ее личности, ее поведении, в свете и силе ее взгляда, что говорило о более широкой и глубокой жизни... Что было в ней наиболее примечательно и никогда ее не покидало – это предчувствие существования большей Вселенной, более глубокой силы, невидимой мощи; для тех, кто находился в гармонии с ее неисчерпаемым гением, это становилось откровением и побудительной силой к движению по тому пути, который указывала она. Для тех, кто не мог смотреть на все ее глазами, кто не мог в какой-то степени приблизиться к высоте ее видения, это качество превращалось в вызов, в непереносимую, яростную и необузданную силу, что, в конце концов, рождало в них злобную враждебность и стремление бороться с этим. И когда уже произнесены все слова, она все же предстает гораздо более великой, чем любой из ее трудов, более наполненной живой силой, чем даже ее чудесные книги...

АРЧИБАЛЬД КЕЙТЛИ [87]
Май 1887 – 1889, Лондон, Англия

Прошло немного времени [со дня приезда Е.П.Б. в Англию] – и присутствие госпожи Блаватской начало ощущаться. Вокруг нее стали собираться люди, и Майкот превратился в место паломничества для довольно большого количества народа... Наблюдение за теми, кто приходил, было интересным занятием. Некоторые имели частные беседы, других же принимали в компании с нами – теми, кто жил в доме. А методы обращения! С другими она спорила; с некоторыми беседовала в саркастической манере; очень редко она пыталась затронуть струны доверительности или справедливости; и постоянно присутствовала все та же самая мощная энергия, которая не оставляла в покое ни ее, ни любого иного человека, кто мог каким-либо образом способствовать работе ее Учителей...

Формально день у госпожи Блаватской начинался ранее 7 часов утра. Я не знаю, когда он начинался на самом деле. Тело должно было получать необходимый ему сон, потому что его нельзя было слишком переутомлять. Но у меня есть причина полагать, что она провела множество ночных часов, работая за письменным столом, хотя это и не влияло никогда на то время, когда она обычно по утрам садилась за работу. Она была невидима до тех пор, пока не требовала в полдень принести ей поесть. Я говорю ";полдень";, но на самом деле все это очень легко сдвигалось, и она могла позвать в любой момент между двенадцатью и четырьмя, что, как легко догадаться, не служило нашему повару поводом для вдохновения. Горе было тому, кто осмеливался потревожить ее в эти рабочие часы, ибо, чем более тихо она себя вела, тем серьезнее была ее работа...

Наконец, в 18.30 у госпожи Блаватской наступало время вечернего приема пищи, который происходил в компании вместе с нами. Потом стол освобождали, и приходило время табака и разговоров, особенно первого, хотя и второго было предостаточно тоже. Хотел бы я иметь способности и память, достаточные для того, чтобы передать эти разговоры! Обсуждалось всё, что только может быть под солнцем, и еще кое-какие вещи. Она обладала умом, наполненным сведениями, почерпнутыми во множестве дальних путешествий, знаниями о жизни и о том, что принадлежало к ";невидимой природе";, и притом все это со всей остротой того восприятия, которое выявляло во всем действительное и подлинное...

Одно ненавидела госпожа Блаватская – ханжество, притворство и лицемерие. В отношении к этому она была безжалостна; но в отношении искренних усилий, даже если те приводили к ошибкам, – она не жалела сил, чтобы приободрить и помочь советом. Во всех своих делах она была искренна, но потом я убедился (и впоследствии это подтверждалось многократно), что иногда ей нужно было молчать и не вмешиваться для того, чтобы другие смогли получить опыт и знания, даже если в процессе их получения им иногда приходилось обманываться. Я никогда не слышал, чтобы она говорила о чем-то, что не было бы истиной; но я знал, что иногда она должна хранить молчание, так как те, кто задавал ей вопросы, не имели права на эти знания. Именно в подобных случаях, как я понял впоследствии, ее обвиняли в намеренном обмане...

В таких беседах протекали вечера, и Е.П.Б. в это же время раскладывала свои пасьянсы... При этом она участвовала в беседе, которая велась среди нас, ";посещала"; верхний этаж, видела то, что происходило в ее комнате, в других местах дома и за его пределами, – и всё это одновременно.

На одной из этих ";табачных сессий"; госпожа Блаватская упомянула о трудностях в плане выражения своих взглядов через ";The Theosophist";. Это был журнал, который она основала в Индии вместе с полковником Олькоттом. Журнал находился в его ведении, он занимался его изданием в Индии и, что совершенно естественно, проводил всё согласно собственным представлениям. Но с началом работы госпожи Блаватской в Англии очень важным вопросом стало более непосредственное выражение ее взглядов. Поэтому поступило предложение организовать новый журнал, и были предприняты действия для претворения этого решения в жизнь. Ох, сколько было дискуссий относительно его названия! ";Истина";, ";Факел"; и множество самых разных других предлагались и отвергались. Затем было предложено ";Светоносец"; и, наконец, ";Люцифер";27. Однако некоторые выступали против этого довольно ожесточенно; они говорили, что это дьявольское название и идет вразрез с общепринятыми приличиями. ";Забудьте об этом слове!"; – сказала Е.П.Б., и после этого его мгновенно приняли...

Первоначально Ложа Блаватской была сформирована как группа людей, которые приготовились неотступно следовать по пути, предначертанному Е.П.Б., и была составлена клятва, в которой об этом говорилось. Мы все приняли ее, и собрания начались. Они проводились по вечерам каждый четверг в кабинете госпожи Блаватской, который также служил и столовой. Членов Ложи была целая толпа, так что места было маловато. Интерес их поддерживался вопросами, которые задавали госпоже Блаватской для объяснения. Некоторые результаты были опубликованы в ";Протоколах Ложи Блаватской";...

Стоит вспомнить, какова была процедура при подобных обстоятельствах. Вы обыкновенно представляли, как это делал и я, свой тезис или замечания. Его встречали враждебно, произносилось множество речей против него – все эти речи были рассчитаны на то, чтобы нарушить ваше равновесие, и создавалось впечатление, что вы были самым злостным негодяем, целью которого был подрыв каких-нибудь наиболее лелеемых планов работы госпожи Блаватской. Но если становилось заметно, что вы стремитесь к искренней цели, то в госпоже Блаватской происходила перемена. Изменялось ее поведение, и даже выражение лица. Ярость и крики испарялись, она становилась очень спокойной, и даже ее лицо начинало казаться больше, массивнее и тяжелее. Принимался к рассмотрению каждый представленный вами факт, и ее глаза – эти чудесные глаза – принимали то особенное выражение, которое мы научились распознавать. Это был тот самый взгляд, что лучше любой награды, ибо он означал, что ваше сердце прошло испытания, и в нем не было обнаружено изъяна, и что Е.П.Б. брала на себя ответственность за это...

Нельзя забывать о том, что в течение всего этого времени, наполненного тяготами и заботами, Е.П.Б. все еще оставалась больным человеком, она постоянно мучилась от болей и едва могла работать. Но ее несгибаемая воля и преданность делу поднимали ее из постели к письменному столу и давали ей силы, чтобы продолжать отправлять в печать ";Тайную Доктрину";, издавать ";Lucifer";, писать свои русские статьи и статьи для ";Lucifer";, ";The Theosophist"; и ";The Path";... принимать посетителей, как личных, так и из публики, и, кроме того, еще работать с невероятно большим объемом частной переписки.

В это время... я заболел одной из разновидностей рожистого воспаления, у меня была сильная лихорадка, и мне приходилось оставаться в постели. Случилось так, что в этот момент у госпожи Блаватской был врач, и он зашел посмотреть меня. Я не знаю, что он сказал, но когда я лежал в состоянии, похожем на ступор, то обнаружил, что госпожа Блаватская, преодолев два пролета довольно крутых ступенек (тех самых, где она и шагу не могла сделать по причине тех болей, которые испытывала), пришла сама убедиться в том, что ей сказал обо мне доктор. Она посидела, посмотрела на меня, потом взяла в руки стакан с водой и что-то пошептала над ним, и эту воду я затем выпил, тогда она пошла обратно вниз, приказав мне следовать за ней.

Я спустился, меня положили на кушетку в ее комнате и укрыли. Я лежал там, в полудреме, в то время как она занималась своей работой, сидя за столом в большом кресле спиной ко мне. Я не знаю, как долго я там пробыл, но внезапно прямо около моей головы пронеслась вспышка, подобная темно-красной молнии. Я, естественно, вздрогнул и дернулся и услышал из-за спинки кресла: ";Ляг на место, чего ты вообще обращаешь на это внимание?"; Я повиновался и заснул, позже меня отослали опять наверх, я снова заснул и на следующее утро был вполне здоров, разве что немного слаб... Это был единственный случай, когда я наблюдал красную молнию, хотя я, как и другие, видел бледно-голубое свечение, которое исходило из каких-нибудь предметов в комнате, а потом летало вокруг. Один из нас однажды неосмотрительно притронулся к нему в тот момент, когда госпожа Блаватская находилась в соседней комнате. Он получил электрический удар, но не меньшим ударом стали для него слова проклятий госпожи Блаватской, которая склоняла его имя так и эдак, и спрашивала, какого черта он вмешивается туда, куда его совершенно не просят, и пытается неизвестно зачем влезть в дела, которые его вообще не касаются. Я уверен, что тот надолго запомнил как удар по своей руке, так и удар по своему неуместному любопытству. Мне известно, что тот человек еще долго не забывал этот удар, чувствуя его на своей руке.

Собрания Ложи Блаватской были неординарными. Обсуждения проходили в неформальной обстановке, все садились вокруг Е.П.Б. и задавали ей вопросы. На собраниях присутствовали самые разные мужчины и женщины из всех сословий. Наше восхищение Е.П.Б. отчасти вызывалось тем, что она обычно при ответах на вопросы использовала метод Сократа – т. е. сама задавала вопрос и из ответов присутствовавших делала заключение. Это был очень эффективный метод... Если вопрос был продиктован действительно искренним желанием получить знания, то она не жалела никаких усилий, чтобы предоставить все, что было в ее власти. Но если это делалось ради того, чтобы досадить ей или озадачить ее, то все это плохо заканчивалось для задавшего вопрос. Эти собрания требовали много времени, но госпоже Блаватской нравилось состязание умов. Все страны были представлены в этих комнатах по вечерам в четверг, и никогда нельзя было заранее предсказать, кто будет присутствовать на них.

Иногда там бывали и невидимые посетители, которых видели лишь некоторые из нас. Результаты этого были смешными. Госпожа Блаватская была очень чувствительна к холоду, и по этой причине на собраниях иногда стояла довольно неприятная жара. Однажды вечером перед собранием я спустился вниз и обнаружил, что эта комната стала похожа на морозильник, хотя пламя в камине и светильники горели во всю силу. Я обратил на это внимание Е.П.Б., но она отвечала мне со смехом: ";А, тут ко мне приходил повидаться мой друг, и он позабыл удалить свою атмосферу";. В другом случае, как я помню, народ все прибывал и прибывал, пока, наконец, в комнате не осталось ни одного свободного места. На софе восседал индиец с бросающейся в глаза внешностью, который был в полном парадном облачении, в тюрбане и накидке. Шла дискуссия, и наш примечательный индийский гость был сильно увлечен ею, ибо он, видимо, внимательно следил за высказываниями каждого оратора. В тот вечер председатель Ложи прибыла очень поздно, и, входя, она огляделась в поисках свободного места. Она подошла к софе и села – прямо на место этого индийца, который немедленно, с неким удивлением, растворился и исчез!

В течение этой зимы кое-что сдвинулось с места в Америке, и там постепенно начал возрастать интерес к теософии... Госпожа Блаватская позвала меня к себе в комнату и спросила: ";Арч, когда ты сможешь отправиться в Америку?"; Я отбыл через три дня... Океанское плавание было для меня необычным переживанием, поскольку я никогда до этого не бывал в плавании на такое большое расстояние... На борту мое внимание привлекли некие негромкие постукивания и потрескивания. Возможно, это были естественные звуки корабля. Но мое внимание помимо моей воли останавливалось на сериях маленьких вспышек света, которые были особенно заметны по ночам. Дело в том, что подобные вспышки и стуки в моем сознании неизменно ассоциировались с представлением о Е.П.Б., и к тому времени я уже стал понимать, что большая часть этих ";событий"; что-то означала. Позже из письма и еще потом, когда я вернулся, я обнаружил, что она могла рассказать мне абсолютно точно, что я делал в течение всей моей поездки туда и обратно и во время моего пребывания в Америке. Мне объяснили, что эти стуки, потрескивания и вспышки производили элементалы – силовые формы, с помощью которых передавались картинки того, что происходило со мной, и того, что находилось вокруг...

УОЛТЕР Р. ОЛД [88]
Лето 1887, Лондон, Англия

На протяжении всего 1887 года... я ежедневно переписывался с членами Теософского общества... и с каждым днем тот факт, что я до сих пор не повидался с госпожой Блаватской – главной фигурой ренессанса оккультизма в XIX веке, становился для меня источником все большей и большей досады... Потом один мой друг написал мне, что в их доме будет проведена встреча с несколькими друзьями для обсуждения проблем, в решении которых мы были заинтересованы, и что если я в тот вечер найду возможность выбраться в город, он сможет утром свести меня с Е.П.Б. Я поехал... с единственной целью – увидеть Е.П.Б. В тот вечер у меня было такое ощущение, что время остановилось, чтобы специально поиздеваться над моим нетерпением. В конце концов, однако, начало светать, наступило утро, которое вскоре превратилось в прекрасный летний день, и ближе к полудню я оказался вместе со своим другом в том доме, где находился, как он мне сообщил, источник всей жизни Теософского общества. Когда мы вошли, нас пригласили в гостиную. По крайней мере, мне кажется, что именно таково было предназначение этой комнаты, хотя я никогда ранее не видел и не ожидаю еще где-либо увидеть в будущем нечто подобное. Нет, я ошибался, потому что через несколько секунд в ответ на дружеское приветствие, произнесенное моим другом, Е.П.Б. встала из-за письменного стола, где ее скрывала от наших глаз спинка необыкновенно большого кресла, и прошла прямо к нам, чтобы принять нас. Самые большие и яркие глаза из всех, какие я только видел, широко открылись мне навстречу, когда она взяла мою руку и поприветствовала меня. Все то замешательство, которое я ожидал ощутить при встрече, куда-то испарилось, как только она произнесла первые слова. Я сразу же почувствовал себя как дома, и мне было очень легко общаться с Е.П.Б. ";О нет, моему лучшему другу не стоит именовать меня госпожой. Меня так не называли при моем крещении. Если вам угодно, то я буду для вас просто Е.П.Б.. Садитесь вон там. Вы, конечно, курите? Я сделаю вам сигарету. Э., ты, губошлеп (это к моему другу), если ты найдешь там мой ящичек с табаком, то я, пожалуй, смогу по ошибке принять тебя за джентльмена";.

Потом, посмеявшись, она, игривая и озорная, как ребенок, объяснила мне, что она и Э. – старые приятели, что она его очень любит и что тот часто ";пользуется преимуществом того, что она такая старая и наивная";, и под такой аккомпанемент был принесен табак и Е.П.Б. сделала для всех нас по сигарете.

Затем, настроившись на серьезный разговор, Е.П.Б. спросила о моих успехах в постижении теософии и западного оккультизма, рассказала об успехах теософского движения, о том, что об этом говорят люди и пишут газеты, и что все это неправильно, потому что они ничего не понимают, забыли свои собственные учебники истории и неспособны видеть, к чему стремится движение. А потом она попросила меня рассказать о себе, дала кое-какие практические советы, и через некоторое время после этого я расстался с самым интересным человеком, которого я когда-либо видел.

...Я вынес самое приятное впечатление от всего того, что я слышал и видел на протяжении короткого визита в дом теософов, а глубоко запечатлевшееся воспоминание о самой Е.П.Б., прежде всего, связано с несравнимой мягкостью в общении, с ее бесстрашной открытостью, ее неизменной энергичностью, и более всего – с энтузиазмом, с каким она говорила о той работе, которая предстояла Теософскому обществу. Когда спустя много месяцев мне было предложено поселиться в лондонской штаб-квартире, которая в то время располагалась на Лансдоун Роуд, я сделал это с превеликим удовольствием...

АЛИСА Л. КЛИФЕР [89]
1887, Лондон, Англия

Я с мужем и двумя детьми проживала в Истбурне, когда Е.П.Б. переехала в Англию из Остенде в 1887 году... Я встретила мистера Бертрама Кейтли вскоре после того, как вступила в Теософское общество, и ему я обязана помощью и поддержкой, которую он мне оказывал как старший член – младшему. Он знал о моем большом желании познакомиться с Е.П.Б. и любезно согласился устроить это при возможности – тогда они находились в Майкоте, Норвуд (пригород Лондона). Но он предупредил меня, что это может оказаться трудным делом по той причине, что Старая леди была склонна, ну, иногда, быть немного необязательной и капризной. Меня все эти ее склонности мало беспокоили, лишь бы только она согласилась встретиться со мной. У меня было предчувствие, что я приближаюсь к кризису в своей внутренней жизни и что теперь очень многое зависит от того, смогу ли я с ней встретиться. Короче говоря, мне было очень необходимо ее увидеть.

Мы в то время мало зарабатывали, и путешествие из Истбурна в Лондон и обратно оплатить было довольно трудно. У меня была небольшая сумма ";в чулке";, отложенная на черный день. Ее я решилась потратить на это свое маленькое паломничество. В самом деле, я чувствовала себя отправляющимся к неизведанной цели паломником; я поехала в Лондон без малейшего беспокойства и с очень конкретными большими надеждами. Один друг предоставил мне на пару дней комнату, так что от расходов на это я была избавлена. Майкот оказался небольшим поместьем, где в то время проживала миссис Кеннингейл Кук (знаменитая писательница), которая более известна теософам под своей девичьей фамилией Мейбл Коллинз, – так она подписалась на книге ";Light on the Path (Свет на Пути)";.

Я хорошо помню, что во время нашей поездки до Норвуда мистер Кейтли говорил мне, что когда она затевает свои нередкие споры с Е.П.Б., то их можно услышать чуть ли не на полпути, когда открыты окна! От Западной Норвудской станции мы шли пешком, и, в самом деле, когда мы прошли примерно сотню ярдов по Майкоту и были на дороге, до нас донеслись звуки – или, скорее, эхо – громких и, видимо, рассерженных голосов. Я была шокирована, а мистер Кейтли пробормотал по этому поводу не очень обнадеживающе о своем опасении, что Старая леди находится не в лучшем настроении, и, вероятно, откажется меня принять. Она так и сделала: я слышала, когда мистер Кейтли вошел в дом (оставив меня снаружи у порога), как она громко отругала его, что он привел к ней незнакомого человека в столь неподходящий момент. Тщетно он пытался напомнить ей о том, что она сама назначила это время, и что я приехала издалека для того, чтобы соблюсти этот срок. Но нет, она была непреклонна, да и просто злилась (как мне показалось в тот момент). Так что мне пришлось вернуться в Лондон в печали, мои сбережения пропали, а мои большие надежды разбились. Действительно, я очень здорово расстроилась, я даже вообразила, будто я ";недостойна";. Но, тем не менее, я ни в коем случае не собиралась отказываться от своего намерения увидеть Е.П.Б. – достойна ли я была, или недостойна.

Позже, в том же 1887 году, я добилась-таки исполнения своего заветного желания; и снова мистер Кейтли играл роль Deus ex machina.

Он достал для меня приглашение на Лансдоун Роуд, 17 и однажды сам отвез меня туда. Е.П.Б. переехала из Майкота в лондонский Вест Энд, и мы отправились из Истбурна в Гарроу, северо-западный пригород, так что добираться теперь было проще.

Когда нас пригласили в знаменитую двойную гостиную на первом этаже, мое внимание сразу же приковала к себе полная женщина среднего возраста, которая сидела спиной к стене за карточным столиком, очевидно, раскладывая пасьянс. У нее были самые необыкновенные волосы и лицо из всех, что я видела, и когда она подняла на меня свой взгляд в тот момент, когда мистер Кейтли представлял меня, я отчетливо испытала шок – ее необычайно проницательные синие глаза буквально ";просверлили дырку"; в моем мозге. Она пристально рассматривала меня в течение нескольких секунд (самых неудобных для меня), а потом, повернувшись к мистеру Кейтли, она негодующе заметила: ";Вы никогда не говорили мне, что она – такая!";, абсолютно игнорируя то, что он постоянно это делал. Что она имела в виду, говоря ";такая";, я так и не узнала, даже впоследствии...

(ПРОДОЛЖЕНИЕ 9 следует ...)