СВЯТАЯ ТЕРЕЗА АВИЛЬСКАЯ (БИОГРАФИЯ). Прододжение 1 ...

А духовники, действительно, безжалостно мучили душу Терезы. Не понимая ее переживаний, они объявили святую одержимой нечистой силой и приказали ей отгонять высокие видения непристойным знаком, что приводило монахиню в отчаяние. Она не сомневалась, что имеет дело с Богом, и вместе с тем не могла не подчиниться данному приказу. Ей было невыразимо тяжело, вспоминать вынесенные Христом оскорбления, прибавлять к этому числу еще новые. Неуверенная в себе и относившаяся с большим уважением к учености своих духовных руководителей, Тереза, наконец, и сама стала сомневаться в своих переживаниях и подозревать в них нехорошее. Мысль о возможности быть обманутой дьяволом наполняла душу скорбью.

Когда измученной Терезе стали изменять силы, св. Франциск из Борхи и св. Педро д'Алькантар решительно вступились за нее, заявив, что она в своих мистических переживаниях имеет дело исключительно с Богом, отчего о дьяволе не может быть никакой речи. Так как оба подвижника пользовались большим авторитетом, то духовники прекратили свои преследования.

Впоследствии и сама Тереза научилась распознавать свои видения. Она писала: «Как дурной сон не освежает, но еще более утомляет голову, так и некоторые создания воображения только обессиливают душу. Вместо обогащения души - они вселяют в нее одно томление и отвращение, тогда как истинно небесное видение дает несказанные духовные сокровища и чудотворное оживление телесных сил. Я привожу эти рассуждения для тех, кто осуждает меня, говоря, что мои видения - дело Врага человеческого или игра моего воображения... Я могла бы показать им те богатства, какими Божья длань одарила меня: они мое подлинное достояние. Все, знающие меня, видят, как я изменилась. Мой исповедник сам подтверждает это. Перемена, произошедшая во мне, явственна для людских глаз; она не скрыта в глубине, но сияет ослепительны светом. Я не могу поверить, что Сатана, - если он виновник всего этого, - прибегал с целью погубить меня и низвергнуть в ад, к средствам столь противоречащим его намерениям; к искоренению моих пороков, к преисполнению меня мужеством и иными добродетелями. Ибо я ясно вижу, что хотя бы одного из этих видений достаточно для того, чтобы обогатить меня всеми этими сокровищами».

 

Седьмая, высшая точка постижения, точка Экстаза открылась ей, когда Христос в видении сказал ей: «С этого дня ты будешь супругой Моей... Я отныне не только Творец твой, Бог, но и Супруг».

«Часто Он (Христос) мне говорит: «Отныне Я - твой, и ты - Моя!..» Эти ласки Бога моего погружают меня в несказанное смущение». В ласках этих - «боль и наслаждение вместе». «Это рана сладчайшая».

Экстаз Богосупружества, главного религиозного переживания св. Терезы, и ее предчувствие, что мир погибнет от разделения Церквей и что человечество может спастись только Соединением Церквей, являются откровениями глубокого общечеловеческого значения.

Сила экстаза, чья высшая точка есть Богосупружествс - сила не только внутренняя, личная, движущая каждого человека в отдельности, но и внешняя, общественная, движущая целые народы, а может быть и все человечество. Это понимала и св. Тереза, когда переключила силу эксгаза из личного порядка в общественный, «социальный»: «Благо душе, познавшей истину в Боге».

В Богосупружестве совершается такое внутреннее соединение Существа Божьего с человеческим, что каждое из них как бы становится Богом, хотя ни то, ни другое не изменяет природы своей. Тереза лично пережила брачное соединение человека с Богом, которое есть «нечто не только духовное, но и плотское, потому что есть величайшее явление человеческой Личности, а Личность - весь человек, с духом и плотью».

Та обитель Благовещения, где Тереза провела тридцать лет - первую сознательную половину жизни своей, принадлежала к монашескому Братству Кармеля. Братство это, кажется, не только по своему, но и по общему, Церковному преданию, было древнейшим изо всех монашеских Братств.

К Братству Кармеля влекут ее три общих воли. Первая воля - к совершенству. «Если хочешь быть совершенным... следуй за Мною» - это «опечалившее» и устрашившее «богатого юношу» - все человечество - слово Господне Тереза услышала так, как никто. Воля ее – цель всей Реформы - та, чтобы древний, суровый устав Кармеля был восстановлен в совершенстве, безо всякого смягчения», чтобы среднее в христианстве снова сделалось крайним, легкое - трудным, тупое - острым, теплое -ледяным или огненным.

Вторая воля Терезы, общая с Братством Кармеля, - воля к действию. Братством пользуется она для того, чтобы переключить внутреннее на внешнее, созерцание на Действие. «Когда я читаю в Житиях Святых, как они обращали людей ко Христу, то завидую этому больше, чем всем подвигам мучеников, потому что к этому призвал меня Господь». «Страшно подумать, как усиливается эта Проклятая ересь... и сколько душ приобретает диавол». «В эти дни узнала я... что Франция опустошается Лютеровой ересью... и как будто я что-нибудь могла или что-нибудь значила - плакала я с Господом моим и молила Его помочь людям в столь великом бедствии. Тысячу жизней отдала бы я с радостью только бы спасти хоть одну из этих погибших душ. Н грешная и слабая женщина, я не могу служить дед' Господню, как того хотела бы. Тогда овладело мною и все еще владеет - желание, чтобы, если у Господа так много врагов и так мало друзей, то по крайней мере, эти друзья были настоящими. И я решила сделать то малое что могла, следуя евангельскому учению во всем его совершенстве». «Что касается веры, я чувствую себя сильнее, чем когда-либо, и, кажется, не побоялась бы выступить одна перед целым сборищем лютеран, чтобы доказать, что они заблуждаются».

«Весь мир - в огне пожара». «С ересью пытались бороться силой оружия, но тщетно, потому что никакие человеческие силы этого пожара угасить не могут... Помощи следует ждать не от государственной власти, а от церковной». Цель Реформы и заключается для Терезы в том, чтобы сделать Кармель орудием этого спасения мира и Церкви.

Третья воля Терезы, общая с Братством Кармеля, - воля к Экстазу. Братством пользуется она, чтобы переключить Экстаз из порядка личного в порядок общественный.

«Часть души, слабая и изнуренная страшными муками до наступления экстаза, выходит из него с обновленным здоровьем, рвущаяся к деятельности... словно Господь желает, чтобы и тело, покорившееся желаниям души, разделило ее счастье... После подобной милости душа достигает такой высокой степени мужества, что если бы в этот момент понадобилось отдать свое тело на растерзание ради славы Господней, это принесло бы ей только чувство радости. В такие минуты мы даем обеты, принимаем героические решения, в нас зарождаются возвышенные желания... Какая власть может сравниться с властью души, которая с высочайшей вершины, на какую вознес ее Господь, взирает на все лежащие у ее ног мирские блага и не чувствует себя плененной ни одним из них. Как стыдится она своих прежних привязанностей! Как дивится своей прежней слепоте! Какое глубокое сострадание она чувствует к тому, кого она видит еще находящимся во мраке! Она скорбит, что была чувствительна к славе и почестям, и о том заблуждении, которое заставляло ее считать славой и почестями все то, чему мир давал это название. Теперь она видит в земной славе только одну беспредельную ложь, жертвой которой является весь мир. Она постигает, озаренная горним светом, что в истинной славе нет ничего лживого, и что для постоянной верности этой славе необходимо оказывать почтение всему заслуживающему почтения, и считать ничтожным, или даже менее, чем ничтожным, все преходящее и неугодное Богу... Она смеется, когда видит, что люди молитвы заботятся о почестях, которые она теперь презирает глубины души. Эти люди уверены, что такого поведения требует от них достоинство их сана, и убеждены, что это делает их более полезными для других. Но просветленная душа знает, что пренебрегая достоинством сана из чистой любви к Господу, они в один день сделали бы больше добра, чем могут сделать в десять лет, поддерживая это достоинство... Она смеется сама над собой, что было время, когда деньги имели для нее ценность, когда она стремилась к их приобретению... О, если бы только люди могли согласиться смотреть на деньги, как на бесполезный сор, - какая гармония воцарилась бы тогда в мире! С какой дружеской приязнью стали бы мы обходиться друг с другом, если бы стремление к славе и деньгам исчезло из этого мира. Я лично чувствую, что это было бы лекарством от всех наших болезней».

«Мне часто казалось, что я подобна человеку, обладающему великим сокровищем и желающему поделиться им со всеми».

«Благо душе, познавшей истину в Боге. О, как необходимо это познание людям, стоящим у власти! Насколько бы оно должно быть дороже для них, чем обладание великими царствами! Какой порядок установился бы тогда в государстве, и сколько бедствий было бы избегнуто! Кто знает эту истину, тот не жалеет для нее ни жизни, ни чести. О, как это нужно для тех, кто призван… вести народы... Чтобы сделать только один шаг в деле веры и просветить заблуждающихся только одним лучом света, они должны были бы пожертвовать тысячам царств, потому что приобрели бы этою жертвою Царство, которому не будет конца... О, если бы я могла это сказать в лицо государям! Я умираю от того, что не могу этого сделать... Боже мой, я отказалась бы от всех милостей Твоих, если бы только могла передать их людям власти!»

В Братство Кармеля, первое из всех монашеских Братств на Западе, начали вступать женщины. «Господи, - скажет Тереза, - когда Ты жил на земле, то женщин не презирал, потому что находил у них столько же любви к Тебе и больше веры, чем у мужчин». Это было тогда, и снова будет в Кармеле... Мир спасет Вечная Женственность - это поняла и сделала Тереза как, может быть, никто из святых.

 

Спокойная и сытая жизнь монастыря, не наполненная действием самоотречения и служения Богу, не могла удовлетворить душу Терезы. Не только у нее, но и у некоторых других монахинь, стремящихся к еще не оформившемуся идеалу, появлялись неясные поначалу мечты об уединенной и суровой жизни аскетов, близкой к жизни древних отшельников. Жить по первоначальным правилам кармелитского ордена - вот идеал и устремление Терезы и нескольких ее сподвижниц. Благочестивая донья Гиомар предложила свои услуги по устройству новой обители. Вместе с доминиканцем Ибаньесом они начали хлопотать о разрешении в римской курии. Постепенно вести об этом плане распространились и в монастыре Благовещения, и в самом городе. Тереза стала мишенью для упреков и осуждений. Монахини обвиняли ее в том, она считает себя лучше всех и разыгрывает святую и угрожали ей инквизицией.

«Как только узнали в городе о нашем намерении, как поднялось жестокое на нас гонение», - вспоминает Тереза. Не было в городе почти никого даже из благочестивых людей, кто не считал бы нашего замысла величайшим безумием». «Все эти разговоры о новой обители только пустые бредни!» - решили благоразумные люди. И «ропот усилился... Жаловались и наши благовещенские сестры, что я их осрамила, говоря, будто бы они живут не так, как следует монахиням». «Что мешает ей, - говорили они, - вести и в нашей обители такую же святую жизнь, какую ведут в ней столько сестер, лучших, нежели она?» «Некоторые даже полагали, что надо бы посадить ее в тюрьму, а может быть, и выдать св. Инквизиции».

Людям помогали и бесы. Только что выстроенная за ночь стена новой обители рухнула так внезапно, что задавила до смерти пятилетнего мальчика, Терезиного племянника, Гонзальво. Его возвращение к жизни Терезой сочли не иначе как чудом воскрешения. Каменщики, воздвигавшие стену, были так искусны и честны, что Тереза была уверена, что обвал стены есть дело бесов. Как только узнали об этом в городе, так все возликовали, потому что увидели в этом явное знамение гнева Божия.

«В то же время диавол, - вспоминает Тереза, - открыл людям, что были у меня видения и откровения об этом деле, и когда по городу пошли о том слухи, то многие (даже дружески ко мне расположенные люди) начали меня остерегать, что может быть сделан на меня донос Инквизиции. Но это показалось мне смешным, потому что я была слишком уверена, что отдала бы тысячу жизней не только за веру, но и за малейший из обрядов Церкви».

Сам провинциал, главный начальник Кармеля Старой Кастилии, о. Аджело де Салазар, сначала согласившийся на основание новой обители, вдруг испугался так, что взял свое согласие обратно, потому что «слишком трудным казалось ему идти одному против всех». «Но Бог даровал мне великую милость всем этим вовсе не тревожиться, - вспоминает Тереза, - так что я, отказавшись от этого дела так легко и радостно, как будто оно мне ничего не стоило, осталась в прежней обители Благовещения, спокойная и счастливая, потому что была уверена, что дело это совершится, хотя я и не знала, когда и как». «Месяцев пять я ничего не говорила об этом и не делала... а по прошествии этого времени начал Господь побуждать меня возобновить дело мое и велел мне сказать... духовникам моим, чтобы они не отклоняли меня от него... Так я и сделала... и они мне позволили снова приняться за дело». «В глубочайшей тайне попросила я одну из моих сестер (Жуану де Аумада), которая жила за городом, купить для меня дом и устроить его, как будто для себя самой... Трудно поверить, чего мне стоило достать денег, найти дом, выторговать цену и устроить его как следует. Все это лежало на мне одной... Дом казался мне таким маленьким, что я отчаялась устроить в нем обитель и решила купить другой, соседний дом, тоже маленький, чтобы устроить в нем церковь, но у меня не было для этого денег, и я не знала, где их достать. Но однажды, после Причастия, Господь сказал мне: «Не велел ли Я тебе устроиться в этом доме, как можешь?» И потом прибавил: «О, человеческая алчность, все-то ты боишься, что земли тебе не хватит, а сколько раз Я спал и на голой земле, не имея где преклонить голову!» Страшно испуганная этим упреком, я со всех ног побежала в тот маленький домик, взяла план его и, убедившись, что можно в нем устроить обитель, уже не думала покупать соседний дом, а устроила этот, как могла, очень бедно и грубо, - только бы жить».

 

24 августа 1562 года был освещен новый монастырь св Иосифа, и четыре монахини приняли пострижение. Тереза была безмерно счастлива тем, что жила «с такими святыми и чистыми душами, которые желают лишь служить Господу и прославлять Его... Он доставлял нам все необходимое, хотя мы не просили об этом, а когда по Его попущению мы оставались без необходимого - что случалось довольно редко - еще сильнее была наша радость».

Это первые слова книги «Оснований», в первых главах которой Тереза собирает «цветочки» кармелитской духовности, похожие на францисканские.

«Можно сказать, что все это дело совершил блаженный Педро д'Алькантар», - вспоминает Тереза. В самые черные дни гонений, когда все были против нее, только один о.Педро, из нищих братиев св. Франциска, глубокий старик, «с таким иссохшим телом, что члены его были подобны корням старого дерева», и с сердцем невинным, как у ребенка, был за нее, потому что верил, что в деле Реформы она продолжает путь св. Франциска. И что засвидетельствовал о. Педро на земле, засвидетельствовано и на небе св. Кларой, ученицей Франциска. «В день ее, когда я шла в церковь причаститься, явившись в лучезарном сиянии, она повелела мне продолжить это дело обещала помощь свою».

Так как в новой обители я хотела жить в строгом заключении, в совершенной бедности и в непрестанной молитве, то не слишком надеялась найти для такой много совершенных душ. Но сестры понесли иго свое с такою великою радостью, что считали себя недостойными столь святого убежища». «Однажды Господь на молитве сказал мне, что эта обитель для Него рай сладостей и что Он выбрал те души, которые хотел в нее привлечь».

А между тем, в городе росло возмущение против Терезы, так что о. провинциал вынужден был, наконец, призвать ее к себе на суд. Но она отвечала ему на все обвинения так разумно, спокойно и просто, что он понял что судить ее не за что, и отпустил с миром.

«Два-три дня спустя собрались для совещания корреджидор, эшевены, члены Соборного Капитула и постановили единогласно, что так как новая обитель вредна для общего блага... то ее должно немедленно разрушить». Корреджидор потребовал, чтобы сестры - их было всего четыре - тотчас покинули обитель, и грозил, если они этого не сделают, выломать двери, чтобы войти силой. Но сестры ответили ему, что, имея законного начальника, они будут ждать его приказаний, и не вышли из обители, а выломать дверей он не посмел.

«Было и в простом народе такое волнение, - вспоминает Тереза, - что больше ни о чем не говорили, как об этом деле, и все меня осуждали, одни, обращаясь с жалобами к о. провинциалу, а другие - к сестрам благовещенской обители». Так, из-за четырех бедных монахинь, которые молились и постились в маленьком домике, казалось, что вражеское нашествие постигло город и что ему угрожает скорая и неминуемая гибель. Может быть, авильские граждане и не совсем ошибались, когда смутно чувствовал в деле Реформы какой-то новый, страшный и непонятный бунт против государства и Церкви: если бы дело это совершилось, как следует и как того хотела Тереза, то может быть, спокойному благополучию не только авильских граждан наступил бы скорый и страшный конец.

Видя, что с пятью монахинями ему одному не справиться, город Авила перенес это дело в Королевский Совет. «И началась великая тяжба, - вспоминает Тереза. - Посланы были ко двору выборные от города: должно было и нам выслать своих, но для этого у нас не было денег, и я не знала, что делать». Страсти накалились настолько, что сама Тереза была заключена в монастырский затвор в обители Благовещения, где ей и пришлось почти полгода дожидаться окончательного решения суда.

«Господи, - молилась она - эта обитель - Твоя. Для Тебя она построена, и теперь, когда никто ничего для нее не делает, Ты сам сделай все!»

 

В эти дни христианнейший король Филипп II, страшный «эскуриальский паук», уже ткал свою паутину, в которой суждено было запутаться, как мухе, совести всего христианского мира. Славился король своим благочестием недаром: тридцать пять тысяч костров, на которых горели еретики в Нидерландах, свидетельствовали миру об этом благочестии.

«Как мог ты меня, рыцарь - рыцаря, предать в руки этих монахов?» - спросил однажды короля, проходя мимо него на костер, один из тридцати осужденных еретиков в Валладолиде.

«Если бы и родной сын мой был таким еретиком, как ты, я подложил бы дров в его костер!» - ответил король.

В мрачном дворце Эскуриала он жил как монах, в таком уединении, что народ почти никогда не видел лица его. Месяцами ждали послы великих держав свидания с королем, а нищие монахи, если только молва провозглашала их святость, могли видеть его, когда угодно. «Людям порядочным нет к нему доступа, а вшивую братию ласкает!» - негодовали придворные.

Бывший духовник Терезы, о. Гаспар Даза, святой рыцарь г. Авилы, Франческо де Сальчедо и многие другие духовные и светские люди заступились за нее в Королевском Совете. Столько наслышался король о новой великой святой в г. Авиле, яснейшей донье Терезе де Аумада, что просил ее молиться за себя и за королевство свое точно так же, как некогда мать его, императрица Изабелла просила молитв у Магдалины Креста. И понятно, что узнав о буре гонений, воздвигнутых на Терезу и на великое дело Реформы, король их защитил и что одного мановения руки его было достаточно, чтобы сделалась, как некогда на Геннисаретском озере, «великая тишина» после бури.

В то же время получено было разрешение от папы Пия IV основать новую женскую обитель св. Иосифа в г. Авиле, и «городские власти наконец решили, что, если только обитель будет иметь доход, то они оставят ее в покое».

«Думала и я, - вспоминает Тереза, - что большого зла не будет для обители иметь доход, пока вся эта смута не кончится, - с тем, чтобы потом от него отказаться, и даже мне иногда казалось, что такова и воля самого Господа». «Жили мы прежде милостыней, и многого труда мне стоило получить на то разрешение св. Отца, чтобы нас не принуждали жить на доход, нарушая обет нищеты».

Тереза была, наконец, освобождена. Вернувшись в свой монастырь св. Иосифа, она увидела самого Христа, возложившего на ее голову корону в благодарность за все пережитое ради Него. Так кончились испытания Терезы, связанные с основанием первого монастыря.   http://nowimir.ru/DATA/030012.htm