Шендерович о Гердте
25-08-2016 19:29
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Это цитата сообщения Ротмистр Оригинальное сообщение
Виктор Шендерович «…ЖИВЫМ, ЖИВЫМ И ТОЛЬКО ДО КОНЦА…»
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Это цитата сообщения Ротмистр Оригинальное сообщение
Виктор Шендерович «…ЖИВЫМ, ЖИВЫМ И ТОЛЬКО ДО КОНЦА…»
В 1992 году на телевидении снимался цикл передач «Двенадцать
> разгневанных мужчин». Двенадцать портретов известных артистов. Уж
> почему они были «разгневанные», не знаю – название было просто взято
> взаймы у старого американского фильма.
>
> И вот тогдашнее телевизионное начальство предложило мне сделать
> передачу о Гердте. Надо ли говорить, что я согласился прежде, чем
> начальство успело закрыть рот!
>
> Удивительная вещь. Задолго до знакомства я относился к Гердту как к
> близкому человеку. Я понимал, что такое же родственное чувство Гердт
> вызывает в сотнях тысяч людей, но всё равно (повторяю, задолго до
> знакомства) чувство к этому человеку было очень… личным, что ли. Я
> позвонил Зиновию Ефимовичу – и поехал на Пахру, на дачу, где он жил.
>
> Машины у меня не было; машина Гердта стояла возле автобусной
> остановки. Он встречал так всех «безлошадных» гостей.
>
>
> …Мы уже несколько часов обсуждали будущую телепередачу, когда Татьяна
> Александровна предложила пройти за стол.
>
> Гердт подозрительно сильно обрадовался моему согласию поужинать вместе
> с ним, пошел на кухню и начал лично готовить антрекот, приговаривая
> что-то насчет собственного гостеприимства. Рядом хлопотала Татьяна
> Александровна.
>
> Через несколько минут передо мной, как на скатерти-самобранке,
> расстелилась еда-питье. А напротив сидел Зиновий Ефимович Гердт –
> перед стаканом воды и лежащим на блюдечке кусочком мацы.
>
> Сидевшая рядом с мужем Татьяна Александровна голодала из солидарности.
>
> А я сидел перед антрекотом, и слюноотделение уже началось. Я что-то
> жалко пискнул в том смысле, что предполагал ужинать вместе с
> хозяевами…
>
> – Ну что вы! – воскликнул Гердт. – Я обожаю, когда при мне вкусно
> едят! Сделайте одолжение!
>
> И даже, кажется, приложил руки к груди, изображая мольбу. А я
> (повторяю в последний раз) был ужасно голоден и долго бороться с
> интеллигентностью не мог.
>
> Когда я положил кусочек антрекота в рот, начал его жевать и процесс
> пищеварения стал необратимым, Гердт негромко – но так, чтобы мне было
> слышно каждое слово! – сказал, обращаясь к Татьяне Александровне:
>
> – Ну и молодежь пошла… Напротив него сидят два голодных ветерана войны
> – а он ест, и хоть бы что!
>
> Видимо, в этот момент у меня что-то случилось с лицом, потому что
> Зиновий Ефимович немедленно «раскололся» и начал смеяться. И я понял,
> что нахожусь в гостях у молодого человека.
>
> Таким выдался первый день моего знакомства с Гердтом.
>
>
> У Ежи Леца сказано: «Не всякому жизнь к лицу». Гердту жизнь была
> поразительно к лицу!.. Он был воплощением радости жизни, человеком
> невероятного мужского обаяния, которое сохранилось в нём до последних
> дней.
>
> Я наблюдал, как это действовало на женщин… Уже во время съемок той
> нашей телепередачи мы посадили за стол к Зиновию Ефимовичу наших
> ассистенток (по совместительству – интересных молодых женщин), чтобы
> Гердту было не так скучно рассказывать по сто восьмому разу свои
> репризы.
>
> Я, конечно, надеялся, что такое соседство взбодрит Зиновия Ефимовича,
> но никак не предполагал масштабов этого… полёта! Минут через десять
> все мы – режиссер, оператор, осветитель, – все мужики от тридцати до
> сорока, переглянулись, и в глазах у каждого была одна и та же
> печальная мысль: нам здесь делать нечего! Никакой конкуренции этому
> семидесятишестилетнему человеку мы составить не могли.
>
> Способ его воздействия я бы определил как принцип пылесоса. Он не
> атаковал объект, а просто приоткрывался немного, но там была такая
> сила и мощь, что через пять минут собеседника Гердта просто затягивало
> внутрь.
>
> Таких счастливых лиц, как у женщин в том застолье, я не видел много лет.
>
>
> Он был обманчиво легким в общении. Обманчиво доступным. Поэтому люди
> поглупее через десять минут начинали называть его Зямой… И для
> половины страны он был Зямой. Он отдавал на откуп эту масочку.
>
> Зиновий Ефимович был человеком абсолютно элитарным (в самом высоком
> смысле этого слова), человеком драматичного сознания. В последнем
> интервью, вышедшем уже после смерти Гердта, я прочел его лаконичный
> ответ на вопрос о счастье: «Я этой дамы не встречал».
>
>
> Он заставлял внутренне подтянуться. Я много раз ловил себя на том, что
> вот сижу рядом с ним, мы разговариваем и я должен изо всех сил
> стараться соответствовать.
>
> При Гердте было немыслимо плохо рассказать анекдот и вообще – просто
> болтать при нём было невозможно. Он огорчался, скучнел, отводил глаза.
> И вообще – банальность, бездарность переживал как муку, как физическую
> боль.
>
> Терпел из последних сил.
>
> Зато как никто другой радовался чужому божьему дару, справедливо
> полагая, что божий дар не может быть чужим. Свойство поразительно
> редкое для актера – они же невероятно ревнивые существа! А Зиновий
> Ефимович мог позвонить на ночь глядя и крикнуть в трубку: «Витя! Вы
> видели Чурикову в „Плаще Казановы“? Нет? Витя, вы идиот! Немедленно
> идите! Это великая актриса!..»
>
>
> Гердт никогда не путал личное с художественным. Ко мне он, кажется,
> был расположен, но похвалы тому, что я делаю, я дождался только пару
> раз. Хотя – что значит похвалы? А вот что: «Знаете, Витя, это вполне
> пристойно».
>
> А бит я был за свои телевизионные экзерсисы многократно. В этих
> случаях Гердт был тактичен, но неумолим. «Мне кажется, Витя, это не
> лучшая ваша программа». После этого хотелось извиниться и немедленно
> провалиться сквозь землю.
>
> …Гердт рассказывал про своего друга, недавно умершего поэта N., какой
> он был блистательный человек, честнейший, замечательный, глубокий… –
> но в оценке поэтической был неумолим: поэт средний.
>
> А про другого мог, наоборот, сказать: «Сволочь редкая, но стихи есть
> замечательные!»
>
>
> У Гердтов было замечательное застолье. Оно сохранилось и по сей день в
> доме у Татьяны Александровны (что, к слову, много говорит о качестве
> людей, собиравшихся вокруг Зиновия Ефимовича). Меньше всего там было
> артистов. Богемы и бомонда он терпеть не мог! За его столом была
> настоящая элита. Не попса с политикой пополам – врачи, математики,
> ученые, с которыми Зиновий Ефимович дружил по сорок – пятьдесят лет.
> Безукоризненные люди, знакомство с которыми большая честь для любого.
> Когда этого не понимали, это подчеркивалось.
>
>
> Однажды я был свидетелем того, как Гердты поругались. И вот они
> ругались, ругались… и наконец Татьяна Александровна бросила Гердту в
> лицо: «Актер!..» Это прозвучало как последнее оскорбление. И Гердт,
> оборвав крик, вдруг мрачно сказал: «А вот за это можно и по морде…»
>
> И оба расхохотались.
>
> Слово «актер» в этой семье было оскорблением, эдакое богемно-фальшивое…
>
>
> Дружить Гердты умели не по-нынешнему. Зиновию Ефимовичу было уже под
> восемьдесят, но каждый год он лично перевозил из города на дачу
> девяностолетнего артиста театра Образцова Евгения Вениаминовича
> Сперанского. А уж по мелочи…
>
> Однажды, зимой довольно голодного 1992 года в моей квартире раздается
> звонок. На пороге стоит Татьяна Александровна с мешком картошки:
> «Нужна? Хорошая, не мороженая».
>
> По дурной интеллигентской привычке я начал было отказываться.
> Аристократичная Татьяна Александровна послушала это с полминуты и
> сказала: «Значит, так. Не нужна картошка – увезу назад. Нужна – бери и
> не выё…!»
>
>
> Татьяну Александровну Правдину Ширвиндт называл: «внучка шустовских
> коньяков» (ее дедушкой был тот самый коньячный король Шустов, о
> котором упоминает чеховский Андрей в «Трех сестрах»).
>
> Татьяна Александровна стала «окончательной женой» Гердта (определение
> Зиновия Ефимовича).
>
> История их знакомства замечательна и очень многое говорит об этих двух людях.
>
> На зарубежные гастроли «Необыкновенного концерта» Гердт выезжал за
> несколько дней до труппы с переводчиком. Тот переводил ему свежие
> газеты, Гердт уяснял, чем живет страна, и когда зрители приходили на
> спектакль русской труппы, кукольный Конферансье на их родном языке
> шутил на злобу дня! Можете себе представить эффект.
>
> Так вот, Татьяна Александровна, переводчик-арабист, поехала в
> командировку в Египет, работать с театром Образцова.
>
> Она была замужем. Гердт был женат.
>
> Они познакомились – и перед расставанием договорились встретиться в
> Москве через два дня.
>
> Через два дня они встретились свободными людьми. Гердт за это время
> объяснился с женою, а Татьяна Александровна – с мужем. У нее была
> двухлетняя дочка Катя…
>
>
> Незадолго до ухода Гердта из жизни Катя взяла его фамилию и отчество.
> Он ее спросил:
>
> – Что ж ты раньше-то?..
>
> – Стеснялась…
>
> – Ддур-ра…
>
> Надо было слышать это «ддур-ра…»
>
> Так признаются в любви.
>
> Татьяна Александровна сказала однажды: «Я бы его полюбила, даже если
> бы он был бухгалтером».
>
>
> Есть острословы, а есть люди остроумные – и это диаметрально
> противоположные типы людей. Гердт никогда не острил. В нем этого
> кавээнского «вот я вам сейчас пошучу…» – не было совершенно.
>
> Гердт поддерживал разговор, или поворачивал его, или прекращал – но
> это всегда было развитие мысли. Он успевал думать – редкость для людей
> шутящих.
>
> Шутка рождалась как результат оценки ситуации.
>
> Одна молодая журналистка передала мне совершенно блистательный диалог,
> произошедший у нее с Гердтом: «Ну что, деточка? Будете брать у меня
> интервью?» – «Да, Зиновий Ефимович…» – «Ах, всем вам от меня только
> одного нужно!..»
>
> В 1949–1950 годах, во времена борьбы с космополитизмом, Зиновий
> Ефимович со своим братом Борисом возвращался с кладбища (была
> годовщина смерти мамы). На Садовом кольце они зашли в пивнушку
> («шалман», как определил ее Гердт) – согреться и помянуть. Перед ними
> в очереди стоял огромный детина. И когда очередь дошла до него, он
> вдруг развернулся в их сторону и громко сказал продавщице: «Нет уж!
> Сначала – им. Они же у нас везде первые!..»
>
> И Гердт, маленький человек, ударил детину в лицо. Это была не
> пощечина, а именно удар. Детина упал… Шалман загудел, упавший начал
> подниматься… Продавщица охнула: «За что?! Он ведь тебя даже жидом не
> назвал!..»
>
> И стало ясно, что сейчас будет самосуд.
>
> …Эту историю я услышал во время съемок телепередачи в ответ на свою
> просьбу рассказать о людях, которые спасали Гердта. И он рассказал мне
> о троих. О медсестре Вере Ведениной, которая вытащила его в феврале
> 1943 года с поля боя, из-под огня. О Ксении Винцентини – хирурге,
> которая делала ему последнюю, одиннадцатую операцию и спасла ногу. И
> рассказал он вот этот случай.
>
> …Когда всё шло к самосуду, от стойки оторвался человек, которому Гердт
> едва доходил до подмышек. «Он подошел ко мне, загреб своими ручищами
> за лацканы моего пальтишка, – рассказывал Гердт, – и я понял, что это
> конец. Мужик приподнял меня, наклонился к самому моему лицу и внятно,
> на всю пивную, сказал: „И делай так каждый раз, сынок, когда
> кто-нибудь скажет тебе что про твою нацию“».
>
> И «бережно» (слово самого Гердта) поцеловав его, поставил на место и,
> повернувшись, оглядел шалман. Шалман затих, и все вернулись к своим
> бутербродам.
>
> В этой истории – не только тот замечательный незнакомец. В ней – весь
> Гердт. Как позже писал Визбор: «Честь должна быть спасена мгновенно».
> И эта мягкость, этот «всесоюзный Зяма» из «Кинопанорамы» и «Чай-клуба»
> – далеко не весь Гердт. Повторюсь: он был человеком очень суровых
> правил.
>
>
> На панихиде по Гердту Михаил Швейцер сказал: такие, как он, инвалиды
> сидели после войны в переходах, играя на гармошке и прося милостыню…
>
> Судьба и история, надо им отдать должное, действительно сделали всё
> для того, чтобы стереть Гердта в порошок.
>
> Еврей, что могло стать приговором само по себе; инвалид и вообще
> человек не Бог весть каких физических кондиций. Внешность? Детские и
> юношеские фотографии – жалко смотреть… Маленький еврейский мальчик с
> оттопыренными ушами и огромными, заранее несчастными глазами…
>
> Но, как сказал Бомарше, «время – честный человек».
>
> Какой-то другой француз заметил, что к сорока годам женщина получает
> на своем лице то, что заслуживает. Мужчина – тоже. К началу пятого
> десятка собственно антропология уходит на второй план; душа начинает
> рисовать на лице свои черты.
>
> У Гердта к пятидесяти стало необыкновенное лицо. Поразительной
> красоты! Его стали снимать в кино, и вдруг выяснилось, что – не
> оторваться! Война, четыре года костылей и больниц, одиннадцать
> операций – все эти страдания преобразили Гердта.
>
> Сколько людей эти погибельные обстоятельства уничтожили!.. А Гердт
> преодолел земное притяжение – в нем был такой заряд жизнестойкости! Он
> был, по точному определению Саши Кабакова, супермен.
>
> На вопросы о здоровье Гердт никогда не отвечал нейтральным «ничего».
> «Шикарно, потрясающе!»… Только в последние полгода он опустил планку
> до «вполне сносно» – когда боль уже почти не отпускала его. «Если не
> считать того, что я умираю», – в разговоре со мной добавил он однажды,
> бабелевским поворотом рычага переключив стон отчаяния в репризу.
>
>
> Татьяна Александровна не позволяла ему умирать. Просто – не позволяла.
> «Поднимайся, обедать будем в столовой. Приехал такой-то…» (а всегда
> кто-то приезжал).
>
> В последнее время очень часто рядом с ними была Людмила Львовна
> Хесина, врач, друг. Если бы не эти две женщины, Гердт мог не дожить до
> своего восьмидесятилетия.
>
>
> Ему было под шестьдесят, когда он впервые после войны вышел на сцену –
> в спектакле театра «Современник». Он дебютировал, когда принято
> подводить итоги. Он играл блестяще – но как мало было ролей, достойных
> его дара! Лира он сыграл только за кадром, Ричарда и Шейлока не сыграл
> вообще. Паниковский, исполненный с какой-то головокружительной
> свободой, на пяти процентах актерских возможностей, стал его визитной
> карточкой.
>
> Он не любил эту роль, досадовал на случайно прилипшее амплуа.
>
> Любимца капустников, всеобщего Зяму – его, в сущности, проглядели.
> Великий артист, он рассказывал за кадром про лошадку, которая бегает
> быстрее собачки, – и делал рекламный ролик произведением искусства!
> Всё, к чему он прикасался, становилось золотым, потому что – он был
> гений.
>
> Незадолго до ухода Гердта из жизни, когда ему исполнилось восемьдесят
> и было ясно, что он уже… на пороге, Валерий Фокин сказал: «Эх!..
> Упустили время. Еще бы лет пять назад могли рвануть с ним „Короля
> Лира“…»
>
> Какой бы это был Лир!
>
>
> Про свои актерские работы он говорил крайне мало, но однажды
> признался, что за своего Мефистофеля из козаковского телефильма ему не
> стыдно. Он сказал: «Там было несколько подлинных секунд».
>
> Это была его высшая похвала себе. Я думаю, ни разу в жизни никто не
> услышал от него слова «творчество» применительно к тому, что делал он
> сам.
>
> Гердт почти не публиковал своих текстов, хотя рифмовал очень лихо и
> как литератор был намного талантливее большинства известных мне
> стихотворных фельетонистов. Но – выросший на Маяковском и Пастернаке,
> бывший другом Окуджавы и Самойлова, он стеснялся даже говорить о
> написанном, не то что публиковать.
>
> Не было случая, чтобы Гердта было больше, чем нужно, хоть на одну
> секунду. Чувство меры родилось раньше него. Вот эта актерская болезнь,
> когда бульдозером со сцены не стащить, была Гердту совершенно чужда.
> Он всегда уходил раньше, чем это было нужно публике.
>
> Зима, начало девяносто шестого года.
>
> Мы едем в Троицк, в больницу, где Гердту должны поставить капельницу и
> дать очередную порцию лекарств. За рулем сам Зиновий Ефимович.
>
> Мы приехали и прошли в палату. Когда я вышел из палаты что-то
> отнести-принести, в коридоре мне кланялись люди – потому что я был с
> Гердтом. Я понял, что такое светиться отраженным светом. Как луна…
>
> Он тогда должен был ехать в Прагу сниматься, и врач (ее звали Наташа)
> давала ему последний инструктаж по таблеткам.
>
> И вот Гердт полулежит в кресле, катетер в вене, рядом капельница,
> Наташа сидит у него в ногах, и он сдает ей экзамен, перечисляет, что и
> когда нужно принимать… Сдает он этот экзамен с первого раза, память
> профессиональная. Наконец Наташа говорит Гердту: «Зиновий Ефимович,
> еще какие-нибудь вопросы есть?»
>
> Тут Гердт, лежавший двадцать минут эдаким послушным старичком, вдруг
> садится, при этом свободная от капельницы рука оказывается на
> Наташином колене. И говорит: «Да, один вопрос. Как там в Чечне?»
>
> Он был молод. Он был моложе многих из тех, кто годится ему во внуки –
> от этого такая горечь доныне. Его смерть – смерть трагическая и
> преждевременная, что подтвердили на его похоронах слезы сотен людей
> «из публики», как сказал бы сам Гердт. Старое, измученное тело унесло
> с собою в могилу нежное юношеское сердце и ясную голову.
>
> Когда Зиновию Ефимовичу стало ясно, что он уже уходит, что законы
> биологии распространяются и на него, он не мог с этим смириться. Ему
> было невероятно тяжело осознавать себя немощным – это, я уверен,
> причиняло ему самые большие страдания.
>
> На восьмидесятилетие Зиновия Ефимовича, 21 сентября 1996 года, к нему
> на дачу съехались, по-моему, вообще все. Включая некоторое количество
> людей, про которых я не поручусь, что Гердт их знал вообще.
>
> А одним из первых, по роду службы, явился поздравить Гердта
> вице-премьер Илюшин – он должен был вручить ему орден, называвшийся
> «За заслуги перед Отечеством» III степени. И, видимо, какой-то
> тамошний холуй подсказал Илюшину, что он едет поздравлять
> интеллигентного человека. Вице-премьеру положили закладочку в томик
> Пастернака – и, вручив орден, он этот томик на закладочке открыл,
> сообщив, что хочет прочесть имениннику вслух стихотворение «Быть
> знаменитым некрасиво».
>
> Гердт отреагировал немедленно: «Давайте лучше я вам его прочту!» А у
> Илюшина протокол, он же готовился… Нет, говорит, я сам. Тогда Гердт,
> гений компромисса, говорит: «Давайте так: строчку – вы, строчку – я…»
>
> И вот можете себе представить картинку. Илюшин (по книжке): «Быть
> знаменитым некрасиво…» Гердт (наизусть, дирижируя красивой, взлетающей
> в такт правой рукой): «Не это поднимает ввысь…» Илюшин (по книжке):
> «Не надо заводить архива…»
>
> И так они продвигаются по тексту, и всех, кроме вице-премьера,
> охватывает озноб, потому что все вспоминают последнюю строчку
> стихотворения. Строчку, которой в контексте физического состояния
> Гердта лучше не звучать совсем.
>
> Положение спас сам Гердт (раньше всех вычисливший грядущую
> неловкость). И когда вице-премьер пробубнил свое: «Позорно, ничего не
> знача…» – Гердт, указав на себя, закончил: «Быть притчей на устах у
> всех…»
>
> И рассмеялся, прерывая эту чиновную выдумку. Последние строфы
> прочитаны не были. Артист не дал первому вице-премьеру попасть в
> дурацкое положение.
>
> На вечере в честь 80-летия Зиновия Гердта, в октябре 1996-го,
> случилось то, что иначе как чудом назвать нельзя.
>
> На сцену поднялась та самая Вера Веденина, которая спасла его, вытащив
> на себе с поля боя, – и Гердт, сидевший за кулисами и смотревший
> действие по телевизионному монитору, вдруг сказал: «Я должен к ней
> выйти!»
>
> И вот две Татьяны, жена Гердта и жена Сергея Никитина, помогли Зиновию
> Ефимовичу добраться до кулисы, и он отпустил руку жены – и на сцену
> вышел сам! Вся страна видела это.
>
> Они обнялись. Вера Павловна, потерявшись на публике, начала говорить
> про войну, про победу, что-то сбивчивое, неловкое… Гердт мягко
> остановил её: «Вера, да ну их на фиг!.. Победили и победили…»
>
> Как он умел снимать пафос!
>
> С Гердта не брали денег на рынке. Я видел это своими глазами. Отводили
> руку с деньгами, а потом догоняли у машины и клали в машину арбуз.
>
> Вот что такое – не популярность, а слава!
>
> Если спросить этих людей, почему они так поступают, они, может быть,
> даже и не смогли бы внятно ответить на этот вопрос. Но даже торговцы
> мясом подсознательно понимали, что Зиновий Гердт им уже давно за всё
> заплатил.
>
> Что все мы должны ему больше, чем он нам.
> разгневанных мужчин». Двенадцать портретов известных артистов. Уж
> почему они были «разгневанные», не знаю – название было просто взято
> взаймы у старого американского фильма.
>
> И вот тогдашнее телевизионное начальство предложило мне сделать
> передачу о Гердте. Надо ли говорить, что я согласился прежде, чем
> начальство успело закрыть рот!
>
> Удивительная вещь. Задолго до знакомства я относился к Гердту как к
> близкому человеку. Я понимал, что такое же родственное чувство Гердт
> вызывает в сотнях тысяч людей, но всё равно (повторяю, задолго до
> знакомства) чувство к этому человеку было очень… личным, что ли. Я
> позвонил Зиновию Ефимовичу – и поехал на Пахру, на дачу, где он жил.
>
> Машины у меня не было; машина Гердта стояла возле автобусной
> остановки. Он встречал так всех «безлошадных» гостей.
>
>
> …Мы уже несколько часов обсуждали будущую телепередачу, когда Татьяна
> Александровна предложила пройти за стол.
>
> Гердт подозрительно сильно обрадовался моему согласию поужинать вместе
> с ним, пошел на кухню и начал лично готовить антрекот, приговаривая
> что-то насчет собственного гостеприимства. Рядом хлопотала Татьяна
> Александровна.
>
> Через несколько минут передо мной, как на скатерти-самобранке,
> расстелилась еда-питье. А напротив сидел Зиновий Ефимович Гердт –
> перед стаканом воды и лежащим на блюдечке кусочком мацы.
>
> Сидевшая рядом с мужем Татьяна Александровна голодала из солидарности.
>
> А я сидел перед антрекотом, и слюноотделение уже началось. Я что-то
> жалко пискнул в том смысле, что предполагал ужинать вместе с
> хозяевами…
>
> – Ну что вы! – воскликнул Гердт. – Я обожаю, когда при мне вкусно
> едят! Сделайте одолжение!
>
> И даже, кажется, приложил руки к груди, изображая мольбу. А я
> (повторяю в последний раз) был ужасно голоден и долго бороться с
> интеллигентностью не мог.
>
> Когда я положил кусочек антрекота в рот, начал его жевать и процесс
> пищеварения стал необратимым, Гердт негромко – но так, чтобы мне было
> слышно каждое слово! – сказал, обращаясь к Татьяне Александровне:
>
> – Ну и молодежь пошла… Напротив него сидят два голодных ветерана войны
> – а он ест, и хоть бы что!
>
> Видимо, в этот момент у меня что-то случилось с лицом, потому что
> Зиновий Ефимович немедленно «раскололся» и начал смеяться. И я понял,
> что нахожусь в гостях у молодого человека.
>
> Таким выдался первый день моего знакомства с Гердтом.
>
>
> У Ежи Леца сказано: «Не всякому жизнь к лицу». Гердту жизнь была
> поразительно к лицу!.. Он был воплощением радости жизни, человеком
> невероятного мужского обаяния, которое сохранилось в нём до последних
> дней.
>
> Я наблюдал, как это действовало на женщин… Уже во время съемок той
> нашей телепередачи мы посадили за стол к Зиновию Ефимовичу наших
> ассистенток (по совместительству – интересных молодых женщин), чтобы
> Гердту было не так скучно рассказывать по сто восьмому разу свои
> репризы.
>
> Я, конечно, надеялся, что такое соседство взбодрит Зиновия Ефимовича,
> но никак не предполагал масштабов этого… полёта! Минут через десять
> все мы – режиссер, оператор, осветитель, – все мужики от тридцати до
> сорока, переглянулись, и в глазах у каждого была одна и та же
> печальная мысль: нам здесь делать нечего! Никакой конкуренции этому
> семидесятишестилетнему человеку мы составить не могли.
>
> Способ его воздействия я бы определил как принцип пылесоса. Он не
> атаковал объект, а просто приоткрывался немного, но там была такая
> сила и мощь, что через пять минут собеседника Гердта просто затягивало
> внутрь.
>
> Таких счастливых лиц, как у женщин в том застолье, я не видел много лет.
>
>
> Он был обманчиво легким в общении. Обманчиво доступным. Поэтому люди
> поглупее через десять минут начинали называть его Зямой… И для
> половины страны он был Зямой. Он отдавал на откуп эту масочку.
>
> Зиновий Ефимович был человеком абсолютно элитарным (в самом высоком
> смысле этого слова), человеком драматичного сознания. В последнем
> интервью, вышедшем уже после смерти Гердта, я прочел его лаконичный
> ответ на вопрос о счастье: «Я этой дамы не встречал».
>
>
> Он заставлял внутренне подтянуться. Я много раз ловил себя на том, что
> вот сижу рядом с ним, мы разговариваем и я должен изо всех сил
> стараться соответствовать.
>
> При Гердте было немыслимо плохо рассказать анекдот и вообще – просто
> болтать при нём было невозможно. Он огорчался, скучнел, отводил глаза.
> И вообще – банальность, бездарность переживал как муку, как физическую
> боль.
>
> Терпел из последних сил.
>
> Зато как никто другой радовался чужому божьему дару, справедливо
> полагая, что божий дар не может быть чужим. Свойство поразительно
> редкое для актера – они же невероятно ревнивые существа! А Зиновий
> Ефимович мог позвонить на ночь глядя и крикнуть в трубку: «Витя! Вы
> видели Чурикову в „Плаще Казановы“? Нет? Витя, вы идиот! Немедленно
> идите! Это великая актриса!..»
>
>
> Гердт никогда не путал личное с художественным. Ко мне он, кажется,
> был расположен, но похвалы тому, что я делаю, я дождался только пару
> раз. Хотя – что значит похвалы? А вот что: «Знаете, Витя, это вполне
> пристойно».
>
> А бит я был за свои телевизионные экзерсисы многократно. В этих
> случаях Гердт был тактичен, но неумолим. «Мне кажется, Витя, это не
> лучшая ваша программа». После этого хотелось извиниться и немедленно
> провалиться сквозь землю.
>
> …Гердт рассказывал про своего друга, недавно умершего поэта N., какой
> он был блистательный человек, честнейший, замечательный, глубокий… –
> но в оценке поэтической был неумолим: поэт средний.
>
> А про другого мог, наоборот, сказать: «Сволочь редкая, но стихи есть
> замечательные!»
>
>
> У Гердтов было замечательное застолье. Оно сохранилось и по сей день в
> доме у Татьяны Александровны (что, к слову, много говорит о качестве
> людей, собиравшихся вокруг Зиновия Ефимовича). Меньше всего там было
> артистов. Богемы и бомонда он терпеть не мог! За его столом была
> настоящая элита. Не попса с политикой пополам – врачи, математики,
> ученые, с которыми Зиновий Ефимович дружил по сорок – пятьдесят лет.
> Безукоризненные люди, знакомство с которыми большая честь для любого.
> Когда этого не понимали, это подчеркивалось.
>
>
> Однажды я был свидетелем того, как Гердты поругались. И вот они
> ругались, ругались… и наконец Татьяна Александровна бросила Гердту в
> лицо: «Актер!..» Это прозвучало как последнее оскорбление. И Гердт,
> оборвав крик, вдруг мрачно сказал: «А вот за это можно и по морде…»
>
> И оба расхохотались.
>
> Слово «актер» в этой семье было оскорблением, эдакое богемно-фальшивое…
>
>
> Дружить Гердты умели не по-нынешнему. Зиновию Ефимовичу было уже под
> восемьдесят, но каждый год он лично перевозил из города на дачу
> девяностолетнего артиста театра Образцова Евгения Вениаминовича
> Сперанского. А уж по мелочи…
>
> Однажды, зимой довольно голодного 1992 года в моей квартире раздается
> звонок. На пороге стоит Татьяна Александровна с мешком картошки:
> «Нужна? Хорошая, не мороженая».
>
> По дурной интеллигентской привычке я начал было отказываться.
> Аристократичная Татьяна Александровна послушала это с полминуты и
> сказала: «Значит, так. Не нужна картошка – увезу назад. Нужна – бери и
> не выё…!»
>
>
> Татьяну Александровну Правдину Ширвиндт называл: «внучка шустовских
> коньяков» (ее дедушкой был тот самый коньячный король Шустов, о
> котором упоминает чеховский Андрей в «Трех сестрах»).
>
> Татьяна Александровна стала «окончательной женой» Гердта (определение
> Зиновия Ефимовича).
>
> История их знакомства замечательна и очень многое говорит об этих двух людях.
>
> На зарубежные гастроли «Необыкновенного концерта» Гердт выезжал за
> несколько дней до труппы с переводчиком. Тот переводил ему свежие
> газеты, Гердт уяснял, чем живет страна, и когда зрители приходили на
> спектакль русской труппы, кукольный Конферансье на их родном языке
> шутил на злобу дня! Можете себе представить эффект.
>
> Так вот, Татьяна Александровна, переводчик-арабист, поехала в
> командировку в Египет, работать с театром Образцова.
>
> Она была замужем. Гердт был женат.
>
> Они познакомились – и перед расставанием договорились встретиться в
> Москве через два дня.
>
> Через два дня они встретились свободными людьми. Гердт за это время
> объяснился с женою, а Татьяна Александровна – с мужем. У нее была
> двухлетняя дочка Катя…
>
>
> Незадолго до ухода Гердта из жизни Катя взяла его фамилию и отчество.
> Он ее спросил:
>
> – Что ж ты раньше-то?..
>
> – Стеснялась…
>
> – Ддур-ра…
>
> Надо было слышать это «ддур-ра…»
>
> Так признаются в любви.
>
> Татьяна Александровна сказала однажды: «Я бы его полюбила, даже если
> бы он был бухгалтером».
>
>
> Есть острословы, а есть люди остроумные – и это диаметрально
> противоположные типы людей. Гердт никогда не острил. В нем этого
> кавээнского «вот я вам сейчас пошучу…» – не было совершенно.
>
> Гердт поддерживал разговор, или поворачивал его, или прекращал – но
> это всегда было развитие мысли. Он успевал думать – редкость для людей
> шутящих.
>
> Шутка рождалась как результат оценки ситуации.
>
> Одна молодая журналистка передала мне совершенно блистательный диалог,
> произошедший у нее с Гердтом: «Ну что, деточка? Будете брать у меня
> интервью?» – «Да, Зиновий Ефимович…» – «Ах, всем вам от меня только
> одного нужно!..»
>
> В 1949–1950 годах, во времена борьбы с космополитизмом, Зиновий
> Ефимович со своим братом Борисом возвращался с кладбища (была
> годовщина смерти мамы). На Садовом кольце они зашли в пивнушку
> («шалман», как определил ее Гердт) – согреться и помянуть. Перед ними
> в очереди стоял огромный детина. И когда очередь дошла до него, он
> вдруг развернулся в их сторону и громко сказал продавщице: «Нет уж!
> Сначала – им. Они же у нас везде первые!..»
>
> И Гердт, маленький человек, ударил детину в лицо. Это была не
> пощечина, а именно удар. Детина упал… Шалман загудел, упавший начал
> подниматься… Продавщица охнула: «За что?! Он ведь тебя даже жидом не
> назвал!..»
>
> И стало ясно, что сейчас будет самосуд.
>
> …Эту историю я услышал во время съемок телепередачи в ответ на свою
> просьбу рассказать о людях, которые спасали Гердта. И он рассказал мне
> о троих. О медсестре Вере Ведениной, которая вытащила его в феврале
> 1943 года с поля боя, из-под огня. О Ксении Винцентини – хирурге,
> которая делала ему последнюю, одиннадцатую операцию и спасла ногу. И
> рассказал он вот этот случай.
>
> …Когда всё шло к самосуду, от стойки оторвался человек, которому Гердт
> едва доходил до подмышек. «Он подошел ко мне, загреб своими ручищами
> за лацканы моего пальтишка, – рассказывал Гердт, – и я понял, что это
> конец. Мужик приподнял меня, наклонился к самому моему лицу и внятно,
> на всю пивную, сказал: „И делай так каждый раз, сынок, когда
> кто-нибудь скажет тебе что про твою нацию“».
>
> И «бережно» (слово самого Гердта) поцеловав его, поставил на место и,
> повернувшись, оглядел шалман. Шалман затих, и все вернулись к своим
> бутербродам.
>
> В этой истории – не только тот замечательный незнакомец. В ней – весь
> Гердт. Как позже писал Визбор: «Честь должна быть спасена мгновенно».
> И эта мягкость, этот «всесоюзный Зяма» из «Кинопанорамы» и «Чай-клуба»
> – далеко не весь Гердт. Повторюсь: он был человеком очень суровых
> правил.
>
>
> На панихиде по Гердту Михаил Швейцер сказал: такие, как он, инвалиды
> сидели после войны в переходах, играя на гармошке и прося милостыню…
>
> Судьба и история, надо им отдать должное, действительно сделали всё
> для того, чтобы стереть Гердта в порошок.
>
> Еврей, что могло стать приговором само по себе; инвалид и вообще
> человек не Бог весть каких физических кондиций. Внешность? Детские и
> юношеские фотографии – жалко смотреть… Маленький еврейский мальчик с
> оттопыренными ушами и огромными, заранее несчастными глазами…
>
> Но, как сказал Бомарше, «время – честный человек».
>
> Какой-то другой француз заметил, что к сорока годам женщина получает
> на своем лице то, что заслуживает. Мужчина – тоже. К началу пятого
> десятка собственно антропология уходит на второй план; душа начинает
> рисовать на лице свои черты.
>
> У Гердта к пятидесяти стало необыкновенное лицо. Поразительной
> красоты! Его стали снимать в кино, и вдруг выяснилось, что – не
> оторваться! Война, четыре года костылей и больниц, одиннадцать
> операций – все эти страдания преобразили Гердта.
>
> Сколько людей эти погибельные обстоятельства уничтожили!.. А Гердт
> преодолел земное притяжение – в нем был такой заряд жизнестойкости! Он
> был, по точному определению Саши Кабакова, супермен.
>
> На вопросы о здоровье Гердт никогда не отвечал нейтральным «ничего».
> «Шикарно, потрясающе!»… Только в последние полгода он опустил планку
> до «вполне сносно» – когда боль уже почти не отпускала его. «Если не
> считать того, что я умираю», – в разговоре со мной добавил он однажды,
> бабелевским поворотом рычага переключив стон отчаяния в репризу.
>
>
> Татьяна Александровна не позволяла ему умирать. Просто – не позволяла.
> «Поднимайся, обедать будем в столовой. Приехал такой-то…» (а всегда
> кто-то приезжал).
>
> В последнее время очень часто рядом с ними была Людмила Львовна
> Хесина, врач, друг. Если бы не эти две женщины, Гердт мог не дожить до
> своего восьмидесятилетия.
>
>
> Ему было под шестьдесят, когда он впервые после войны вышел на сцену –
> в спектакле театра «Современник». Он дебютировал, когда принято
> подводить итоги. Он играл блестяще – но как мало было ролей, достойных
> его дара! Лира он сыграл только за кадром, Ричарда и Шейлока не сыграл
> вообще. Паниковский, исполненный с какой-то головокружительной
> свободой, на пяти процентах актерских возможностей, стал его визитной
> карточкой.
>
> Он не любил эту роль, досадовал на случайно прилипшее амплуа.
>
> Любимца капустников, всеобщего Зяму – его, в сущности, проглядели.
> Великий артист, он рассказывал за кадром про лошадку, которая бегает
> быстрее собачки, – и делал рекламный ролик произведением искусства!
> Всё, к чему он прикасался, становилось золотым, потому что – он был
> гений.
>
> Незадолго до ухода Гердта из жизни, когда ему исполнилось восемьдесят
> и было ясно, что он уже… на пороге, Валерий Фокин сказал: «Эх!..
> Упустили время. Еще бы лет пять назад могли рвануть с ним „Короля
> Лира“…»
>
> Какой бы это был Лир!
>
>
> Про свои актерские работы он говорил крайне мало, но однажды
> признался, что за своего Мефистофеля из козаковского телефильма ему не
> стыдно. Он сказал: «Там было несколько подлинных секунд».
>
> Это была его высшая похвала себе. Я думаю, ни разу в жизни никто не
> услышал от него слова «творчество» применительно к тому, что делал он
> сам.
>
> Гердт почти не публиковал своих текстов, хотя рифмовал очень лихо и
> как литератор был намного талантливее большинства известных мне
> стихотворных фельетонистов. Но – выросший на Маяковском и Пастернаке,
> бывший другом Окуджавы и Самойлова, он стеснялся даже говорить о
> написанном, не то что публиковать.
>
> Не было случая, чтобы Гердта было больше, чем нужно, хоть на одну
> секунду. Чувство меры родилось раньше него. Вот эта актерская болезнь,
> когда бульдозером со сцены не стащить, была Гердту совершенно чужда.
> Он всегда уходил раньше, чем это было нужно публике.
>
> Зима, начало девяносто шестого года.
>
> Мы едем в Троицк, в больницу, где Гердту должны поставить капельницу и
> дать очередную порцию лекарств. За рулем сам Зиновий Ефимович.
>
> Мы приехали и прошли в палату. Когда я вышел из палаты что-то
> отнести-принести, в коридоре мне кланялись люди – потому что я был с
> Гердтом. Я понял, что такое светиться отраженным светом. Как луна…
>
> Он тогда должен был ехать в Прагу сниматься, и врач (ее звали Наташа)
> давала ему последний инструктаж по таблеткам.
>
> И вот Гердт полулежит в кресле, катетер в вене, рядом капельница,
> Наташа сидит у него в ногах, и он сдает ей экзамен, перечисляет, что и
> когда нужно принимать… Сдает он этот экзамен с первого раза, память
> профессиональная. Наконец Наташа говорит Гердту: «Зиновий Ефимович,
> еще какие-нибудь вопросы есть?»
>
> Тут Гердт, лежавший двадцать минут эдаким послушным старичком, вдруг
> садится, при этом свободная от капельницы рука оказывается на
> Наташином колене. И говорит: «Да, один вопрос. Как там в Чечне?»
>
> Он был молод. Он был моложе многих из тех, кто годится ему во внуки –
> от этого такая горечь доныне. Его смерть – смерть трагическая и
> преждевременная, что подтвердили на его похоронах слезы сотен людей
> «из публики», как сказал бы сам Гердт. Старое, измученное тело унесло
> с собою в могилу нежное юношеское сердце и ясную голову.
>
> Когда Зиновию Ефимовичу стало ясно, что он уже уходит, что законы
> биологии распространяются и на него, он не мог с этим смириться. Ему
> было невероятно тяжело осознавать себя немощным – это, я уверен,
> причиняло ему самые большие страдания.
>
> На восьмидесятилетие Зиновия Ефимовича, 21 сентября 1996 года, к нему
> на дачу съехались, по-моему, вообще все. Включая некоторое количество
> людей, про которых я не поручусь, что Гердт их знал вообще.
>
> А одним из первых, по роду службы, явился поздравить Гердта
> вице-премьер Илюшин – он должен был вручить ему орден, называвшийся
> «За заслуги перед Отечеством» III степени. И, видимо, какой-то
> тамошний холуй подсказал Илюшину, что он едет поздравлять
> интеллигентного человека. Вице-премьеру положили закладочку в томик
> Пастернака – и, вручив орден, он этот томик на закладочке открыл,
> сообщив, что хочет прочесть имениннику вслух стихотворение «Быть
> знаменитым некрасиво».
>
> Гердт отреагировал немедленно: «Давайте лучше я вам его прочту!» А у
> Илюшина протокол, он же готовился… Нет, говорит, я сам. Тогда Гердт,
> гений компромисса, говорит: «Давайте так: строчку – вы, строчку – я…»
>
> И вот можете себе представить картинку. Илюшин (по книжке): «Быть
> знаменитым некрасиво…» Гердт (наизусть, дирижируя красивой, взлетающей
> в такт правой рукой): «Не это поднимает ввысь…» Илюшин (по книжке):
> «Не надо заводить архива…»
>
> И так они продвигаются по тексту, и всех, кроме вице-премьера,
> охватывает озноб, потому что все вспоминают последнюю строчку
> стихотворения. Строчку, которой в контексте физического состояния
> Гердта лучше не звучать совсем.
>
> Положение спас сам Гердт (раньше всех вычисливший грядущую
> неловкость). И когда вице-премьер пробубнил свое: «Позорно, ничего не
> знача…» – Гердт, указав на себя, закончил: «Быть притчей на устах у
> всех…»
>
> И рассмеялся, прерывая эту чиновную выдумку. Последние строфы
> прочитаны не были. Артист не дал первому вице-премьеру попасть в
> дурацкое положение.
>
> На вечере в честь 80-летия Зиновия Гердта, в октябре 1996-го,
> случилось то, что иначе как чудом назвать нельзя.
>
> На сцену поднялась та самая Вера Веденина, которая спасла его, вытащив
> на себе с поля боя, – и Гердт, сидевший за кулисами и смотревший
> действие по телевизионному монитору, вдруг сказал: «Я должен к ней
> выйти!»
>
> И вот две Татьяны, жена Гердта и жена Сергея Никитина, помогли Зиновию
> Ефимовичу добраться до кулисы, и он отпустил руку жены – и на сцену
> вышел сам! Вся страна видела это.
>
> Они обнялись. Вера Павловна, потерявшись на публике, начала говорить
> про войну, про победу, что-то сбивчивое, неловкое… Гердт мягко
> остановил её: «Вера, да ну их на фиг!.. Победили и победили…»
>
> Как он умел снимать пафос!
>
> С Гердта не брали денег на рынке. Я видел это своими глазами. Отводили
> руку с деньгами, а потом догоняли у машины и клали в машину арбуз.
>
> Вот что такое – не популярность, а слава!
>
> Если спросить этих людей, почему они так поступают, они, может быть,
> даже и не смогли бы внятно ответить на этот вопрос. Но даже торговцы
> мясом подсознательно понимали, что Зиновий Гердт им уже давно за всё
> заплатил.
>
> Что все мы должны ему больше, чем он нам.
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Шендерович о Гердте | Мышечки - Дневник Мышечки |
Лента друзей Мышечки
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»