ЗОЩЕНКО МИША

К 130-летию со дня рождения писателя М.М. Зощенко
Первое произведение Михаила Михайловича Зощенко появилось в 1922 году, в самый разгар НЭПа, и нэповские персонажи, а также лица, по нравственным и идейным свойствам на них похожие, стали и в дальнейшем главными действующими лицами его рассказов и повестей, пользовавшихся у читателей необычайной популярностью.
Высоко ценил его творчество Алексей Максимович Горький, другие видные писатели; о Зощенко спорили, ему подражали, им восхищались. Но при этом до сих пор точно не установлены ни дата, ни место его рождения. Некоторые пишут: 10 августа (29 июля) 1895 года в Полтаве, однако в автобиографии М.М. Зощенко как-то написал: «1894 год, Петербург». Правнучка писателя Вера объяснила путаницу так: «В 1894 году в Полтаве действительно родился Миша Зощенко, но вскоре умер от какой-то детской болезни или инфекции. Чтобы забыть об этой тяжелой утрате, семья переехала в Петербург, где на свет снова появился мальчик, которого в память об умершем сыне назвали Мишей».
Иные критики, в первую голову из уехавших за границу по израильской визе, принялись выискивать у него свои корни, но никак не преуспели, да и не могли преуспеть. Отец ведь его – Михаил Иванович Зощенко – происходил из полтавских дворян, а мать Елена Осиповна Сурина – русская дворянка. Сам писатель однажды сказал даже о своих итальянских корнях, мол, предки его, «приглашенные украинскими земельными магнатами строить усадьбы», были прозваны «зодчими», что крестьяне принимали «за фамилию или кличку»: «Отсюда и пошло. Зодчие – Зодченко. Но «дч» неудобно для произношения и постепенно оно превратилось в звук «щ».
Было ли так на самом деле, или это розыгрыш писателя, к чему он порой прибегал, пока не выяснено. Оставим, впрочем, изучение его родословной биографам, а подчеркнем, что после горбачевско-ельцинского госпереворота и воцарения в России буржуазных порядков не просто вернулись, а пышно расцвели все социальные пороки, в советское время точно называемые «пережитками капитализма», которые столь язвительно и бескомпромиссно обличал сатирик Михаил Зощенко.
И впрямь: куда ни глянь – везде мелькают прямо-таки зощенковские персонажи. То важничающий старичок, восторгающийся заграницей и желающий «омолодиться» у тамошних «профессоров» (рассказ «Европа»); то сварливая «жиличка», со всеми ссорящаяся из-за кухонного «ежика» («Нервные люди»), напоминая высокомерностью своей одну нынешнюю депутатшу; то улучшенное лечение за «материальную благодарность» вместо равнодушной-де бесплатной медицины («Плохой случай»); то на почте опять нагрянула перестройка, без учета ваших интересов («Выгодная комбинация»); то новоявленная, но со старой «идеологией» особа «в шляпке», ищущая «кавалера, и у власти», будто сегодняшняя ушлая девица («Аристократка»)…
И когда приходишь в Музей-квартиру М.М. Зощенко (ныне – Литературный музей «XX век»), что находится в квартире №119 по Малой Конюшенной, 4/2 (прежде – канал Грибоедова), где он жил в 1955–1958 годах, подобные сравнения возникают невольно. И хотя акцент на «притеснения писателя советской властью» явно педалируется, но думающий читатель, судя по отзывам, вполне разбирается что к чему. Очень жаль, отмечают посетители, что за годы так называемой «демократии» интерес к художественной литературе заметно снизился, и теперь в музей больше экскурсии школьников и туристов водят, нежели он заполняется сам по себе…
Жизнь большого художника никогда не бывает легкой. Тем более если характер у него твердый, неуступчивый, не терпящий конъюнктуры. Рассказывают, что когда к Михаилу Михайловичу после смерти И.В Сталина пришли из Союза писателей с просьбой выступить против вождя, пообещав взамен восстановить его в членах Союза, откуда его и А.А. Ахматову исключили 4 сентября 1946 года, он веско сказал: «Я никогда не был и не буду ослом, который пинает мертвого льва».
А казалось бы, кому-кому, а ему-то уж вроде было в чем упрекнуть руководство страны за одно лишь постановление ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», где написано немало обидного для Зощенко, и главное – что его произведения «чужды советской литературе». Но он словно предвидел отмену того решения. И произошло это, пусть и спустя 42 года – 20 октября 1988 года, – но произошло же, и прямо названо оно «ошибочным», что лишний раз подтверждает стремление ВКП(б) и КПСС, чьим преемником является КПРФ – Коммунистическая партия Российской Федерации – признавать свои недостатки и исправлять их.
Предложение об отмене постановления на заседании Ленинградского обкома партии вносил М.А. Дудин, а на заседании Политбюро ЦК – первый секретарь Союза писателей СССР Г.М. Марков.
Хочется напомнить и вот что еще: на совещании Оргбюро ЦК ВКП(б) в 1946 году А.А Прокофьев, ответственный секретарь Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, спорил со Сталиным на эту тему, смело защищая «Звезду» и лично М.М. Зощенко.
Но нынешним провластным идеологам, потакающим выпуску клеветнических фильмов наподобие «Мумии» о создателе Советского государства В.И. Ленине, о котором, кстати, Зощенко написал проникновенные рассказы для детей, невыгодно показывать обстоятельства, связанные с отменой того постановления, Им гораздо важнее распространять лживые слухи о якобы «антисоветизме писателя».
Но факты говорят совсем-совсем об обратном. Когда совершилась Октябрьская революция, Зощенко добровольно вступил в Красную Армию, а до этого – с 1915 года – воевал в чине прапорщика в старой армии, получил награды за храбрость, был ранен, отравлен газом, и в конце службы демобилизован по состоянию здоровья.
Писать Зощенко начал рано – в 1902 году, профессиональные же вещи появились у него в начале 20-х годов. Это рассказы «Старуха Врангель», «Рыбья самка», «Любовь», «Война», «Лялька Пятьдесят» и «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова», отмеченные А.М. Горьким, к которому Михаил Михайлович относился благоговейно, как к учителю.
«Я высоко ценю Вашу работу, поверьте: это – не комплимент, – писал ему Горький. – Ценю и уверен, что Вы напишете весьма крупные вещи. Данные сатирика у Вас – налицо, чувство иронии очень острое, и лирика сопровождает его крайне оригинально». В связи с высказываниями критиков о близости зощенковского таланта к Лескову Алексей Максимович в письме К.А. Федину замечал: «Люди, которые сравнивают его с Лесковым, ошибаются, на мой взгляд. Зощенко заряжен иначе, да и весь – иной. Очень хорош».
Была у Горького и Зощенко общая тема, которую каждый разрабатывал по-своему. Тема эта – мещанство, которое они ненавидели и обличали непримиримо. Революция всколыхнула миллионные массы людей, перевернула их быт, выявив наряду с лучшими свойствами человека всякую накипь, о чем Ленин говорил: «Когда гибнет старое общество, труп его нельзя заколотить в гроб и положить в могилу. Он разлагается в нашей среде, этот труп гниет и заражает нас самих». Продукты подобного гниения подмечал Зощенко – и в ряде черт строящегося на новый лад общества, и в образах персонажей, перекочевавших из старого мира, пытающихся найти свое маленькое место в текущей реальной действительности.
Популярность писателя, повторим, была воистину огромной. В начале 20-х – начале 30-х годов в различных издательствах страны вышло большое число его рассказов и повестей, а в 1929–1931 годах – 6-томное собрание сочинений. На эстраде рассказы М. Зощенко с большим успехом читали Леонид Утесов и Владимир Хенкин, Игорь Ильинский, а также сам автор, как вспоминали слушавшие его чтение, – неулыбающийся, невозмутимый, подчас просто мрачный, несмотря на смех, да что смех – хохот в зале.
А где слава, там и зависть. Критики из РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), не отделявшие писателя от изображаемых им лиц, в обывательских настроениях их искали чуть ли не мироощущение его самого.
Подобным домыслам М. Зощенко время от времени давал резкий, недвусмысленный отпор. В предисловии к 4-му изданию «Сентиментальных повестей» (1923–1930) он пишет: «Лицо, от которого ведутся рассказы, есть, так сказать, воображаемое лицо. Это и есть тот средний интеллигентский тип, которому случилось жить на переломе эпох. Неврастения, идеологическое шатание, крупные противоречия и меланхолия…»
Ни дать, ни взять, как в наши дни, когда в неокапиталистическом обществе вместе с материальным обнищанием идет и обнищание духовное. Особенно наглядна такая схожесть, например, в повести «О чем пел соловей»: «Это было в самый разгар, в самый наивысший момент ихнего чувства, когда Былинкин с барышней уходили за город и до ночи бродили по лесу. И там, слушая стрекот букашек или пение соловья, подолгу стояли в неподвижных позах. И тогда Лизочка, заламывая руки, не раз спрашивала: « – Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей?» На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно: « – Жрать хочет, оттого и поет». И только потом, несколько освоившись с психологией своей барышни, Былинкин отвечал более подробно и туманно. Он предполагал, что птица поет о какой-то будущей распрекрасной жизни».
Падение уровня культуры в обществе всегда ведет к тому, что толкование истории вообще и истории художественной литературы в частности сосредотачивается в руках весьма узкой группы лиц, имеющих доступ к образованию и к издательскому делу. А это преимущественно либералы, которые и пытаются навязать читателю собственные взгляды.
Они придумали россказни про то, будто и книга, и газета, и журнал, именуемые ими «бумажным вариантом», уже устарели, противопоставляя их «электронным носителям», выводя печатное слово писателей, твердо стоящих на советских и истинно патриотических позициях, из читательского обихода путем сокращения тиражей и создания искусственных трудностей в распространении.
При советской власти книга была доступна всем. Рассказы Зощенко стали широко популярны в 20-х годах и позднее – и потому, что отчетливая сатирическая направленность их отвечала запросам победителей в революции; и потому, что издание и переиздание его книг стало возможным благодаря организации журналов и издательств для массового читателя – «Огонек», «Крокодил», «Земля и фабрика», «Прибой», «Бегемот», «Смехач», «Мухомор», «Пушка» и других.
Теперь же о М.М. Зощенко больше пишут, защищают диссертации, чем его издают. Оттого и преувеличиваются, согласно либеральным идеологическим установкам, «страдания» писателя в условиях так называемого «тоталитаризма», искажается подлинная, советская суть творчества писателя.
Иные авторы переводят политические обстоятельства, в коих принималось постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в план исключительно личных взаимоотношений среди партийных руководителей. Но разве можно забыть, как 5 марта 1946 года в колледже американского городка Фултон Уинстон Черчилль произнес агрессивную речь, назвав Советский Союз «причиной международных трудностей», а США ведущей страной «всего англоязычного мира», способной навести порядок, что стало сигналом к началу «холодной войны» против СССР?
«Расовый» оттенок той поджигательской речи тотчас же уловил И.В. Сталин, подчеркнув в беседе с корреспондентом газеты «Правда» 14 марта 1946 года: «Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира». Не реагировать на это внутри страны было нельзя, а современным историкам и литераторам не помнить об этом по меньшей мере легкомысленно.
Задолго до Великой Отечественной войны советские писатели чувствовали международную напряженность, откликаясь на нее в своей работе. Что касается М. Зощенко, то он перешел от рассказов юмористических и даже сатирических к вещам аналитического характера. Дело в том, что 23 апреля 1932 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», в соответствии с которым были распущены чисто пролетарские организации типа РАПП и предложено объединить советских писателей в единый союз с целью преодоления кружковщины и более активного участия в выполнении задач социалистического строительства.
С удовлетворением было встречено это постановление в творческих кругах, ибо оно ставило преграду демагогам и приспособленцам. А Михаил Михайлович пробует новые художественные формы, обращается к новым темам и жанрам. Тут и документалистика, и биографические очерки, и научно-исследовательские произведения, и эссе «О языке», где не без основания утверждается: искусство «должно построить такой мир и такую речь, которые не то что были бы тожественны с подлинной жизнью, но были бы великолепными образцами, к каким следует стремиться».
В 1933 году у М. Зощенко выходит необычная для него книга «Возвращенная молодость», посвященная вопросам медицинской науки, в 1934-м – «История одной жизни», написанная по итогам поездки ста двадцати писателей во главе с М. Горьким на Беломорско-Балтийский канал имени Сталина; в 1935-м – «Голубая книга». За ними – основанные на документах повести: «Черный принц» – против корыстолюбия, что проявилось при розыске сокровищ с затонувшего корабля, на которое потрачено денег больше, чем их стоимость; «Возмездие» – где героиня рассказывает, как исполняла партийное задание в тылу белогвардейцев; «Тарас Шевченко» – о великом украинском поэте; «Керенский» – об идейном и духовном крахе бывшего российского правителя, написавшем напыщенные мемуары «Издалека». Их Михаил Михайлович определяет как «весьма слабые, бесцветные фельетоны», оплакивающие «ни в чем не повинных братьев наших», не без легкой иронии заключая: «В настоящее время Керенскому пятьдесят шесть лет. Он живет в Париже. И говорят, что он еще сравнительно ничего себя чувствует».
А в «Шестой повести Белкина» М. Зощенко рассказывает о своем видении народности Пушкина. «Иной раз мне даже казалось, – замечает он, – что вместе с Пушкиным погибла та настоящая народная линия в русской литературе, которая была начата с таким удивительным блеском и которая (во второй половине прошлого столетия) была заменена психологической прозой, чуждой, в сущности, духу нашего народа». Пусть замечание это не бесспорное, но согласимся – весьма интересное…
В посвященной А.М. Горькому «Голубой книге» многие прежние рассказы сгруппированы по разделам «Деньги», «Любовь», «Коварство», «Неудачи», «Удивительные события» и сопровождаются раздумьями автора над поднятыми темами, а былой юмор сопряжен с его философскими и художническими воззрениями, которые излагаются в привычной манере, объясняя прежде всего и выбор цвета – «голубой», нынче сильно подпорченного пошляками. Но читайте Зощенко и вспомните истинное: «Этим цветом надежды, который с давних пор означает скромность, молодость, и все хорошее и возвышенное, этим цветом неба, в котором летают голуби и аэропланы, цветом неба, которое расстилается над нами, мы называем нашу смешную и отчасти трогательную книжку, – напоминает автор. – И что бы об этой книге ни говорили, в ней больше радости и надежды, чем насмешки, и меньше иронии, чем настоящей, сердечной любви и нежной привязанности к людям».
Так и получилось у него в ответ на предложение Алексея Максимовича написать юмористическую «Историю культуры». «Нет, у меня не хватило бы сил и уменья взять вашу тему в полной своей мере, – пишет он. – Я написал не Историю культуры, а, может быть, всего лишь краткую историю человеческих отношений».
Прозаик и мемуарист Вениамин Каверин, соратник Зощенко по «Серапионовым братьям», сообществу литераторов со взглядами очень и очень разнородными, откуда Михаил Михайлович вскоре вышел, называет «Голубую книгу» «несмешной», но оговаривается, что автор «показывает себя писателем своего времени, который болеет за все то, о чем он пишет».
И верно, читая ее, вспоминаешь «смешные» рассказы нэповских времен, и обретаешь как бы двойное зрение. Теперь же оно становится даже и тройным, ибо многое дурное, что писатель показывал, повторяю, вновь выскочило наружу при реставрации капитализма, разве лишь несколько «омоложенное» сегодняшними реалиями.
Скажем, рассказ «Баня», прежде веселый и напоминающий бытовой фельетон, в данной книге превратился в «Рассказ о банях и их посетителях», где изобретательно придуманный сюжет выявляет целую цепочку воровства и коррупции, а образы действующих лиц, с социальной определенностью прописанные, автор изображает, внутренне усмехаясь, с четкой идейной позиции: «В общем, и бани, и моющиеся там люди, казалось бы, могли за последнее время подтянуться и выглядеть еще более эффективно».
В легкой юмористической тональности выдержаны все рассказы «Голубой книги», образуя художественное целое, а сопоставление автором рассказов этих с ироничной изящностью изложенными фактами мировой истории, придает всему повествованию философско-сатирическое обличие, куда органично вмещаются и «арапистый человек» Сисяев, кто «кроме стрижки и брижки, еще иностранной валютой торговал», и «старый дурак», женившийся на молоденькой аферистке, и «энергичный товарищ Митрохин» с телефонной шуткой: « – Будьте любезны … Кремль…», и «Мелкий случай из личной жизни», вызванный утерей галоши в переполненном трамвае, и счастливое обретение ее после некоторых ожиданий, и рассказ о человеке, вычищенном из партии за пьянство, и удивительная победа слабого студента надо могучим водолазом, когда тот «потер побитую морду и говорит: « – Я… перед вами сдаюсь. Я, говорит, через вас, товарищ Костя Малашкин, совершенно извелся и форменно до ручки дошел», и «последний рассказ» про «подарок от царского режима» в виде пятиэтажного дома, где нет электричества, а надо-то было лишь самим ремонт произвести, после коего «все как переродились»: с работы «приходят, моются, убирают комнаты, чистятся и так далее», и образ простодушного Володьки Завитушкина, чья свадьба из-за легкомысленного уличного знакомства превратилась в назидательный фарс, уморительно разыгранный Леонидом Куравлевым в комедии Леонида Гайдая «Не может быть!»
Про М.М. Зощенко, как я уже говорил, пишут сейчас многие, а с распространением интернета чего только не порассказано о нем. И причем людьми не просто в то время не жившими, но пользующимися источниками весьма сомнительными, нередко подброшенными с Запада.
Принятое 26 августа 1946 года постановление «О репертуаре драматических театров и мерах их улучшения» иные авторы пытаются тоже привязать к «гонениям» на Зощенко, хотя пьесы его никогда не запрещались. В Ленинградском театре Комедии у Н.П. Акимова шла антифашистская пьеса М. Зощенко и Е. Шварца «Под липами Берлина», премьера которой состоялась 12 августа 1941 года. В театре миниатюр под руководством А.И. Райкина зощенковские скетчи не раз включались в сатирические спектакли. Зато определения этого постановления вспоминаются сегодня применительно к множеству современных постановок, поскольку многие современные пьесы вот уж действительно написаны «крайне неряшливо, безграмотно, без достаточного знания их авторами русского литературного и народного языка». Да и язык авторы не то чтобы не знают, а сознательно коверкают, матерные слова то и дело употребляют, заставляют актеров раздеваться догола.
Что касается профессии театрального художника, так ее модернисты, кажется, начисто исключили из своих сценических поделок. В постановлении «О кинофильме «Большая жизнь» от 4 августа 1946 года сказано о преобладании «примитивного изображения всякого рода переживаний и бытовых сцен», нынче к тому же изобилующих драками и убийствами, чем пробавляются авторы большинства «сериалов».
Вот почему сегодня следует больше говорить о необходимости поддержки реалистических и гуманистических принципов в литературе, кино, театре, живописи, а если вспоминать о давно минувших днях, то без передержек, объективно.
Объективные же обстоятельства складывались таким образом, что победное наступление Красной Армии заставляло руководство СССР еще во время Великой Отечественной войны глубже задумываться об идеологическом обеспечении завоеваний социализма в послевоенном мире. Повесть «Перед восходом солнца», при всей ее патриотичности, стояла как бы особняком в силу писательской манеры М. Зощенко, напоминавшей отчасти его прежние юмористические рассказы. Наверняка руководство раздражало и то, что у пленных и убитых немцев находили переведенные на немецкий язык книжки с зощенковскими рассказами, по соображению геббельсовской пропаганды, якобы помогающими понять «загадочную русскую душу», которая оказалась совсем иной, ибо в переводе юмор вообще передается плохо, да и сатира была направлена именно против обывательщины, калечащей душу человеческую.
В февральском номере журнала «Большевик» за 1944 год появилась критическая статья об этой повести, хоть автор еще в октябре 1943 года писал с радостным воодушевлением: «Я сижу за столом в своем номере на десятом этаже гостиницы «Москва». Только что по радио сообщили о разгроме немецких войск на Днепре. Наши доблестные войска форсировали Днепр. И вот теперь гонят противника дальше. Итак, черная армия, армия фашизма, армия мрака и реакции, пятится назад».
Нельзя не отметить и чересчур ретивое поведение некоторых коллег Зощенко, которые после постановления перестали с ним даже здороваться, а кто-то вычеркнул его и А.А. Ахматову из списка на продовольственные карточки. Пришлось генеральному секретарю Союза писателей СССР Александру Александровичу Фадееву привозить их из Москвы и сказать сердито: «Постановление ЦК к голодной смерти исключенных писателей не приговаривало».
Должно быть, предвидя нечто подобное, Сталин, так много сделавший для писателей и других мастеров культуры, чтобы они срочно были эвакуированы и могли продолжать работу, по свидетельству Константина Михайловича Симонова, тогдашнего редактора «Нового мира», говорил про Зощенко: «Надо ему помочь, – сказал Сталин и повторил: – Надо ему помочь. Дать денег. Только вы его возьмите и напечатайте, и заплатите. Зачем подачки давать? Напечатайте – и заплатите».
Но многие и помогали Михаилу Михайловичу и Анне Андреевне чем могли, поддерживали, не оглядываясь ни на кого. Это прежде всего Ольга Федоровна Берггольц, Александр Андреевич Прокофьев, Михаил Леонидович Слонимский, Виссарион Михайлович Саянов, из добрых чувств перепечатавший в редактируемом им журнале «Звезда», без ведома автора, старый рассказ «Приключения обезьяны», за что потом досталось и ему, снятому с должности, и М. Зощенко.
В 1954 году произошел неприятный случай, когда группа английских студентов, встречаясь с А.А Ахматовой и М.М. Зощенко, задавала провокационные вопросы антисоветской направленности, и, если Ахматова признала правильность постановления ЦК и доклада А.А. Жданова, то Зощенко сказал, что постановление исторически оправданно, а к докладу отнесся критически. Кое-кто из писательской среды попытался раздуть вокруг этого скандал, но обком и ЦК партии быстро приглушили его.
Об этом инциденте нам, студентам-первокурсникам филологического факультета Ленинградского университета имени А.А. Жданова, рассказывал на своей лекции Л.А. Плоткин, человек много знающий, но осторожный. Позднее, уже будучи собкором «Известий», я узнал эти подробности от Михаила Леонидовича Слонимского, дружившего с Зощенко в нелегкие для Михаила Михайловича годы, Ольги Федоровны Берггольц и Георгия Пантелеймоновича Макогоненко.
Вероятно, и поэтому Зощенко стал все реже бывать в Доме писателя имени В. Маяковского, который размещался тогда в бывшем дворце графа Шереметева, подаренном в 1934 году Союзу писателей советским правительством, а в 1993 году сгоревшем, верней всего, подожженном, поскольку вспыхнул сразу с нескольких концов. Отчасти это было как в зощенковском рассказе «Пожар»: «На месте пожарища уже начали строить новый дом, и, наверно, в скором времени погорельцы смогут уже туда въехать», но с той разницей, что после ремонта здесь открыли фешенебельную гостиницу Sheremetev Palace, писателям же дали здание поменьше и похуже. Не то время, дескать, сейчас, не советское…
Последние свои годы Михаил Михайлович жил на даче в Сестрорецке. Жил уединенно, гостей приглашал лишь самых, что ни на есть, близких. Делал переводы из произведений финского писателя Майю Лассила, писал и свои вещи – «Рогульку», например, – про то, как герой выжил в море, держась за мину, размышлял о жизни и смерти. Обличал страх в человеке, подчеркивая: «Именно он более, чем что другое, «влечет нас к смерти» (Шекспир): «Это отлично знают люди, которые были на войне. Я помню (в ту войну, то есть в Первую мировую. – Э.Ш.), солдаты, усмехаясь, говорили: «Пуля найдет труса». И это в самом деле так. Ибо устрашенный человек поступает неразумно, бестолково. Он тычется, как слепой, без учета обстановки. Страх парализует его, лишает гибкости, сопротивления. Такой человек делается физически слабым, беспомощным, суетливым».
Мужественно борясь со своими душевными и телесными ранами, Михаил Михайлович Зощенко умер 22 июля 1958 года и похоронен на Сестрорецком кладбище. Сначала памятник ему сделал художник Александр Долинный-Мудрик, друг его сына и мой, потом нынешние власти заменили его на более помпезный. Еще и похожий вариант, перестаравшись, установили у сестрорецкой библиотеки. Бог им судья…
Сегодня, когда Михаила Михайловича Зощенко издают и издают, нужно пропагандировать все лучшее, что есть в его наследии, а того лучше – приступить к академическому изданию его сочинений.
И еще важное. В раннем детстве запомнил я «Рассказы о Ленине», в которых он первым обратился к детской аудитории с произведениями о Владимире Ильиче, о честной, трудной, подвижнической жизни великого вождя.
Наверняка полезен для нынешнего юного читателя цикл рассказов о Леле и Миньке, печатавшийся в журнале «Чиж». В рассказе «Не надо врать» речь идет о мальчике, пришедшем на основе собственных наблюдений к выводу, что лгать и изворачиваться нехорошо и невыгодно. И не надо бояться правды. Он, этот мальчик, «дал себе слово говорить всегда правду, – подытоживает писатель в этом рассказе. – И я действительно так всегда и поступаю. Ах, это иногда бывает очень трудно, но зато у меня на сердце весело и спокойно».
Вот бы и нам, взрослым, всегда так поступать.
Эдуард ШЕВЕЛЁВ
[640x480]