Этот маленький рассказик посвящается Елене Дмитриевне. Она пришла в нашу школу, когда я училась в девятом классе, и была старше нас лет на восемь. Преподавала Елена Дмитриевна литературу и делала это вплоть до половины десятого класса. Потом ее уволили, не дожидаясь конца года. За что? Что такого могла натворить выпускница пединститута? О, она натворила: провела в нашем классе вечер памяти Высоцкого, причем на основе легально изданных пластинок и скудных упоминаний в журналах – «Советском экране» и в «Искусстве кино». (Год на дворе стоял 1982-й. Это для тех, кто не понял, в чем был состав преступления.) Потом был литературный вечер о поэтах Серебряного века, а затем – вечер, посвященный Шекспиру. И Шекспира, и поэтов Серебряного века мы проходили «факультативно» –  в школьной программе для них места не нашлось. Боялась их школьная программа. Вот за эти смертные грехи ее и уволили. Нечего развращать советскую молодежь!

А она развращала, и еще как! Одним из способов нас развратить было слово «общаться». То и дело в ее рассказах нам, избранным, которые были в нее влюблены и оставались после уроков или забегали к ней в класс на переменках, мелькало это дивное, волшебное и совершенно непривычное нам слово – «общаться». Диссидентское какое-то слово. «Мы вчера встречались с друзьями и так замечательно пообщались», – говорила она. Или: «Ну как общаться с этим человеком, если он…» – далее следовало объяснение, почему с ним нельзя общаться. Или: «Давайте пообщаемся не сейчас, а потом, после уроков». Я уверена, что сейчас молодые читатели меня не поймут. Что такого запредельного в этом слове? Тем более диссидентского?

На самом деле, этого слова в советском обиходе практически не было. То есть нет, оно было, конечно, но звучало в другом контексте и с другим смыслом. «Общаться» – оно от слова «общение», которое в советском обиходе тоже, конечно, было. Но в советском обиходе общались, в основном, не люди, а животные. «Они общаются, находят друг друга на основе запаха» – говорили нам про хищников, к примеру. Советская действительность не подразумевала, что из людей тоже кто-то с кем-то может общаться. (А вот «не общаться» – это было. «Я с ним не общаюсь!» – звучало там и тут.) Общение же со знаком плюс подразумевает свободу мыслей, а в советское время свобода мыслей каралась покруче свободы поведения. В советское время люди не общались, а внимали. Решениям партии, объявлениям, различным воззваниям и лозунгам, постановлениям всевозможных органов, судебным исполнениям, лекторам и учителям. А Елена говорила – «пообщаемся после уроков». То есть подразумевалось, что мы не внимать ей будем, как принято, а на равных разговаривать. «Общаться» – оно же и от слова «общее». То есть у нас с учителем может быть что-то общее, представляете?! С другими учителями общими у нас были только нервотрепки – они нам их устраивали, а мы им.

И вот мы, вымуштрованные пионерлагерями и сборами макулатуры, классными и комсомольскими собраниями вдруг слышали непривычное слово, носившее запретный оттенок чего-то не нашего, не вымороченного, нестандартного. Это слово способно было свести с ума! Да оно и сводило. Меня, по крайней мере, точно. Есть, есть, значит, такой мир, в котором люди «общаются»!