Ей говорили, что она смелая и стальная,

её считали антонимом к слову «грусть».
Она была какая-то неземная, но все мечтала —
" уеду, и не вернусь».

Были моменты, страшнее ментальной смерти,
когда трясло сильнее, чем никогда.

Как будто сердце нанизывали на вертел,
а после еще и жарили на углях.

Тогда одно желание было — плакать,
да так, чтоб устроить здесь мировой потоп.

Но слезы по привычке решалось прятать,
и по привычке снова жилось нон-стоп.

А иногда, но, правда, безумно редко,
её по нервам били тугим хлыстом.

Она пыталась снять эту боль таблеткой,
но та снималась только крепчайшим сном…

..И как назло засыпалось ей на минуту,
да и к тому же, стоило задремать —

Ей приходили письма за час до утра,
и приходилось ночью опять не спать.

Она не жаловалась, мол, всё еще в порядке,
что в принципе, ей вовсе не тяжело,

Она с судьбой привычно играла в прятки
и пряталась за шкафом и под столом,

Она любила путать врагам все карты,
и обжигаться нарочито крепким чаем,

Любила притворяться невинным мартом,
и так, украдкой, шепотом — что скучает.

А ей так было холодно временами,
что хоть бы вой — но не у кого пригреться,

Она всегда говорила про всё глазами,
руками, песнями, но никогда — чтоб сердцем.

В плеере Белая гвардия, чтобы тише,
Арбенина, Сплин — чтоб громко и по ушам.

От этого мира медленно едет крыша,
так аккуратно ползает по углам…

Не то, что раньше. Раньше была наивной,
верила в то, что все-таки есть любовь.

Девочка выросла, не то, чтобы слишком сильно
—  но все-таки убийственно глубоко.

Она любила небо, Неву и Питер, и признавалась
—  вот бы ей птицей стать,

Еще хотелось закутаться в старый свитер,
забыться, рухнуть вниз и уже не встать..

Но приходилось снова идти по встречной,
с каждой минутой медленно истощаясь.



Она улыбалась, думала, время лечит,
И всё мечтала уехать, не возвращаясь.