Во-первых, я как-то выпала из времени. Совершенно не ориентируюсь какой день недели и что мне нужно сделать... Нужно брать себя в руки.

Во-вторых, мне снова захотелось писать. Не писала я уже очень давно, а тут вдруг нахлынуло. Но отсутствие практики сказывается, слова подбираются с трудом, а текст запутывается сам в себе. 

И еще, я люблю истории без начала и без конца, но при этом самодостаточные, законченные. Так что большинство моих рассказов - это вырванные из контекста картинки, словесные зарисовки. Наверное, в них и смысла-то нет. 

Про нее.

            Было ей всего девятнадцать с половиной.  Самый возраст, чтобы влюбиться без памяти раз и на всегда как минимум на полгода. Возраст, когда не спать по ночам, задыхаясь от жизни - естественное дело. Возраст, когда все навсегда и навзрыд. Для других, не для нее.  Она же выглядела так, будто уже прожила долгую, но неинтересную жизнь, состарилась, так и не научившись дышать полной грудью.  Знавшие ее давно, всю ее короткую, длинно затянувшуюся жизнь, сказали бы, что она пропустила юность, перескочила зрелость и прямо из детства вошла в пыльную, безрадостную старость.

            Волосы ее от природы густые и волнистые, были намертво зачесаны в тугую круглую гульку и плотно облегали какую-то бесформенную голову. Руки, безвольно висящие вдоль тела, некрасиво удлиняли фигуру, а мешковатая одежда окутывала ее коконом и невозможно было представить, что где-то под этими бесцветными тряпками скрыты те самые изгибы и выпуклости, которые создают женщину и подсказывают ей, кто она есть. Зато лицо у нее было красивое, породистое, как сказали бы классики от писательства. Глаза большие, с длинными ресницами, прямой нос, четко очерченные губы. И все это ей удавалось обезличить, заштриховать глубокой безучастностью к своей привлекательности. Случайный встречный, скользнув по ней взглядом, ловил себя на мысли, какая же она красавица, но посмотрев на нее вновь не узнал бы за густой серостью, в которой она существовала. Ее научились не замечать. Приди кому-то в голову заговорить с ней, этому человеку пришлось бы долго вспоминать ее имя, а затем долго отыскивать ее среди окружающих, пусть она и была бы на самом виду.

            Еще в детстве, когда сверстники мучительно выбирали между карьерой космонавта и водителя грузовика, когда каждый день был целой эпохой, она сразу же решила, что из нее ничего не выйдет и не училась мечтать.  Какое-то время, в силу, заложенного природой в каждого ребенка стремления к общению, она пыталась прибиться к дворовым стайкам и участвовать в жизни их Вселенных, но быстро устала и ушла в тень. Ей было неинтересно.

            В четырнадцать ее настигла любовь к стихам - скоротечная и бесстрастная, больше похожая на простуду. Она закрывалась в комнате и записывала дрожащей рукой в тетради рифмованные строчки, которые должны были рассказывать о чем-то глубоком и сокровенном. Но никогда не испытанные чувства не умещались в банальные слова и стихи выходили плоскими, пустыми.  Она пыталась читать их вслух громким шепотом, с надрывом, но сбивалась с ритма и задыхалась. Она решила, что в жизни нет тех чувств, о которых лгали поэты из ее учебников и перестала писать. Затем была короткая интрижка с любовными романами, которые заставляли ее краснеть, больно сглатывать и неосознанно, до судорог сжимать бедра. Затем мимолетное увлечение танцами в комнате с занавешенными окнами и выключенным светом.  И наконец, в восемнадцать она поняла, что выдохлась. В ней не осталось сил хоть на какую-то необременительную страстишку. Все было кончено. Так она прожила полтора года. Прожила спокойно, без боли, без улыбки. Иногда смотрела в окно, но там ничто не привлекало ее взгляд. Иногда бездумно проводила пальцами по корешкам книг на полках, делая вид, что выбирает и заранее зная, что не станет читать.          

            Впереди были годы, длинные и бесцветные годы обманутой жизни, которой даже не дали шанса. Жизни, которую нужно переждать.