Втыкал бы свечу в песком наполненный ящик,
морщился бы, когда хор фальшивил безбожно,
в общем, был бы одним из молящихся и предстоящих,
любящих Господа, насколько это возможно.

Здоровался бы с седым господином и с дамой вальяжной,
но ближний становится дальним на расстоянии метра.
Холодным осенним утром я ходил бы по гальке пляжной,
подняв воротник, вздрагивая от порывов ветра.

Говорили о символах - о сосудах, пещерах, домах
с анфиладами комнат, о колодцах, где в глубине
зарождается жизнь на собственный риск и страх,
страха больше, чем риска, представляется мне.

Говорили о силе желаний и немощи наших тел,
о фантазиях под одеялом, да мало ли схожих тем,
сколько лет ты ходил по кругу, все ту же песенку пел,
а лучше бы онемел, и до смерти остался нем.

О стоящих в очередях, просыпавшихся в бигуди,
о просивших нас отвернуться - но мы смотрели спиной,
о тех, кто взывал: останься!, и о тех, кто кричал: уходи!
о гневе и страсти, застилавших глаза пеленой,

о тех, кто глядит на нас с небес или из мрачных глубин,
снимая платье или подтягивая чулок,
о том, что каждый из нас по сути остался один,
один, как пест, что воду в ступке толок.