Антология восьмистиший
Сто восьмистиший ста поэтов

94. Марина Ивановна Цветаева
(1892—1941)


Марина Ивановна Цветаева в 1925 году в Париже,
фото Петра Ивановича Шумова (1872—1936).

* * * Ты, меня любивший фальшью Истины — и правдой лжи, Ты, меня любивший — дальше Некуда! — За рубежи! Ты, меня любивший дольше Времени. — Десницы взмах! Ты меня не любишь больше: Истина в пяти словах. 12 декабря 1923

Михаил Леонович Гаспаров писал, что Марина Ивановна Цветаева, «была в стихе такой же максималисткой, как и в жизни: она схватывала едва наметившуюся тенденцию развития метра, ритма, строфы, сразу доводила её до предела и оставляла в виде чёткого логаэда, строгой (часто рефренной) строфы и пр., на фоне которых особенно ярок её напряженно-асимметричный синтаксис.»
(М. Л. Гаспаров: «Русские стихи 1890-х-1925-го годов в комментариях» Москва: Высшая школа, 1993.)

Он подметил также и другую отличительную тенденцию в её творчестве: «Чтобы найти и утвердить собственный образ, чтобы стать непохожей на других — для этого молодая Цветаева выбрала свой собственный путь и держалась его очень последовательно.

Это было превращение стихов в дневник. <…> для того чтобы осуществить такое скрещение жанров так последовательно, нужна была творческая воля и человеческая смелость. Смелость — потому что обычно в поэтический дневник шли, разумеется, не все, а лишь избранные чувства и впечатления жизни: поэтические, приподнятые над бытом. Цветаева же понесла в поэзию самый быт…

<…> Такая установка на дневник имела важные последствия. Во-первых, она обязывала к многописанию: дневник не дневник, если он не ведётся день за днём. Отсюда привычка к той редкой производительности, которая осталась у Цветаевой навсегда.

Для читателя это могло стать скучным, а то и произвести впечатление графоманства; но для автора это был драгоценный опыт работы над словом, после него для Цветаевой уже не было задач, которые нужно было решать в слове, а только такие, которые нужно было решать с помощью слова и по ту сторону слова.

Во-вторых, она затрудняла подачу материала: в стихах, которые пишутся день за днем, одни впечатления перебивают другие, отступают на несколько дней и потом возвращаются опять…».
(М. Л. Гаспаров: «Марина Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова» в книге «О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики». — СПб., 2001. — С. 136-149).

То что было характерно для ранней поэзии Цветаевой, осталось с ней на всю жизнь. Полное горечи стихотворение «Ты, меня любивший фальшью…» — её резкая реакция на разрыв с Константином Болеславовичем Родзевичем (1895—1988).

Это одно из самых сильных восьмистиший Цветаевай. Оно было написано в Чехии 12 декабря 1923 года после полуторамесячного поэтического молчания: «У меня... эту зиму было много слёз, а стихов — мало (относительно), — писала Цветаева Роману Борисовичу Гулю. — Несколько раз совсем отчаивалась, стояла на мосту и заклинала реку, чтобы поднялась и взяла.

Это было осенью, в туманные ноябрьские дни. Потом река замерзла, а я отошла... понемногу». Анна Александровна Саакянц так трактует это восьмистишие:

«Стихотворение, с одной стороны, слишком частное; оно, пожалуй, не подымается до вершинных цветаевских вещей. Но, с другой стороны, в какой-то своей обнаженной мудрости оно дает недвусмысленное представление о его вдохновителе. Условно мы обозначили бы его „любовником Психеи“.

Это не Амур — возлюбленный („Возлюбленный! Ужель не узнаешь? Я — ласточка твоя, Психея“), а именно любовник, плотский партнер небесной души, — сочетание абсурдное, невозможное.

Его истина — для неё — фальшь; его правда для неё — ложь. Его любовь („дальше некуда“, „дольше времени“) для неё — нелюбовь (пишется в одно слово), сколько бы ни декларировал он обратное.

Это стихотворение, поспешное, недосказанное — на самом деле очень глубокое; из него прорастут — уже начали прорастать — будущие поэмы о любви и расставании.»
(А. А Саакянц: «Марина Цветаева. Жизнь и творчество». Москва. Эллис Лак. 1997. С. 376).