Тем летом, когда жара была такой, что капли дождя, летевшие к земле, не успевали ее коснуться, как сразу испарялись. Их, группу студентов 2 курса, забросили в предгорья Заилийского Ала-Тау. Туда, где когда-то проходил Великий шелковый путь, а теперь было безлюдно и тихо, только пели где-то в вышине птицы, а по вечерам звук звенящего комарья заставлял людей жаться ближе к огню костра. Забросили их на раскопки городища 13 века. И предстояло им месяц париться на жаре, копать твердую глинистую землю, потом разминать ее руками, измельчать, после чего просеивать через сито в поисках исторически важных артефактов. А может и не столь важных для них самих, но для истории уж точно важных. А для них, молодых и здоровых парней и девчат, это было прекрасное время надеж на будущее, песен у костра и ожидания чего-то необычного в жизни.
…Везли их к месту раскопок долго, нудно, надсадно рычал их « Бобик», протяжно выли моторы КАМазов, везущих вслед за «Бобиком» палатки, лопаты, котлы и иную, так необходимую на раскопках утварь. В конце концов «Бобик» встал, а студенты веселой стайкой выпорхнули из его чрева и дальше по горной дороге пошли пешком.

Впереди шел он, староста потока, высокий красивый парень с персидскими чертами лица. Звали его Саша, но на самом деле он был Искандером. Предки его были персами, бежавшими сначала Турцию, потом в Армению, потом еще дальше, а потом каким-то непонятным образом оказавшиеся в Казахстане. Он был умен, хитер, обладал великолепной памятью, легко сходился с людьми, умел организовать и направить всех, кто оказывался в его подчинении. Знал он всех в своей группе не только по именам, но и по особенностям характера. Он был старше всех в группе, поступил в институт не сразу, года два до поступления работал.

Где-то в середине группы шла она, маленькая, щуплая студентка с яркими карими глазами в горошек. Глаза ее были столь необычны, что всякий собеседник старался подольше задержать на ней взгляд. А ее природная смешливость и эрудиция позволяли ей легко и непринужденно поддерживать любую беседу. К тому же ее профессия заставляла найти общий язык со всеми. До педагогического института она окончила медицинское училище и успела поработать в крупной клинике. Но чувствовала, что медицина не ее призвание. А потому не побоялась кардинально поменять планы и поступила в педагогический. В её сумке была походная аптечка, ей, как имеющей медицинское образование, назначено было отвечать за здоровье группы и вверенные ей лекарства. Нет, она не собиралась болеть, но мало ли что. Но все же лекарства попусту велено было не разбазаривать.

Расположились на стоянке быстро, разбили палатки, оборудовали кострище, вынули котлы, в хозяйственной палатке разложили снедь по своим местам, а потом побежали на речку плескаться в ледяной горной воде. ОТ ее студености сводило руки и ноги. Но в жару под сорок градусов это не смущало никого. Согревались на солнце быстро. И даже многие успели в первый же день обгореть.
А на следующий день двинулись к раскопам. Всем доставался участок метр на метр, который предстояло освоить. А ее, как самую дохлую и к физическому труду непригодную, определили в канцелярские крысы. Нужно было собирать крупные и средние предметы, вынутые из земли, отмывать их до блеска в горной реке, маркировать, а потом раскладывать в многочисленные фанерные ящики. Она и занималась этим дни напролет. И даже поздним вечером, когда студенты у костра слушали вести с Московской олимпиады, под светом фонарика она записывала в огромную тетрадь данные о добытых вещах.
А тот год был особенным, СССР удостоился чести принимать у себя летнюю олимпиаду. Студенты, затаив дыхание, слушали результаты в различных видах соревнований, ликовали, если кто-то из советских атлетов побеждал или занимал призовые места. Тогда они вскакивали со своих мест, орали, обнимали друг друга, словно не олимпийцы, а они выиграли забег, запрыг и что-то там еще из различных видов соревнований.Она прислушивалась к их восторженным воплям, но продолжала делать свое дело. И так каждый день.
Но в один из вечеров Саша подошел к ней:
- Слушай, посмотри, что там у меня подмышкой?
Она глянула и обомлела. Там был громадный фурункул, острием гнойного вулкана возвышался он над покрасневшей опухшей впадиной. Вершина его была абсолютно черной. В народе такую дрянь называли «сучье вымя». Слишком большим был фурункул. Да и страдания причинял немалые, руку поднять полностью было невозможно. Да и сгибать уже было непросто.
-Слушай, так тебе в больницу надо, в хирургию. Там вскроют, назначат антибиотики.
-Да какие антибиотики! – отмахнулся Саша, - Я приехал на раскопки, а не по больничкам разгуливать.
-А ты понимаешь, что рядом лимфатические узлы, что гной попадет в кровь, начнется заражение и ты можешь умереть?
- Да тьфу на тебя, запугиваешь, а еще докторица! – Возмутился Саша. – И кто тебя такую назначил в экспедицию нас лечить?
-Эй, полегче, а то покатишься колбаской по Малой Спасской!- парировала она.
-Тогда давай, лечи!
-Да как я тебя буду лечить в полевых условиях? Тут стерильность нужна. А какая в поле, где пыль столбом стоит, стерильность?
Саша сник, а потом вымолвил:
-Значит так, работать с такой рукой я все равно полноценно не могу, машин в город нет, ближайшая из поселка приедет к нам через неделю. Если не лечить, за это время могу и окочуриться. А вина за бездействие полностью ляжет на твою совесть. Потому что ты палец о палец не ударила, чтобы мне чем-то помочь. Поняла?
И Саша грозно посмотрел на пигалицу. Она задумалась.
В чем-то он был прав. И она решилась. Достала из своей аптечки косметические ножницы, протерла их спиртом, приготовила вату, лейкопластырь, бинты, стерильные салфетки, йод, зеленку, мазь Вишневского и…
Голова Саши лежала на ее коленях, руку он вытянул вверх подмышкой поближе к ее лицу. Другой рукой взял фонарик и светил на операционное поле. Цвиркали кузнечики в траве, в реке шумно плескалась рыба, ночная сова ухала и махала крыльями, что-то звенело в воздухе, но это что-то она уже не слышала. Полностью сосредоточилась на том, что делала в подмышке Саши. Чтобы не дышать на рану, завязала до глаз лицо платком. Потом обработала операционное поле спиртом, протерла сухим тампоном и ножницами осторожно срезала верхушку гнойного вулкана. Гноя вылилось немного. Остальное было внутри и выходить наружу не торопилось. Можно было наложить мазь Вишневского и ждать, пока процесс сам собой завершится. Она сказала об этом Саше, но он ждать не захотел и скомандовал:
- Режь кожу так глубоко, на сколько нужно! Не вытечет гной сам, дави, выдавливай его.
- Будет больно, выдержишь?
-Выдержу!
…Лагерь спал, огонь в костре давно погас, только тепло струилось от серых остывших головешек. Поднималось вверх и делало ночной прохладный воздух теплее. Высокая луна с человеческими глазами, озирая землян, светила ярко, освещая все вокруг. Свет от фонарика подергивался, освещая двоих неспящих: сидящую на заиндевевших коленях тощую девчонку и растянувшегося на земле парня. Девчонка накладывала мазь Вишневского на стерильную салфетку, потом старательно прижимала к ране, потом щедро обматывала лейкопластырем возвышение из белого, остро пахнущего комка. Саша засыпал на ее коленях, потому что слишком долго терпел боль, да и устал после трудового дня.
Странно, но ей за один раз удастся выдавить весь гной из раны. Пальцы ее от трудных однообразных движений уже не могли разжаться, слишком много усилий она прикладывала. Руки в локтях свело. И она мечтала только о том, как заползет в свою палатку и будет спать, спать, спать. А Саше, лежащем на ее коленях, было тепло и уютно. Запах мази не давал ему крепко уснуть, и он временами вздрагивал. То ли от ночного холода, то ли от запаха мази. Потом все-таки нашел в себе силы проснуться и уйти в свою палатку. На прощание тощая девчонка просила ежедневно приходить на осмотр и смену турунды и повязки. Приходил. Терпеливо ждал обработки раны и новой перевязки. Удивительно, но от прикосновения рук девчонки становилось легко и совсем не больно. «Дура, -думал он, - пугала заражением крови, а оно вон как славно вышло». Новый гной не появлялся, а через три дня рана начала затягиваться тонкой нежной кожицей. Дней пять он еще побаивался махать лопатой в полную силу, а потом ничего, разошелся. Правда в горной реке уже не плескался подолгу, девчонка запретила. Мало ли что…
А на втором курсе он получше разглядит эту девчонку. И не тощая она вовсе. Скорее изящная. Что маленькая- да, но это и к лучшему. Таких на руках носить легко. А носить ее на руках он почему-то хотел всю оставшуюся жизнь…