Самым ярким воспоминанием из детства для Ядвиги было лето 1945 года, когда можно было ходить по деревне совершенно свободно, никто не шел тебе навстречу с автоматом на груди, никто не угрожал расстрелом. Братья получили относительную свободу, и все время после работы по хозяйству, убегали за деревню в поле. Однажды Ядвига увязалась за ними и увидела, как увлеченно они что-то собирают на поле. Это оказались патроны, которые в изобилии валялись прямо на весенней земле. Братья собирали их, прятали за пазуху, а потом, пошептавшись о чем-то, уносили к сеновалу. Сеновал был большим. Под крышей на зиму складывали сено. Там были маленькие окошки, в знойные дни их открывали, чтобы сено обдувал ветерок, иначе оно могло задохнуться и испортиться. А в полу чердака были квадратные отверстия. Точно под ними стояла телега, в нее были воткнуты вилы. Кто-то из взрослых забирался на чердак, вставал над отверстием и вилами подталкивал в него сено. Оно, мягко кружа, падало на телегу, стоящий внизу ворошил и укладывал его на телеге, а потом телегу тянули вдоль ряда кормушек и давали порцию корове. Мальчики с азартом прыгали из этих отверстий, Ядвиге тоже очень хотелось, но родители строго-настрого запрещали это делать, можно было упасть, она была еще мала, ей было всего 6 лет. И вот однажды она не удержалась, и прыгнула вниз, не заметив, что в сене торчали вилы. Ее маленькое тельце скользнуло вдоль ручки вил, потом неловко повернулось, и она упала на земляной пол. Раздался хруст, встать она не могла, а нога сильно болела и распухала на глазах. Оказалось, что она сломана, хорошо, что перелом оказался закрытым. Ей наложили лубок и запретили выползать из дому. Но на улице было лето, братья бегали целыми днями после домашней работы, и ей тоже хотелось быть с ними. И она уговорила их выносить ее на руках из дома, сажать на завалинке, чтобы она могла хотя бы смотреть на их игры. Сидеть было скучно, так хотелось быть со всеми, и она упросила братьев прикатить к их дому пустую бочку. С того дня, когда они выполнили ее просьбу, она стала вползать в нее, разворачиваться внутри так, чтобы голова была наружу, и усилием тела катить бочку вслед за братьями. Конечно, угнаться за ними она не могла, это и спасло ей жизнь.
         Ибо братья решили развести костер и побросать туда найденные патроны. Пока Ядвига изо всех сил упиралась в бочке и катилась за ними, они прибежали на окраину деревни, где была воронка от бомбы, набросали туда хвороста и подожгли. Когда огонь разгорелся, они стали кидать туда патроны, а сами присели рядом и стали наблюдать что будет. Сначала раздался одни хлопок, потом другой, а потом они стали раздаваться часто-часто. Ядвига в своей бочке подкатила к огню тогда, когда средний брат Мечислав корчился на земле, прижимая левую руку к груди, а из нее текла кровь. У Войцеха кровь текла по телу, и лицо его стало абсолютно белым. Из деревни бежали люди. Что было говорить, когда мальчики чуть не погибли. Войцеха опалило порохом, у него были ранения в мышцы груди, а Мечиславу оторвало два пальца на левой руке и искалечило предплечье. Ядвига плакала громче всех и жалела братьев. С этого дня их заперли дома, а потом выпускали только на работы по хозяйству. Но что такое дома два мальчика-подростка? Это ссоры, разборки и распри. К тому же уже болел их отец, шуметь категорически запрещалось, и мальчики из своих углов казали друг другу кулаки и ждали удобного часа для расправы. И этот час наступил. Ядвиге только сняли лубок с ноги, она училась заново ходить, поэтому она не заметила, как братья улизнули из дома. Она кинулась их искать, когда поняла, что давно их не видела, а потом она рассмотрела их в поле, стоящими друг против друга на почтительном расстоянии. В руках у них были винтовки. Она не успела ничего понять, как оба подняли их, и, наставив друг на друга, выстрелили. Выстрелы были такими громкими, что Ядвига с испуга закричала так пронзительно, как не кричала никогда. К счастью, никто не пострадал, но это было последней каплей, переполнившей чашу терпения матери. Старший, Войцех, был изгнан из дома, среднего выпороли, а Ядвига с тех пор стала тихой и запуганной.
        …Время двигалось стремительно по своему заданному кругу. И вот уже поезд с репатриантами катил на Восток. Ядвиге так хотелось увидеть землю, по которой они ехали в неведомое, что она прислонялась к щелочке в вагоне и вглядывалась в незнакомые пейзажи. Это была ее первая в жизни поездка, она тогда еще не понимала, что никогда не вернется домой, что дом за их спиной был сожжен, и что едет она не на курорт, а в ссылку на Сахалин. Ехать было мучительно трудно, потому что не выпускали из вагона, потому что в туалет приходилось ходить тут же в большое ведро, а потом закрывать его крышкой, потому что воду приносили только на станциях, потому что у нее были роскошные косы, а голова чесалась неимоверно, потому что было жарко, потому что мама была мрачной, а брат Мечислав все время уползал со своего места в другой угол вагона в своей подружке Ванде. На станциях мама старалась что-то купить из еды, солдаты за это ругали, наставляли на нее винтовку, целились, но мама понимала, что стрелять не будут, и продолжала упрямо покупать что-то из еды детям. А потом были запасные пути где-то у неведомого Владивостока, ждали в своем вагоне отправки дальше на Сахалин, а мама все время плакала, потому что часть родственников отделили от них, и угнали куда-то в другую сторону. Все шепотом произносили незнакомое слово Колыма, надеялись на лучшее и молили Бога о милости.
       …Океан покорил своим величием с первого взгляда. Мелкие брызги веером били в лицо. Ядвига подставляла под них свое давно немытое лицо, тянула руки и удивлялась, что воды так много. Ей показалось, что они приехали на край земли. А когда их погрузили на корабль, и он отчалил от берега, испугалась бездны воды у кормы. На море поднимался шторм, корабль кидало из стороны в сторону, мама молилась и плакала, а Ядвига думала, что наступает конец света, что все они погибнут. Однако корабль пришвартовался к берегу, ссыльных вывели с него, посадили в полуторки с тентом и повезли куда-то вглубь острова. Всю дорогу мама молилась, а Ядвига с интересом озирала незнакомые окрестности. Больше всего ее поражали сопки, там, где она росла, была равнина. Здесь почти повсюду был лес, который чередовался сопками. Она ехала, и мечтала, что заберется на одну из них и увидит то самое море, которое поразило ее до глубины души. Однако когда их привезли на место, то ознакомили с правилами пребывания в лагере, и одно из них гласило : «Ссыльным поселенцам запрещено выходить за территорию лагеря, подниматься на сопки, кататься с них на лыжах под страхом расстрела». Пройдет два года, когда запрет этот будет снят, к тому времени ей исполнится 14, она будет ловкой, сильной девочкой, и с удовольствием научиться кататься на лыжах. Любовь к ним останется с нею на всю жизнь. А еще она будет прилежной ученицей, одной из лучших закончит семилетку, хотя сначала ее как «тупую польку» оставят на второй год, научится рисовать стенгазеты, играть в волейбол и красивее всех будет петь песни. Голос у нее будет звонкий, задушевный, у нее будет особое чутье на текст, а в исполнение она будет вкладывать всю душу. Несмотря на жизненные невзгоды, она будет смешливой девочкой, никогда не будет унывать и будет дружить со всеми, без различия по нациям и возрастам.
Ибо в их поселке жили представители всех наций и народностей, которых волею судьбы забросило на этот остров.
         Значительную часть жителей составляли ссыльные, раскулаченные из под Краснодара казаки. Эти были звери в работе. Большая часть из них работала в шахте на добыче угля. Другую часть жителей составляли поляки, евреи и корейцы. Евреи попали сюда после «дела врачей», они были матерыми врагами народа, с ними боялись общаться многие. По профессии они были врачами, им разрешили работать в местной амбулатории, которая скоро стала больничкой, однако власти настоятельно не рекомендовали обращаться к ним за медицинской помощью. Корейцы попали на остров после окончания войны в 1948г. и разделения Кореи на Южную и Северную. Эти в основном работали охранниками. Казаки по воскресеньям собирались на гулянку, шли по поселку нарядные, красивые, пели песни, потом парни и девушки спускались к реке, где парни делились на две группы и устраивали кулачные бои до первой крови. В такое время их не разнимал никто, потому что это была сила, которую боялись все. Они сами наводили порядок и не забывали своих казачьих правил даже на поселении. Евреи всех сторонились, читали книжки в своих бараках и вели между собой научные беседы. Однако их доброжелательность приводила к тому, что именно к ним обращались за медицинской помощью чаще, нежели к знахарям и травникам. Корейцы пели заунывные песни по воскресеньям, а в рабочие дни застенчиво улыбались всем без исключения. Однако их сторонились, потому что хорошо помнили, какими они были охранниками. Поляки дружили между собой, а, выучив русский, охотно общались и дружили с русскими. Праздники праздновали все вместе советские, а свои, национальные, справляли в тайне. На них приглашали только своих родных и проверенных людей, которым доверяли.
       Ядвига получила документ об окончании семилетки и направление на учебу в Южно-Сахалинск в медицинское училище. Ехала она туда с радостью, потому что их маленький поселок уже порядком надоел, потому что она была молодой, она хотела дышать полной грудью, а тут ей не хватало свободы. И она думала, что когда уедет, то обретет ее в неведомом городе, который станет воротами в большую жизнь. Она успешно сдала вступительные экзамены, написав лучше всех сочинение, получила талон на место в общежитии. Однако она была сильно удивлена, когда никакого места в нем не оказалось. Была койка, но и она была занята. До конца учебы ей приходилось делить ее с девочкой Ниной. Койка была с панцирной сеткой, под тяжестью двух тел она проваливалась, и девушки скатывались друг на друга. Зимой общежитие плохо отапливалось, было очень холодно, поэтому поверх одеяла девочки набрасывали свои пальтишки. Из одежды у Ядвиги была одна блузка и юбка, одни гамаши и теплая кофта. Поэтому вечером она стирала одежду, развешивала ее на веревку сушить, а утром вставала пораньше, чтобы затопить печку, разогреть утюг и выгладить одежду. Она оказалась одной из лучших учениц на курсе, а по окончании учебы получила направление в больничку в своем поселке Быков. Пришлось выбросить из головы мечты о свободе, она вернулась в поселок и стала работать медсестрой в терапии. Главным врачом больницы был красивый еврей из репрессированных, который сразу обратил на нее внимание и стал ухаживать за ней. А спустя три месяца перевел ее в хирургию операционной сестрой. Это была большая честь. Ибо он сам всегда делал операции, был отличным хирургом с практикой в Ленинграде. Ядвига жадно впитывала все новое, что относилось к ее профессии, всегда прибегала на дежурства, подменяла других медсестер. За это ее стали уважать, а главный врач больнички удвоил свое внимание к ней. Но…Он не запал в ее сердечко, ей казалось, что он стар, что не сможет понять ее, ее мечтаний. А посему она стала по выходным прогуливаться вдоль главной улицы с казаками, а потом смотреть на их кулачные бои. Среди них свой драчливостью выделялся Виктор, младший из многочисленного семейства Мот…х. Он дрался не только до первой крови, но нередко входил в раж, забивал противника, и его приходилось оттаскивать от него. Ядвиге было жалко его, она обмывала его лицо, а он смотрел черным глазом на нее и благодарно жал руку. Работал он на шахте, жил в большой и дружной семье, где кроме него было еще 3 брата и сестра, а хозяйством руководила его мама, которую все уважали и боялись. По воскресеньям они приходили в клуб на танцы, где Виктор вскидывал на плечо аккордеон и раздвинув лихо меха играл песни. он был самоучкой, но подбирал мелодию всегда так точно, что все думали, что он где-то специально учился играть. Затем он запевал песню, а остальные ее подхватывали. Песен он знал множество, пел звонко, с переливами, и обязательно смотрел на Ядвигу, когда заводил:
Словно замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет,не вспыхнет огонь,
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь.

То пойдет за поля, за ворота,
То обратно вернется опять,
Словно ищет в потемках кого-то
И не может никак отыскать...

        Ядвига пунцовела и понимала,что поет он эти строки только для нее.
        А вскоре он сделал Ядвиге предложение. Она не торопилась, потому что стоило получить разрешение мамы, но той на Сахалине больше не было. Со своим вторым мужем она жила в Артеме, переписка была затруднена из-за погодных условий. Однако Ядвига написала ей письмо и стала ждать ответа. В ответном письме мама писала, что Ядвига давно взрослая, имеет профессию, а за кого ей идти замуж, может решить и сама. После этого письма Ядвига ответила согласием на брак Виктору. Свадьба была скромной, мама не приехала на нее, единственный брат Мечислав не мог этого сделать, потому что был в тюрьме, и только подружка по работе выступала в качестве свидетельницы со стороны невесты. Семья Виктора приняла Ядвигу как родную, ее сразу полюбили, но имя ее так было тяжело произносить, что вскоре его сократили до Яны. Мать Виктора Настя старалась побаловать девушку лучшим куском, очень уж тяжелой была судьба у девушки, а ее легкий характер расположил все семейство в ее сторону. Им выделили угол в комнате, отделили занавеской ото всех и они зажили в законном браке . Сестра Виктора Маша тоже работала в больнице поселка в процедурном кабинете, и вскоре они стали закадычными подругами. Ядвиге приходилось много задерживаться на работе, и вскоре Виктор стал ее ревновать. Он поджидал ее на крыльце больницы, нервно курил и подозрительно косился на всех, с кем она выходила на улицу. А месяц спустя он в первый раз избил ее, она попала в больницу с сотрясением мозга, и когда лечение почти подходило к концу, узнала, что беременна. Единственный человек, у которого она спросила совета, как жить, был тот самый доктор из Ленинграда, еврей, который продолжал ее любить. Он предложил уйти от мужа, но она не решилась это сделать. И семейная жизнь потекла дальше.
      Однажды, когда она была уже на восьмом месяце беременности, на шахте произошел обвал, в больницу стали поступать раненые и увечные. Ядвигу срочно вызвали на дежурство. Она стояла у операционного стола 12 часов подряд, валилась от усталости, но не смела выйти, чтобы узнать о судьбе Виктора. На столе лежал совсем молодой парень, которому раздавило руку по плечо. Предстояла ампутация. От эфирного наркоза Ядвига сама почти засыпала, но все время успокаивала парня. А когда операция закончилась, ампутант сложили в тазик и задвинули под операционный стол. Работа закончилась, наступали вторые сутки дежурства, Ядвига валилась с ног, оставалось убрать инструменты, вынести их в автоклавную, а останки руки нужно было передать на кремацию. Сил почти не было, Ядвига наклонилась к тазику, взялась рукой за край, и почувствовала, как на ее запястье сошлись пальцы чужой руки. Она закричала, мир вокруг пошатнулся, и она стала валиться на пол. На ее крик прибежал дежурный врач, потом к ее носу поднесли нашатырь, и мир вернулся в прежние границы. Оказалось, что у трупа может после смерти сохраняться мышечная активность, что и произошло в этот раз. Она коснулась культи, мышцы сократились, и пальцы кисти инстинктивно ухватил ее за руку. С этого времени она стала более внимательно относиться к своей работе и мечтать о профессии врача.
         А между тем как раз 7 ноября, когда весь советский народ праздновал день рождения великой страны, у нее начались схватки. Сначала она не поняла что происходит, но когда боли в животе и пояснице усилились, она вместе с мамой Настей собрала одежку и пошла в больницу. Сутки она не могла родить, потом стали отходить воды, а родовая деятельность была слабой. Так она мучилась до 10 ноября, когда поняли, что сама родить она уже не сможет. Сердцебиение плода уже не прослушивалось, решено было спасать мать, а главный врач больницы телеграммой вызывал из Владивостока знакомого педиатра. Вертолет прилетел ранним утром одиннадцатого ноября, когда Ядвига была в коме. Сделали кесарево, извлекли мертвую девочку, и когда педиатр стал осматривать малышку, чтобы записать время и причину смерти, девочка моргнула ресничками. Никто не поверил в это, но немедленно начали реанимационные мероприятия, ребенка забрали в специальный кювез, стали колоть ей антибиотики и оживили. Оказалось, девочка наглоталась околоплодных вод, у нее была внутриутробная двусторонняя пневмония, весила она 2800, была почти не жизнеспособна, но…по какой-то неизвестной причине боролась за свою маленькую жизнь. Через месяц ее отдали маме, сама Ядвига была выписана на 10 день, но все время приходила в больницу кормить малышку и сцеживать для нее молоко. Девочка потихоньку поправлялась, таращила на всех большие карие глаза, морщила носик и почти не плакала. Дома ее ждали все, особенно бабушка Настя, она не отходила от малышки ни на минуту, ибо маме Ядвиге через три месяца пришлось выйти на работу. Иногда с девочкой оставался папа Витя, но он ее боялся, молча совал ей бутылочку с молоком и сверху смотрел на нее. Когда девочке было три месяца, он взял бутылочку за соску, стал раскачивать ее над личиком девочки, а потом, в пьяном угаре, отпустил ее. Носик малышки был сломан, а Ядвига поняла, что ребенка с ним оставлять опасно. Это было время прозрения, она по-новому посмотрела на свой брак и поняла, что жить с садистом не сможет. А пока…пока стоило терпеть ради ребенка, ждать удобного случая, чтобы уехать от него. Потому что Сахалин оставался островом, уехать оттуда было непросто, да и некуда. Мама Ядвиги вместе с мужем уехали в Казахстан в Алма-Ату, а писать им всю правду о своем браке Ядвига опасалась. И только когда Виктор стал избивать Ядвигу в воспитательных целях еженедельно, тайно собрала вещи и уехала с первым пароходом в весеннюю навигацию. Уезжала она с одним узелком вещей в неведомую ей Алма-Ату в новую жизнь, которая будет намного лучше той, в которой жила Ядвига на Сахалине. На руках у нее спала годовалая дочка и ехала Ядвига за солнцем и счастьем не только для себя, но и для своей крохи.