Это цитата сообщения дубыня Оригинальное сообщение
ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ. ЧАСТЬ 3.
В годовщину смерти и в известные поминальные дни души мертвых могут навещать своих близких, возвращаться к родному дому, поэтому, чтобы указать им путь, живые зажигали для них свечи.
В такие моменты огонь вновь играл роль если не медиатора, то знака, указывающего «идущей гостить» душе конечную точку ее пути, место, где ее ждут.
А для живых огонь становился объектом наблюдения, позволяя не только узнавать о «приходе» ожидаемой гостьи, но и «понимать» (а, значит, и удовлетворять) некоторые из ее желаний.
Ранее, например, уже упоминалась распространенная примета того, что душа умершего вьется поблизости, — посиневшее пламя свечи. Другая, тоже известная, — мухи и мотыльки, летящие на огонь, вьющиеся вокруг огня. Поскольку были представления, по которым душа умершего могла покинуть тело в виде мотылька или мухи (иногда маленькой, иногда белой), то мотыльком или мушкой душа вполне могла прилететь на зажженную в Рождественский сочельник свечу.
«В Херсонской губ. утверждают, что если не будет роздана заупокойная милостыня, то душа умершего явится в виде ночной бабочки и будет виться вокруг зажженной свечки. Увидав таковую, родственники умершего на другой же день собирают и кормят нищих». Еще более влекущим, чем огонь обрядовой свечи, для души покойного оказывается огонь семейного очага.
Примет, связанных с печным огнем или тягой в печной трубе в поминальное время, у славян тоже немало: «...если головня или уголек выпадет из печи или трещит огонь в трубе, говорили, что это душа в огне мечется»; если пламя в очаге в день всех святых потрескивало и давало много искр, считалось, что это души мертвых «просят есть», и тогда их «кормили», бросая в огонь крошки хлеба и щепотку соли; слышится завывание ветра в трубе — «чья-то душа родная жалуется, что ее не поминаем»; гул в трубе — душа покойника пришла и т. д.
С семейным или родовым (своим) огнем связывался один из многочисленных запретов, возникавших для живых с отправлением погребальных и поминальных обрядов, — запрет давать в поминальное время свой огонь «на вынос». В момент смерти домочадца (особенно в случае смерти хозяина или хозяйки) традиция требовала, чтобы огонь очага был потушен и заново зажжен уже по погребении умершего, следовательно, все время нахождения покойника в доме и домочадцы, и само жилище оказывались лишенным защиты родового огня.
Здесь необходимо помнить о том, что родовой огонь считался чистым — это был освященный огонь, вынесенный из церкви с богослужения, и потому он наделялся магической и охранительной силой (вообще освящение огня происходило в четверг, пятницу или субботу накануне Пасхи, на Рождество, в канун Крещения; а новый огонь высекали в церкви во время службы в Страстную субботу и приносили домой с помощью свечей, древесного гриба или освященных в Вербное воскресенье веток).
Огонь семейного очага ассоциировался со счастьем-судьбой рода, был условием его существования (одним из самых сильных проклятий у болгар было: «Чтоб никогда не видеть огня в родном доме»), угашение его или вынос, одолжение хотя бы малой его части, ставило под угрозу судьбу семьи: «...если недосмотром или небрежностью хозяйки в загнетке потухнет огонь, то это признается тяжким грехом и признаком грядущих бедствий и испытаний в доме» (сиб.); ср. с сербским запретом на время после заката: «...огня из дома не дают ни в каком случае; каждый должен хранить свой огонь в своем доме; если огонь погас, пусть высекает!»; Д. К. Зеленин приводит также чувашское поверье, связанное с запретом давать свой огонь на сторону (ибо уходит счастье), и сообщает, что аналоги этого запрета существуют у немцев, норвежцев, шотландцев, итальянцев и у мн. др.
Приведем ряд запретов, которые не связаны с огнем, но затрагивают проблему взаимного виденья/невиденья живых и мертвых, а также регулируют по ведение разных лиц по отношению к умершему.
Первый из них — запрет смотреть на покойника, особенно, когда в повстречавшейся процессии гроб с ним несут или везут открытым, а ему соответственно опасно смотреть на оставляемый мир, так как, «если посмотрит мертвец, весь свет умрет»; в случае встречи похоронной процессии лучшим способом защиты было осенить себя крестом и бросить вслед процессии горсть земли. Нежелательным считалось смотреть на похоронную процессию в окно, что могло вызвать у смотревшего заболевание глаз. Поскольку смотрение через окно являлось известной формой контакта с «иным» миром, позволяя увидеть невидимое: умерших, нечистую силу, судьбу и т. д., а взгляд мог не только устанавливать, но и разрушать границу (особенно если взгляды «встретились»), то запрет на визуальный контакт, когда это так опасно, совершенно оправдан.
Кстати, еще более нежелательным было смотреть со двора в окно на покойника, лежащего в доме. Белорусы, например, считали, что если на «дзяды» заглянуть со двора в дом через окно, можно увидеть, как покойники сидят вместе с живыми за столом. В традиционном деревенском доме, как правило, имелось «печное» или «волоковое» («дымное») окно, называвшееся так потому, что через него выпускали дым от печи, оно же обычно использовалось и для подачи милостыни. У тех же белорусов считалось, что, если в течение 40 дней после похорон по вечерам заглядывать со двора в хату через печное окошко, можно увидеть умершего. Желание увидеть умершего еще хоть раз породило различные приемы, подчас не санкционированные принятой обрядовой практикой (если нельзя, но очень хочется, то можно) и потому тем более опасные, но способствующие удовлетворению в сущности праздного любопытства.
[показать]Так, например, на Смоленщине, чтобы на 40-й день после смерти увидеть души умерших, надо было надеть нестираную рубаху недавно умершего родственника и стоять поздно ночью в избе молча, не откликаясь на зов. Можно было поглядеть на умерших, идущих домой к поминальной трапезе, и другим способом — залезть на печь с хомутом и новиной (новым холстом):
«Як хочеш побачыць як ани идуць на вечэру — беруць хамут, сядзе у шыйцы на печцы и паглядае чэрэс хамут. Цихэнька, не трэ ничоа гавариць. Палатно беруць и хамут. На хамут накине этае палатно и бачаць, як мертвые идуць вечэраць». Надевание рубахи покойного или смотрение через хомут, разумеется, не единственные и даже не самые распространенные из известных в народной практике приемов, дающих возможность «поглядеть» на умерших.
Были случаи, когда обстоятельства делали желание увидеть умершего необходимостью, так как увидеть и опознать носителя опасности является одним из действенных способов его обезвреживания.
Зажжение свечи в таких случаях нередко оказывается единственным средством, обеспечивающим возможность не только увидеть, но и защититься от обнаруженной опасности, хотя результат защиты далеко не всегда соответствует ожидаемому.
Так, в одной из быличек покойница, посещавшая дом невидимкой, после обнаружения ходить перестала, но все, кто ее увидел, умерли, включая и причину ее посещений — младенца, на которого покойница напоследок взглянула. Мертвая мать невидимкой приходила по ночам кормить своего младенца. Нанятая в няньки старушка обратила внимание на странное поведение ребенка — днем не ест и заходится криком, а ночью как будто кто его накормит, после чего он спит, словно и нет его. Три ночи караулила старушка, а потом рассказала хозяину-вдовцу о том, что слышала ночами... Собрал вдовец своих родственников и стал совет держать. И решили они не спать и поглядеть, кто по ночам ходит ребенка кормить. С вечера улеглись все на полу, поставили у себя в головах зажженную свечу и накрыли ее горшком. В полночь отворилась дверь, кто-то прошел к люльке — и ребенок затих. В это время взяли и открыли свечу — смотрят: «...покойная мать в том самом платье, в каком схоронили, стоит на коленях, наклонясь к люльке и кормит ребенка мертвой грудью. Только освети¬лась изба — она тотчас поднялась, печально взглянула на своего малютку и тихо ушла, не говоря никому ни единого слова. Все, кто ее видел, превратились в камень, а малютку нашли мертвым».
Другой запрет касался беременных, которые, как считали сербы, «не должны участвовать в похоронах и зажигать свечу при покойнике».
Такой запрет существует не только у сербов, он хорошо известен и восточным славянам. Мотивируется он прежде всего той открытостью, готовностью к переходу находящейся в тяжести женщины (ведь и сама беременная считается пребываю щей в пороговом состоянии), когда она легко может «потянуться» вслед за умершим или же, что еще более вероятно, может потерять своего еще не родившегося ребенка — он или «замрет» в утробе (родится мертвым) или родится, но долго не задержится, «отдаст свою душу умершему», уйдет за ним вслед. Третий запрет относился к матерям, потерявшим детей-малолеток, и в первую очередь младенцев: матери плакать об умерших детях — грех, потому что «который младенец помер, то это Богу свечка ушла».
Слезы же по отношению к мертвым вообще, особенно слезы материнские, а также те, которые «выходят» за установленные традицией рамки (и временные, и эмоциональные), как уже ранее говорилось, были способны сделать переход для умершего невозможным, лишить его душу пребывания в светлом райском месте, погрузив в вечную тьму.
Итак, можно сделать вывод, что свечи в обрядах, связанных со смертью, погребением и поминовением, имеют широкий спектр функциональных характеристик, которые являются общими для славянских представлений в целом, а также имеют отдельные аналоги и в западноевропейских представлениях о свечах.
Обобщенно этот спектр выглядит так.
Свеча оказывается атрибутом, маркирующим как время, так и пространство перехода (регламентирующая функция), при этом она может проявлять себя и как элемент активный, без которого переход оказывается крайне затрудненным, если вообще возможным (медиативная функция), и как ограничитель контактной зоны, причем ее свет защищает контактирующих (апотропеическая функция). В ряде случаев защита носит двойственный характер — она распространяется и на умирающего, находящегося в состоянии перехода, и на контактирующих с ним представителей мира живых.
К апотропеической примыкает функция очистительная, когда огонь свечи и, реже, свет используются для очищения как самого находящегося в состоянии перехода, так и бывших с ним в контакте.
Продуцирующая функция для огня свечи почти не свойственна, хотя достаточно распространен перенос с ее помощью «чистого» огня из храма в дом, и, следовательно, тут можно усматривать связь со «своим», родовым огнем, уже в полной мере обладающим продуцирующей функцией.
В одних случаях сама свеча, в других — ее огонь — и опять же это просматривается во всех обрядах перехода — может выступать в качестве замены или двойника субъекта перехода. С этой функцией могут связываться и варианты использования свечи в качестве временного ограничителя для переходящего (зажженная во время агонии смертная свеча угасает и «угасает» умирающий, и т. д.), и для превентивных действий в отношении живых, введенных по тем или иным причинам в латентное состояние перехода, которое может активизироваться, если не будут приняты защитные меры (свеча-«двойник» для оставшегося близнеца).
Следует упомянуть и прогностическую функцию свечи, которую можно наблюдать в развернутом виде в приметах и гаданиях.
Функциональные особенности свечи могут находиться в прямой зависимости:
а) от условий ее изготовления (времени, материала, как идущего на корпус, так и на фитиль, размера, цвета, формы и др.);
б) от момента ее освящения (рождественская, сретенская, пасхальная, венчальная и т. д.);
в) от места ее расположения во время обряда по отношению к субъекту перехода (в изголовье, в руках, на кануне, на хлебе или в зерне, в воде, в печи, в земле и т. д.);
г) от количества, необходимого для проведения ритуала (одна, две, три, пять, семь и т. д., кроме того, разрозненно они используются или скрепленными вместе и даже переплетенными), и т. д.;
д) от качества ее горения (яркость/тусклость, пылание, мерцание, коптение, ровный свет, цвет пламени, горит/не горит и т. п.).
Все это может лишь частично пересекаться или совпадать с общеславянскими верованиями, указывая на локальную специфику функционирования свечи (как в отношении использования, так и в отношении проявления).
Свеча (и в целом, и по ее составляющим: свет, огонь, воск, фитиль, верх/низ) может играть самую разнообразную роль в конкретных случаях визуального контакта представителей разных миров, причем использоваться контактирующими взаимно (двусторонне).
В отношении самого взаимного виденья/невиденья (слепоты) представителей разных миров можно сказать следующее.
Во-первых, тема взаимного виденья/невиденья представляется малоизученной и безусловно нуждается в основательном и подробном исследовании. Тем более что материалы, сохранившиеся в славянской традиции, позволяют говорить о том, что данная тема некогда была весьма развернутой и основательно разработанной, так как, по-видимому, занимала важное место в древних верованиях.
Во-вторых, визуальный контакт представителей мира живых и представителей иномирья, как правило, имеет место в результате нарушения нормы сосуществования этих миров. Поэтому традицией для регламентации визуальных контактов (потому что таковые имеют двойственную природу — они и страшат, и оказываются желательными, а подчас и необходимыми) была создана сложная система правил и запретов, помогающая избежать нежелательных контактов или нейтрализовать последствия таковых.
Наконец, в-третьих, опираясь на имеющийся материал, можно говорить о присутствии тендерного аспекта в данной теме — женщины (имеются в виду разновозрастные группы) чаще оказываются в ситуации визуального контакта и принимают в нем или непосредственное активное участие, или участие пассивное в качестве наблюдателя-контролера, или вообще выступают в роли знающего «дешифровщика» полученной в результате контакта информации, который сам в контакт не вступал. Причем первые две упомянутые формы участия касаются главным образом тех случаев, когда речь идет о естественных причинах, приводящих к нарушению нормы и вызывающих визуальный контакт представителей разных миров.
А.В.НИКИТИНА. ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ. ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ