"осознать необходимость этого (спасения)"-вот это самое главное...Многие по забвению уходят от этой мысли,а многие к ней и не стремятся... Но как человеку дать понятие о необходимости свое спасения?

А что делать, если осознаешь необходимость, но ничего не предпринимаешь для того, чтобы что-то изменить? Что это? Лень? Или нелюбовь к себе и близким?

evgenia_, Оля_Вишенка, важно понять одно - если мы не научимся жить с Богом в этой жизни, то мы уже не научимся этому никогда. После смерти будет уже очень поздно.

А кто может сказать: большинство погибает?

муринъ, видимо тот, кто думает, что точно спасется )))

Как говорил один священник, надо себя истинно жалеть. Пожалеть себя сегодня и здесь. Как благоразумный разбойник.

Так страшно осознавать, что сколько бы ни сделал добра, все равно грехов больше... Мысли греховные каждую секунду жизни одолевают... Пытаюсь бороться, но то ли лень одолевает, то ли сознание, что все равно святой не стану; грех побеждает одним словом. И как подумаю о жизни будущего века, страшно:(

... И что будет с первыми, тоже знает только один Бог.

Metallurg, несомненно

Я думаю, что иногда по лености мы не задумываемся о своем спасении, а иногда по неверию (маловерию). Иногда из ложного чувства, что Господь милосерд и все-таки не хочет духовной смерти грешника и спасет всех. А иногда по отчаянию в своем спасении вообще (что бы ты не предпринимал, как бы ты не старался жить по заповедям, все равно ты самый худший из людей). И наконец, есть люди которые совсем вне Бога, вне церкви и никогда об этом не думали.

Он нас хочет спасти, а мы не хотим сами спасаться.

"Видел я и совсем удивительных призраков, которые одолели огромные расстояния до остановки только для того, чтобы сообщить, как они презирают радость. И не то перетерпишь, лишь бы сказать в лицо этим ханжам, этим святошам, этим чистюлям, этим слюнтяям, этим бабам, как им на них наплевать! — Как же все они сюда проникли? — спросил я. — Именно такие нередко остаются, — отвечал учитель. — Те, кто ненавидят добро, ближе к нему, чем те, кто о нем не думает, или тот, кто считает, что оно у него в кармане." "...Мне захотелось поговорить о чем-нибудь другом, и я спросил, почему здешние люди, если они такие добрые, не пойдут в тот город спасти призраков. Почему они просто выходят навстречу? Казалось бы, от них можно ожидать более деятельной любви? — Ты и это потом поймешь, — отвечал он. — Пока что скажу, что они и так прошли навстречу призракам гораздо больше, чем ты думаешь. Мы прерываем странствие и возвращаемся ради одной надежды на их спасение. Конечно, это нам в радость, но дальше идти бесполезно. Здоровый человек не спасет безумца, если сойдет с ума. — А как же те, кто в автобус не влез? — Каждый, кто хочет, влезает. Не бойся. Есть только два вида людей — те, кто говорит Богу: «Да будет воля Твоя», и те, кому Бог говорит: «Да будет твоя воля». Все, кто в аду, сами его выбрали. Ни одна душа, упорно и честно жаждущая радости, туда не попадет. Алчущие насытятся. Стучите и отворят вам." "...— Погибшая душа бесконечно мала, ее почти нет, она совсем усохла, замкнулась в себе. Бог бьется об нее, как звуковая волна об уши глухого. Она сжала зубы, сжала кулаки, крепко зажмурилась. Она не хочет, а потом — не может давать, вкушать, видеть. — Значит, никому до нее не достучаться? — Только Высший из всех может так умалиться, чтобы войти в ад. Чем ты выше, тем ниже можешь спуститься: человек способен привязаться к лошади, но лошадь не привяжешь к мыши. Один Христос спустился туда, к ним. — Спустится ли Он снова? — Время здесь не такое, как на земле. Те дни, когда Он был в аду, обнимали все минуты, которые были, есть и будут. В темнице нет никого, кому бы Он не проповедывал. — Кто-нибудь услышал Его? — Да. — Вы писали, — сказал я, — что спасутся все, и апостол Павел так пишет. — Наверное, все и будет хорошо, как сказал Спаситель святой Юлиании Норчской, но нам с тобой не стоит толковать о таких вещах." Клайв Льюис, "Расторжение брака".

"...— Назад не собираетесь? — услышал я, обернулся и увидел высокого Призрака. Он стоял под деревом и сосал призрачную сигару. Волосы у него были седые, голос — хриплый, но культурный. Таким людям я всегда доверял. — Не знаю, — отвечал я. — А вы? — Собираюсь, — сказал он. — Больше тут видеть нечего. — Значит, остаться не хотите? — Ах, все это пропаганда! — сказал он. — Никто и не думал, что мы останемся. Яблоки эти не укусишь, воды не выпьешь, по траве не пройдешь. Человек тут жить не может. Все одна реклама. — Зачем же вы ехали? — Сам не знаю. Так, поглядеть. Люблю, знаете ли, сам все увидеть. Когда путешествовал по Востоку, специально заехал в Пекин… — Какой же он? — Ах, ерунда! Ловушка для туристов. Где я только не побывал. Ниагару видел, пирамиды, Солт Лейк Сити, Тадж Махал… — Какие они? — Чепуха на постном масле. Реклама… И, заметьте, все одна шайка! Концерн у них такой. Возьмут атлас и ткнут пальцем: тут будет достопримечательность! Что ни выберут, все сойдет. Реклама! — А там… Э-э… В городе… вы жили? — В так называемом аду? Жил. То же самое, голову морочат. Расписали: огонь, черти, знаменитые люди жарятся, какой-нибудь Генрих VIII… А прибудешь туда — город как город… — Мне здесь больше нравится, — вставил я. — Не понимаю, что тут особенного, — не сдался Призрак. — обыкновенный парк, только неудобный. — Говорят, если останешься, привыкнешь… Уплотнишься, что ли… — Знаем, знаем, — сказал Призрак. — не верьте. Мне всю жизнь это твердили. Когда я был маленьким, они обещали — будешь хорошим, будешь счастлив. Когда пошел в школу, они обещали — зубри латынь, потом легче будет. Когда я женился, какой-то кретин пообещал мне, что это поначалу тяжело, а терпение и труд все перетрут. Вот и здесь то же самое, только я им не дурак!.. — Кому это «им»? Тут вроде бы не то, что там, при жизни. — И чему вы только верите! Нового начальства не бывает. Все одна банда. Я-то помню, как ангел-мамочка придет и все из тебя вытянет, а потом как-то узнает злодей-отец. Вы что, не знаете? Они все в сговоре — и евреи, и Ватикан, и диктаторы, и демократы. Что тут, что в городе, все равно начальство одно. Сидят себе над нами смеются. — Я думал они враждуют… — Да что ж вам еще и думать? Официальная версия, а видеть вы видели. Да, знаю, знаю, так они сами говорят. Но вы мне скажите, почему они ничего не делают? Почему эти, здешние, — не нападут на город? Они сильнее. Если бы они хотели, они бы в два счета освободили нас. Сами видите — им выгодно, чтобы все шло как идет. Возразить мне было нечего, хотя такая версия не порадовала меня. — Да и вообще, — продолжал призрак, — что нам тут делать? — А что делать там? — спросил я. — Вот именно, — сказал призрак, — что так, что эдак. — Ну, а сами вы что бы сделали на их месте? — поинтересовался я. Призрак обрадовался. — Хитрый какой! — воскликнул он. — Значит, на меня все свалил. Нет, они — начальство, они пускай и думают. С какой это стати я буду за них работать? На этом нас и ловят всякие святоши. Твердят, чтобы мы менялись. А вы мне скажите: если они такие умные, такие важные, почему же они нам не предложат чего-нибудь получше? Видите ли, ноги у нас окрепнут на ихней траве! Как бы не так! Вот, я вам пример приведу: приезжаете вы в гостиницу, и вам подают тухлые яйца. Вы идете к начальству, а они, чем выгнать повара, говорят: «Ничего, привыкнете!»…Что вы запоете? Призрак помолчал немного. — Ну, я пошел, — сказал он наконец. — А вы как? — Зачем мне идти, если всюду одно? — печально спросил я. Мне стало очень тоскливо. — Здесь хоть дождя нет. — Сейчас нет, — отвечал упорный Призрак. — Но я еще не видел, чтобы в такое вот утро не полил дождь. Да, это уж будут капельки! Продырявят как пули!.. Такая шуточка, видите ли. Сперва измочалят этими травами и речками, а потом изрешетят. Ну, со мной это не пройдет. И он удалился..." Он же :)

"...— Неужели можно выбирать после смерти? Мои друзья католики удивятся — для них ведь души чистилища уже спасены. Удивятся и протестанты — для них ведь смерть закрывает выбор. — Быть может, и те, и другие правы. Не мучай себя такими мыслями. Ты не поймешь соотношения между временем и выбором, пока не выйдешь за их пределы. Не для того ты послан сюда. Тебе нужно понять, как происходит выбор, а зто ты поймешь, если будешь смотреть. — Мне и тут не все ясно, — сказал я. — Что именно выбирают те, кто не остался. Честно говоря, я других пока не видел. — Мильтон был прав, — сказал мой учитель. — Всякая погибшая душа предпочтет власть в аду служению в раю. Она что-нибудь да хочет сохранить ценою гибели, что-нибудь да ценит больше радости, то есть, больше правды. Вспомни — испорченный ребенок скорее останется без обеда, чем попросит прощения. У детей это зовется капризами, у взрослых этому есть сотни имен — гнев Ахилла, горечь Кориолана, достоинство, уважение к себе. — Значит, никто не погиб из-за низких грехов? Скажем, из-за похоти? — Нет, бывает… Человек чувственный гонится поначалу за ничтожным, и все же реальным наслаждением. Его грех — самый простительный. Но время идет, наслаждается он все меньше, а стремится к этому все больше. Он знает, что надеяться не на что, и все-таки жертвует покоем и радостью, чтобы кормить ненасытную похоть. Понимаешь, он вцепился в нее мертвой хваткой..." Он же :)

"...Скажите, хоть кто-нибудь остался? Могут они остаться? Есть у них выбор? Зачем они едут сюда? — Неужели ты не слышал? Такой ученый человек мог бы прочитать об этом у Пруденция или у Иеремии Тейлора. — Слово я как будто встречал, но не помню, что оно значит. — Оно значит, что у погибших душ бывают каникулы, перемены, экскурсии, если хочешь… — Экскурсия в рай? — Да. Для желающих. Конечно, они, по глупости, редко того желают. Их больше тянет на землю. Там они морочат голову бедным дурачкам, которых вы зовете медиумами, или подглядывают за своими детьми, или таскаются по библиотекам, смотрят, есть ли спрос на их книги. — А здесь они могут остаться? — Могут. Вот император Траян остался у нас. — Как же так? Разве приговор не окончательный? Разве из ада можно перейти в рай? — Это зависит от того, что ты вкладываешь в это слово. Если душа покидает серый город, значит, он был для нее не адом, а чистилищем. Да и здесь, где мы сидим, еще не рай, не самый рай, понимаешь? Это, скорее, преддверие жизни, но для тех, кто останется, это уже рай. А серый город — преддверие смерти, но для тех, кто не ушел оттуда, это — ад, и ничто другое. Видимо, он понял, что я озадачен, и заговорил снова. — Сынок, тебе сейчас не понять вечности. Давай сравним это с земной жизнью, там ведь то же самое. Когда добро и зло созреют, они обретают обратимую силу. Не только эта долина — вся прошлая жизнь — рай для спасенных. Не только тот город, но и вся жизнь — ад для погибших. Люди на земле этого не понимают. Они говорят о временном страдании: «Это ничто не изгладит», и не знают, что блаженство окрасит и преобразит все прошлое. Они говорят о греховной усладе «я согласен на любую цену», и не ведают, что погибель обращает в боль усладу греха. И то, и это начинается в земной жизни. Прошлое святого преображается — раскаянный грех и ушедшая скорбь окрашиваются красками рая. Прошлое нечестивца уходит во мрак. Вот почему, когда здесь взойдет солнце, а там, внизу, настанет ночь, блаженные скажут «мы всегда были в раю», погибшие — «мы всегда были в аду». И никто не солжет. — Разве это не жестоко? — Погибшие скажут не точно так, слова будут иные. Один скажет, что он служил своей стране, права она была или нет, другой — что он все отдал искусству… третий, прости его, Господи, — что он слушался начальства, и все — что они были верны себе. — А блаженные? — Ну, блаженные… Помнишь мираж? У них все наоборот. Они думали, что идут пустыней, юдолью скорби, и вдруг видят, что это был сад, где бьет животворный родник..."