[700x254]

(продолжение)

Не дай Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный[1]

 

Как же протекала в Петрограде эта ленинская невеликая, не-социалистическая (а по новому стилю даже не октябрьская) контрреволюция?

Положение новорожденной Российской республики осенью 1917 года было в высшей степени безотрадным.Ее политический строй характеризовался известной “формулой”: двоевластие в центре и безвластие на местах. Перед Временным правительством, которое возглавлял Керенский, стояли задачи необычайной трудности, но оно не имело средств для их разрешения и находилось в состоянии перманентного кризиса. Органы “революционной демократии” — советы рабочих и солдатских депутатов и возглавлявший их Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК), —в которых до осени 1917 гола господствовали эсеры и меньшевики, поддерживали правительство “постольку-поскольку” или не поддерживали вовсе. Созданный на “демократическом совещании” в сентябре “Совет Республики” (или “Предпарламент”) оказался бессильной и безвольной говорильней и не содействовал политической стабилизации. Между тем большевистская партия, под командой Ленина, вела яростную кампанию против правительства Керенского и против “социал-соглашателей” (или “социал-предателей”) под лозунгом “вся власть советам”, и агитация эта встречала отклик в солдатских и рабочих массах, утомленных затянувшейся войной и все возраставшей хозяйственной и финансовой разрухой.

Особенно тяжелым и трагичным становился вопрос о продолжении войны. Временное правительство, с одной стороны, не решалось разорвать союзные договоры с западными державами и не помышляло о заключении сепаратного мира с Германией; с другой стороны, оно отвергало прежний лозунг “война до победного конца” и принимало лозунг “революционной демократии” — мир без аннексий и контрибуций, без победителей и побежденных. Но если победа признается не только не нужной, но и нежелательной, то кому охота идти в бой и умирать? Естественно, что армия на фронте, заливаемая с двух сторон — с немецкой и с большевистской — потоками пацифистской, а по существу пораженческой, пропаганды, разлагалась все более и более, превращаясь в огромную вооруженную толпу (теперь известно, что большевистская антивоенная печать финансировалась секретными субсидиями имперского германского правительства). А многочисленные гарнизоны в городах внутри России, состоявшие, главным образом, из пожилых “запасных” и “ополченцев” или из юных “новобранцев”, с начала революции сидели в казармах без всякого дела и надзора, слушали бесконечные речи и споры митинговых ораторов разных социалистических партий, лузгали семечки и ждали только одного — “когда же этой проклятой войне будет конец”.

Естественно, что в этих условиях политической, хозяйственной, военной и моральной разрухи большевики “плавали, как рыба в воде”, и их бессовестно-демагогическая агитация встречала отклик в солдатской и рабочей массе. После неудачи своего июльского “выступления” большевики должны были на некоторое время “стушеваться”, но в результате корниловского выступления в конце августа, раздутого напуганным воображением революционной демократии в опасный контрреволюционный “мятеж”, большевики получили “индульгенцию” и, будучи приглашены для совместной с эсерами и меньшевиками защиты “завоеваний революции”, они начали организовывать среди рабочих свои боевые дружины “красной гвардии” для подготовки будущей антидемократической контрреволюции. Так Корнилов, сам о том не помышляя, помог большевикам прийти к власти. Им не хватало ВРАГА, и вот теперь ВРАГ, против которого можно было агрессивно выступить (не на фронте, боже упаси, а в кулуарах власти) любезно был предоставлен.

При перевыборах советов рабочих и солдатских депутатов в Петрограде и в Москве в самом конце августа большевики получили в них большинство, и Ленин решил, что теперь настало время для осуществления лозунга “вся власть советам”, что в действительности для него означало захват власти партией большевиков.

В середине сентября Ленин (скрывавшийся в Финляндии) начал бомбардировать ЦК большевистской партии письмами с настойчивыми требованиями — начинать восстание. Но что сказать народной массе? Для чего нужно восстание? Для введения социализма? За власть советов? Но советы сами могли бы взять власть, если бы хотели. Ситуация на войне помогла Ленину. Во второй половине августа немцы перешли в наступление на Северном фронте и заняли Ригу (без большого сопротивления со стороны русской 12-й армии). Дальнейшее наступление немцев на север могло бы создать угрозу для Петрограда. Ленин или сам придумал, или подхватил придуманный кем-то клеветнический слух, что Керенский хочет сдать Петроград немцам “для удушения революции”, и потребовал начать восстание “для защиты Петрограда” (от немцев и от Керенского). В своих письмах к центральным органам большевистской партии (ЦК, Петроградскому и Московскому комитетам) в сентябре и октябре Ленин подробно и настойчиво развивал свой план немедленного восстания: “Керенский сдаст Питер немцам, вот что яснее ясного теперь... Именно для спасения Питера надо свергнуть Керенского и взять власть советам обеих столиц” — “вот лозунг восстания который мы должны пустить в обращение как можно шире и который будет иметь громадный успех” (письмо от 8 октября).

Что касается народной массы, то она плохо разбиралась в разногласиях и спорах большевиков, меньшевиков и эсеров по вопросам программы и тактики, но она к осени 1917 года при продолжающейся войне и при возрастающей политической и хозяйственной разрухе внутри страны, не чувствовала никакого облегчения в своем положении, а фактическое отсутствие какой-либо авторитетной власти на местах привело к многочисленным “эксцессам” не только в области аграрных отношений, но и в области алкогольных напитков. Осенью 1917 года в ряде городов произошли пьяные “бунты”: солдаты, рабочие и прочие жители разбивали закрытые винные склады, на которых с 1914 года хранились неприкосновенными огромные запасы водки (или, по официальной терминологии, “водочных изделий”), напивались и пьянством, буйством и разгромами “праздновали” новую свободу.

Солдатская масса плохо разбиралась в вопросах партийных программ и тактики (“а чёрт вас разберет, кто из вас прав”) и в споре Ленина и Керенского видела какую-то личную борьбу за власть. Интересный случай, несомненно, далеко не единственный, приводит в своих воспоминаниях В. Б. Станкевич. 26 октября, на другой день после большевистского переворота в Петрограде, комиссар низложенного Временного правительства на вокзале в Царском Селе обратился к собравшейся толпе солдат с горячей речью, в которой он призывал солдат не слушать большевиков и поддержать Временное правительство, стремящееся “дать народу честный мир, Учредительное собрание и землю”. “Но едва я замолчал, уверенный в успехе речи, как какой-то пожилой солдат плюнул и со злобой, неизвестно на кого, начал кричать, что теперь уж он ничего не понимает. "Все говорят, и все по-разному. Всякий со своими программами, партиями. Все перепуталось, ничего не пойму, к чёрту всяких ораторов", — кричал он в исступленном негодовании. Впечатление речи сразу пропало, ведь все чувствовали тоже, что в голове (все) перепуталось”.

Это, как известная фраза из фильма Чапаев – «А ты за большевиков, али за коммунистов?»

Поздним вечером 24 октября Ленин пошел в Смольный. Тот момент известного фильма – «Ленин в Октябре», когда Ленин с завязанным лицом едет в трамвае, это как раз не миф, а реальность. Он был сильно загримирован, пол-лица его скрывала повязка, словно он только что побывал у зубного врача. По пути его чуть не арестовал правительственный патруль, но он спасся, притворившись пьяным[2]. В Смольном, не показываясь никому на глаза, он заперся в одной из комнат только с ближайшими соратниками. Троцкий вспоминает, что, услышав о продолжающихся переговорах со Штабом, Ленин испугался, но когда его заверили, что переговоры — это уловка, засиял от удовольствия: «Вот это хо-ро-о-шо-о-о, — нараспев, весело, с подъемом проговорил Ленин и стал шагать по комнате, возбужденно потирая руки. — Это оч-чень хорошо!» Военную хитрость Ильич любил вообще. Обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело!»

Ленин провел ночь, прикорнув на полу, пока Подвойский, Антонов-Овсеенко и друг Троцкого Г.И.Чудновский — под общей командой самого Троцкого — руководили операцией.

[700x473]

[448x650] [263x191]

Той ночью (с 24 на 25 октября) большевики методично захватывали все стратегические объекты, расставляя всюду пикеты, — типичная тактика современного государственного переворота, как ее описывает Малапарте. Юнкерам велено было отправляться домой: либо их разоружали, либо они уходили сами. Так, под покровом ночи, большевики постепенно овладели железнодорожными вокзалами, почтовыми отделениями, телефонными узлами, банками, мостами. И совершенно невероятным образом большевики взяли Инженерный замок: они просто «вошли и сели, а те, кто там сидели, встали и ушли — Штаб был занят».

Захватив Центральную телефонную станцию, большевики отключили все телефонные линии, связывающие с Зимним дворцом, кроме двух, которые не были зарегистрированы. По этим двум каналам министрам, собравшимся в Малахитовой комнате удалось связаться с внешним миром. Хотя, выступая на публике, Керенский держался уверенно, человеку, наблюдавшему его в этот момент, он показался постаревшим и усталым: он «смотрел прямо перед собой, ни на кого не глядя, с прищуренными веками, помутневшими глазами, затаившими страдание и сдержанную тревогу». [406x256]

В 9 часов вечера появилась делегация Совета во главе с Ф.И.Даном и А.Р.Гоцем, чтобы сообщить министрам, что под влиянием «реакционного штаба» те сильно преувеличивают большевистскую угрозу. Керенский указал им на дверь. В эту ночь Керенский наконец решил связаться с фронтовым командованием, чтобы попросить помощи, но безуспешно: он никого не застал. В 9 часов утра 25 октября министр-председатель выскользнул из Зимнего дворца, переодетый в форму сербского офицера, и в машине с американским флажком, позаимствованной в посольстве Соединенных Штатов, отправился на фронт искать помощи. С утра 25 октября ленинцы начали активную “защиту” своей революции. Большевистские военно-революционные силы, под командой Военно-революционного комитета, перешли в открытое наступление. Отряды рабочих-красногвардейцев и небольшие кучки солдат из разных полков без всякого сопротивления заняли вокзалы, мосты, электростанции, почту, телеграф, телефонную станцию и иные пункты общественного значения. Заняли также Мариинский дворец и распустили заседавший в нем Предпарламент. Оставалось взять только Зимний дворец, где заседало Временное правительство и здание главного штаба, но здесь вышла продолжительная задержка. Весь день и последующую ночь шли мелкие стычки непонятно кого, непонятно с кем – 15 тысяч вооруженных и пьяных громил (это с обеих сторон), лазали по 3 миллионному городу, в результате сего было убито 6 человек (с обеих сторон) и ранено около 50-ти.

После своих легких успехов ВРК немедленно опубликовал несколько торжествующих обращений к населению, гласивших: “Революция восторжествовала!” “Временное правительство низложено”. “Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского”. “Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопролития” (т. е. без всякого сопротивления). “Зимний дворец, штаб и прилегающие пункты окружены”.

А было это так: Зимний еще не был взят, но Ленин торопился объявить о захвате власти до открытия этим вечером Второго създа советов. Напоминаю время – утро 25 октября.

Сгорая от нетерпения, опасаясь вторжения войск с фронта, Ленин решил не ждать дальше. Между 8 и 9 часами утра он проследовал в помещение, служившее большевикам оперативным штабом. Поначалу его никто не узнал. Первым, поняв, кто вошел, радостно встрепенулся В.Д.Бонч-Бруевич: «Владимир Ильич, отец наш! — вскричал он, бросившись обнимать Ленина. — Не узнать, родной!» Ленин сел и набросал от имени Военно-революционного комитета декларацию о низложении Временного правительства. В 10 часов утра (25 октября) ее напечатали газеты:

 «К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства — это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов»[3].

[700x489]

После этих бескровных побед происходит длительная задержка со взятием Зимнего дворца, несмотря на повторные сердитые понукания Ленина и на то, что защищавшие дворец военные силы были совершенно ничтожны. Задержка эта была бы совершенно непонятна, если бы слова большевистских реляций о “единодушно восставшем” (стотысячном) гарнизоне Петрограда были правдой. Из подробных советских описаний “военных действий” в Петрограде 25 октября можно усмотреть, что, по-видимому, только солдаты Павловского полка (неизвестно, в каком количестве) принимали непосредственное участие а “осаде” и “штурме” Зимнего дворца, тогда как примкнувшие к большевикам солдаты других полков (которые председатель ВРК, Подвойский, в своем описании военных действий 25 октября считает в составе своей военно-революционной армии) развлекались более мирными и безопасными занятиями: “высылали заставы” (которые иногда обезоруживали встретившихся им офицеров и юнкеров), “охраняли мосты”, “прикрывали тыл наступающих (к Зимнему дворцу) цепей”, “охраняли подступы к Смольному” (на который никто не нападал) и т. п.

[480x360]

А что же происходило 25 октября в Зимнем дворце, и какие военные силы были собраны для защиты дворца и заседавшего в нем Временного правительства? Увы, силы эти, с военной точки зрения, были совершенно ничтожны: несколько сот юнкеров из разных военных училищ, 130 (или 137) женщин-ударниц из женского батальона, 40 человек георгиевских кавалеров-инвалидов, небольшой отряд казаков; но когда казаки увидели, что во дворце только юнкера и “бабы”, они скоро угрюмо удалились восвояси. Вечером и юнкера стали расходиться, когда надежда их на приход Керенского с фронтовыми войсками не осуществилась, а силы осаждавших все увеличивались. Впрочем, и осады настоящей не было; большевистские цепи частично окружали Зимний дворец, но задние двери оставались открытыми и не охранялись толком юнкерскими караулами, так что люди через эти двери приходили во дворец и уходили из него.

Джон Ряд, со своими двумя спутниками и одной спутницей, беспрепятственно прошли во дворец и долго четверо американцев свободно бродили по коридорам и залам дворца и разговаривали со встречавшимися офицерами. Рид сам отмечает в своей книге странность положения, когда четверо неизвестных людей свободно разгуливали “в тылу оборонительных линий армии, ожидающей атаки неприятеля” (Джон Рид, "10 дней, которые потрясли мир", с. 117). Приходили во дворец (и уходили из него) и большевистские парламентеры для переговоров с юнкерами о сдаче.

А что же происходило 25 октября в Петрограде за пределами той площади, на которой, “революционные войска” осаждали “правительство помещиков и капиталистов”? Ничего особенного. Все наблюдатели, и русские и иностранцы (включая Джона Рида), согласно свидетельствуют, что жизнь города протекала совершенно нормально, без всяких признаков социальной или иной какой-либо революции: фабрики и заводы работали, как обычно, огромное большинство солдат сидело по своим казармам, в учебных заведениях шли обычные занятия, по Невскому, как обычно, гуляла публика, все магазины были открыты, трамваи ходили, как обычно, кинематографы и театры давали свои представления. Лишь изредка по улицам, привлекая любопытные взоры публики, проносились грузовые автомобили с кучками большевистских солдат.

[700x528]

В 2 часа пополудни из Кронштадта прибыли 5000 матросов — «краса и гордость революции», однако и они, привыкшие терроризировать мирных граждан, не имели охоты драться по-настоящему. Когда предпринятая ими атака на дворец натолкнулась на ответный огонь[4], они отступили.

Ленин не решался появляться на публике, пока кабинет (включая Керенского, о бегстве которого он не знал) не захвачен большевиками. Большую часть 25 октября он провел с перебинтованным лицом, в парике и очках. Когда проходившие мимо Дан и М.И.Скобелев узнали его, несмотря на этот маскарад, он вновь удалился в свое укрытие, где дремал на полу, а Троцкий время от времени входил и докладывал о событиях.

Троцкий не хотел открывать съезд Советов, пока держится Зимний. Но, опасаясь, что делегаты разбредутся, он созвал в 2 часа 35 минут пополудни Чрезвычайную сессию Петроградского Совета. Не удалось точно установить, кто участвовал в этой встрече, но, поскольку эсеры и меньшевики накануне покинули Смольный, а большевиков и сочувствующих им среди делегатов были сотни, логично предположить, что собрание это практически целиком состояло из большевиков и левых эсеров.

Открывая сессию (Ленин по-прежнему отсутствовал), Троцкий сказал: «От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временное правительство больше не существует». Когда один из делегатов прервал выступление Троцкого выкриком: «Вы предрешаете волю Всероссийского съезда Советов», Троцкий отметил: «Воля Всероссийского съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего в ночь на сегодня. Теперь нам остается лишь развивать нашу победу». Можно спросить: какое «восстание» рабочих и солдат? Но за словами стояло одно: собравшиеся должны понять, что у них нет другого выбора, кроме как присоединиться к решениям, которые от их имени были уже «предрешены» большевистским ЦК.

На короткое время перед делегатами появился Ленин и, поприветствовав «всемирную социалистическую революцию», вновь исчез. Троцкий вспоминает, что Ленин сказал ему: «Слишком резкий переход от подполья и переверзевщины — к власти». И добавил по-немецки: «Es schwindelt» («Кружится голова»).

В 18 часов 30 минут Военно-революционный комитет предъявил Временному правительству ультиматум: либо оно сдается, либо по дворцу будет открыт огонь с крейсера «Аврора» и из Петропавловской крепости.

Но ультиматум был отвергнут, и тогда началась пресловутая “бомбардировка” Зимнего дворца. [381x215]

Стоявший на Неве большевистский крейсер “Аврора” начал стрельбу, но “выстрелы, возвестившие рождение нового мира”, были холостыми. Затем должна была начать бомбардировку артиллерия Петропавловской крепости, но тут вышла задержка. Вот что рассказывает об этом один из большевистских комиссаров Ф. Хаустов: “Накануне переворота солдаты крепости вынесли резолюцию — поддержать советы. Но резолюцией дело и ограничилось. Когда же настал час решительных действий, они заколебались, начали митинговать и заняли нейтральную позицию: огня не открывать, а ждать, когда юнкера и министры сами сдадутся. Попытки т. Сахарова переубедить солдат не имели успеха”.

Пришлось большевистскому командованию звонить в Смольный с докладом о затруднительном положении, и “не прошло и часа как в крепость прибыли большевики-артиллеристы”. Теперь крепостная артиллерия, наконец, заговорила и сделала 30 или 40 выстрелов, частью холостыми, частью боевыми снарядами. Но, по-видимому, и “большевики-артиллеристы” умышленно давали перелеты, ибо в здание дворца попали только два (шрапнельных) снаряда, повредившие карнизы и поцарапавшие штукатурку. После такой “артиллерийской подготовки” большевистское командование решило начать -“штурм” дворца, но большевистские цепи, продвигавшиеся по площади к фасаду дворца, были остановлены пулеметным огнем юнкеров, которые соорудили баррикаду из дров, заготовленных на зимнюю топку.

Тем временем настала глубокая ночь, и большевики предприняли более мирный и более безопасный “штурм” Зимнего дворца — с задних дверей, не охранявшихся или плохо охранявшихся юнкерами. Вот, что рассказывал об этом Дж. Риду матрос, принимавший участие в этом своеобразном штурме: “Около 11 часов вечера мы открыли, что у входов во дворец со стороны Невы не было юнкеров. Тогда мы ворвались в двери и начали по разным лестницам подниматься наверх, поодиночке или небольшими группами. Когда мы поднялись на верхний этаж, то юнкера задержали нас и отобрали у нас оружие. Но наши товарищи все подходили и подходили до тех пор, пока мы не оказались в большинстве. Тогда мы обратились против юнкеров и отобрали оружие у них” (Джон Рид, с. 223).

Эти картина мирного заключительного “штурма” с задних Дверей, в общем, совпадает с рассказами офицеров, защитников Зимнего дворца. Вот приведенный в сборнике “Октябрьское восстание” рассказ одного офицера:

“...ввиду нашей малочисленности и того, что мы, как оказалось, не везде расставили караулы там, где это было необходимо, в Зимний дворец стали проникать небольшие группы красногвардейцев... До той поры, пока группы красногвардейцев были немногочисленны, мы их разоружали, причем разоружение совершалось по-семейному, без всяких столкновений. Однако красногвардейцев становилось все больше и больше, появились матросы и солдаты Павловского полка. Началось обратное разоружение — юнкеров, причем опять-таки оно совершалось довольно мирным путем. Для переговоров в Зимний дворец пробыл комиссар Военно-революционного комитета Чудновский,... и как раз вовремя этих самых переговоров в Зимний дворец проникли большие массы красногвардейцев, матросов и павловцев и т. д. Они не желали кровопролития. Нам пришлось сдаться. За всю осаду с нашей стороны были легко ранены три юнкера. Как мне передавали, имеется несколько раненых из женского батальона”.

Как впоследствии говорили злые белогвардейские языки, "красные" стали грабить сокровища, пить вино из погребов и насиловать женщин из батальона.

Вот и вся романтика революции![5]

[700x302]

Министр юстиции П.Н.Малянтович оставил яркое описание последних минут Временного правительства:

«И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец...

Кто лежал или сидел, вскочили, и все схватились за пальто...

А шум все крепнул, все нарастал и быстро, широкой волной подкатывался к нам... И к нам от него вкатилась и охватила нас нестерпимая тревога, как волна отравленного воздуха...

Все это в несколько минут...

Уже у входной двери в комнату нашего караула — резкие взволнованные крики массы голосов, несколько отдельных редких выстрелов, топот ног, какие-то стуки, передвижения, слитый нарастающий единый хаос звуков и все растущая тревога...

Ясно: это уже приступ, нас берут приступом... Защита бесполезна — бесцельны жертвы...

Дверь распахнулась... Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырек, лицо взволнованное, но решительное:

— Как прикажет Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.

— Этого не надо! Это бесцельно! Это же ясно! Не надо крови! Надо сдаваться, — закричали мы все, не сговариваясь, а только переглядываясь и встречая друг у друга одно и то же чувство и решение в глазах.

Вперед вышел Кишкин[6]:

— Если они уже здесь, то, значит, дворец уже занят...

— Занят. Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?..

— Скажите, что мы не хотим кровопролития, что мы уступаем силе, что мы сдаемся, — сказал Кишкин.

А там у двери тревога все нарастала, и стало страшно, что кровь прольется, что мы можем не успеть предупредить это... И мы все тревожно кричали:

— Идите скорей! Идите и скажите это! Мы не хотим крови! Мы сдаемся!..

Юнкер вышел... Вся сцена длилась, я думаю, не больше минуты...»

Арестованные Антоновым-Овсеенко в 2 часа 10 минут ночи, министры были под охраной доставлены в Петропавловскую крепость. По дороге их едва не линчевала толпа.

 

* * *

[250x323]Тремя с половиной часами раньше, не имея возможности дольше ждать, большевики открыли свой съезд в Смольном, в большом зале с колоннадой, где до 1917 года устраивали балы и театральные представления. Был избран новый Президиум, в состав которого вошли четырнадцать большевиков, семь левых эсеров и три меньшевика. Председательствовал Каменев. Несмотря на то, что законно избранный Исполком установил для съезда ограниченную повестку дня (текущая ситуация, Учредительное собрание, перевыборы Исполкома), Каменев предложил нечто совершенное иное — обсудить вопросы о власти правительства, о войне и мире, об Учредительном собрании.

Состав съезда ни в коей мере не отражал расстановку политических сил в стране. Крестьянские организации отказались принять в нем участие, объявили его незаконным и призвали Советы по всей стране его бойкотировать. На том же основании отказались прислать своих делегатов армейские комитеты. Троцкому следовало бы более аккуратно выбирать выражения, когда он охарактеризовал Второй съезд как «самый демократический парламент из всех парламентов мировой истории». В действительности это было собрание тех городских и армейских Советов, в которых большевики имели значительный перевес, специально созванное по этому принципу. Вот что было сказано по этому поводу в заявлении Исполкома, принятом 25 октября: «Центральный исполнительный комитет считает II съезд несостоявшимся и рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков. Решения этого съезда, как незаконные, Центральный исполнительный комитет объявляет необязательными для местных Советов и всех армейских комитетов. Центральный исполнительный комитет призывает Советы и армейские организации сплотиться вокруг него для защиты революции. Центральный исполнительный комитет созовет новый съезд Советов, как только создадутся условия для правильного его созыва».

В первые часы заседания в зале шли ожесточенные споры. Ожидая сообщения об аресте министров, большевики предоставили трибуну своим оппонентам-социалистам. Сквозь шум и выкрики зала меньшевики и эсеры зачитали одинаковые заявления, в которых объявляли большевистский переворот незаконным и требовали немедленных переговоров с Временным правительством. В заявлении меньшевиков было сказано, что «военный заговор был организован и осуществлен партией большевиков именем Советов за спиной всех других партий и фракций, представленных в Советах <...> захват власти Петроградским Советом накануне съезда Советов является дезорганизацией и срывом всей советской организации». После того как Троцкий назвал своих оппонентов «жалкими единицами» и «банкротами», которых надо выбросить «в сорную корзину истории», Мартов заявил, что покидает съезд. Таким образом, остались только большевики (и немного левых эсеров), к чему они и стремились.

Это происходило около часа ночи 26 октября. В 3 часа 10 минут Каменев объявил, что Зимний дворец пал, а министры арестованы. В 6 часов утра он закрыл заседание, назначив следующее на вечер.

(продолжение следует)