Роддом номер пятнадцать встретил его ярким, почти болезненным светом люминесцентных ламп и стерильным запахом антисептика, который навсегда врезался в память Артёма как запах самого счастливого дня в его жизни. Он стоял в длинном, выложенным кафелем коридоре, сжимая в потных ладонях огромный букет алых роз, и не мог усидеть на месте. Его сердце колотилось где-то в горле, выстукивая лихорадочный ритм. Сегодня. Именно сегодня он станет отцом.

За дверью, в родильном отделении, находилась его Лиза. Его любовь, его жена, его лучший друг. Девять месяцев ожидания, тревог, радостных Ultrasound-ов, на которых они разглядывали крошечное пятнышко, превращающееся в человека, подошли к концу.

Дверь открылась, и появилась акушерка — пожилая женщина в белоснежном халате, с усталым, но добрым лицом. Она улыбнулась, увидев его.

«Артём Валерьевич? Поздравляю! У вас сын!»

Мир перевернулся. Он услышал громкий, требовательный крик, доносящийся из палаты. Это был крик его сына. Его ноги стали ватными, и он, не помня себя, шагнул вперёть.

«Лиза… как Лиза?» — первое, что вырвалось у него.

«Всё хорошо, роды прошли прекрасно. Можете пройти, только ненадолго, мамочка очень устала».

Он вошёл в палату. Лиза лежала на кровати, бледная, измождённая, но невероятно красивая. В её глазах светилась та самая умиротворённая, глубинная радость, которую он видел только у мадонн на старинных картинах. А в её руках, завёрнутый в голубое одеяльце, лежал маленький, сморщенный комочек — его сын.

«Артём, смотри… — её голос был слабым, но счастливым. — Наш сын».

Он подошёл, опустился на колени рядом с кроватью и осторожно, боясь дотронуться, протянул палец. Крошечная ручка рефлекторно сжалась вокруг него. В этот миг Артём почувствовал такую волну любви, такой безграничной нежности, что ему показалось, будто его сердце вот-вот разорвётся от счастья. Он смотрел на личико сына, на его прикрытые глазки, на маленький носик, на тёмные, влажные волосики на головке…

Он присмотрелся. Волосики… Они были не просто тёмными. При ярком свете больничной лампы они отливали… медью. Они были рыжими. Не тёмно-русыми, а именно рыжими. Яркими, как медь, как пламя.

Артём отшатнулся, словно его ударили током. Он снова посмотрел на Лизу. Её густые, иссиня-чёрные волосы раскидались по подушке. Он потрогал свои собственные — жёсткие, угольно-чёрные, как и у всех мужчин в его роду.

«Лиза… — его голос прозвучал хрипло и неестественно. — Он… он рыжий».

Лиза мягко улыбнулась, не открывая глаз. «Я знаю. Красивый, правда? Как маленький солнышко».

Но Артём не видел красоты. Он видел лишь нестыковку. Генетическую невозможность. В его голове, словно набат, зазвучали голоса его отца, деда, прадеда: «В нашем роду все были брюнетами! Чёрная кость!» То же самое он знал и о семье Лизы — её мать, отец, бабушки и дедушки — все были обладателями густых, тёмных волос.

Лёд стал нарастать в его груди с пугающей скоростью. Он встал, его лицо вытянулось.

«Я… я выйду на минутку», — пробормотал он и, не глядя на жену и сына, вышел в коридор.

Он прошёлся по холодному линолеуму, его руки дрожали. Разум отказывался принимать очевидное. Рыжий ребёнок. У двух брюнетов. Это было невозможно. Значит… Значит только одно. Это не его ребёнок.

Мысль была настолько чудовищной, что у него перехватило дыхание. Он прислонился лбом к прохладной стене, пытаясь унять панику. Нет, Лиза… его Лиза, которая никогда не смотрела на других мужчин, которая была с ним всё время, от школы до института, до свадьбы… Она не могла. Не могла!

Но факт был упрямой вещью. Рыжий ребёнок. В роду рыжих не было. Ни с той, ни с другой стороны. Значит, чужой ген. Чужой отец.

Он не знал, сколько времени простоял так, но его оторвал от раздумий спокойный голос.

«Молодой человек, вы здесь? Всё в порядке?»

Перед ним стоял главный акушер, Геннадий Петрович, мужчина лет шестидесяти с седыми висками и внимательными, умными глазами. Он смотрел на Артёма с лёгким беспокойством.

Артём выпрямился. Он был бледен, и губы его подрагивали.

«Доктор… — начал он и замолчал, не зная, как подобрать слова. — Доктор, я не знаю, как это сказать… но я немного расстроен».

Геннадий Петрович нахмурился. «Расстроены? А что случилось? С мамой или с ребёнком что-то не так?»

«Нет, нет, с ними всё… физически всё в порядке, — Артём сглотнул. — Но видите ли… мой сын… он рыжеволосый».

Врач рассмеялся. «И что же в этом такого? Прекрасный цвет! Солнечный мальчик!»

«Но это невозможно! — вырвалось у Артёма, и в его голосе зазвучали отчаянные нотки. — У меня и у моей жены — чёрные волосы! В наших семьях уже много-много поколений у всех была чёрная, как смоль, шевелюра! Рыжих не было никогда!»

Геннадий Петрович перестал улыбаться. Его взгляд стал более сосредоточенным, аналитическим. «Ну, ерунда это всё, — сказал он мягко. — Генетика — штука сложная. Возможно, что у кого-то из ваших дальних предков, о которых вы даже не знаете, были рыжие волосы. Рецессивный ген. Он мог дремать столетиями и проявиться именно в вашем сыне. Такое бывает».

«Нет, — упрямо покачал головой Артём. — Я знаю свою родословную до пятого колена. И Лизину — тоже. Все брюнеты. Все! Это… это невозможно».

Он посмотрел на врача умоляющим взглядом, в котором читалась настоящая душевная боль. Геннадий Петрович вздохнул. Он видел таких молодых отцов. Полных предрассудков и глупых страхов.

«Хорошо, — сказал он, принимая решение. — Тогда позвольте мне задать вам один… гм… несколько пикантный вопрос. Не сочтите за бестактность. Как часто вы с супругой занимались любовью во время беременности?»

Артём смутился. Он покраснел и отвёл взгляд. Вопрос был действительно очень личным.

«Ну, я… — он замялся. — Я сильно устаю на работе. У меня свой небольшой бизнес, целый день на ногах, проблемы, стрессы… Поэтому мы с Лизой… мы занимались любовью раз или два в несколько месяцев. В лучшем случае».

Геннадий Петрович хлопнул себя по лбу с таким видом, словно только что разгадал величайшую загадку вселенной. Его лицо просияло.

«Так вот оно что! — воскликнул он так громко, что несколько медсестёр в конце коридора обернулись. — Ну конечно! Всё объясняется!»

Артём смотрел на него с недоумением. «Что объясняется?»

«Дорогой мой молодой человек, — врач положил ему руку на плечо, и его глаза смеялись. — Это же элементарно! Это не генетика! Это — ржавчина!»

В коридоре повисла гробовая тишина. Артём уставился на врача, не веря своим ушам. «Какая… какая ржавчина?»

«Ну как какая! — Геннадий Петрович развёл руками, как бы показывая на всю очевидность факта. — Представьте себе водопроводный кран. Хороший, качественный, никелированный. Но если им долго-долго не пользоваться, что с ним происходит? Правильно! Он застаивается. Внутри скапливается влага, и он… ржавеет! Появляется этот самый рыжий налёт! Вот и у вас та же история! Ваш… гм… «кран» бездействовал слишком долго, вот в вашем семейном «водопроводе» и появилась эта самая «ржавчина»! Вот откуда у вашего сына такой великолепный медный оттенок волос!»

Артём стоял, как громом поражённый. Его мозг, загруженный сложными бизнес-схемами и отягощённый тяжёлыми подозрениями, отказывался переваривать эту абсурдную, до неприличия простую и гениальную в своём идиотизме теорию. Он смотрел на серьёзное лицо врача, который, казалось, излагал неопровержимый медицинский факт.

И вдруг… вдруг он понял. Он понял, что Геннадий Петрович не спятил. Он просто нашёл единственный возможный способ вправить ему мозги. Способ юмористический, нелепый, но стопроцентно работающий.

Напряжение, копившееся в нём все эти полчаса, вырвалось наружу в виде оглушительного, раскатистого смеха. Он смеялся так, что слезы выступили у него на глазах, смеялся до слёз, до боли в животе, прислонившись к стене и давясь собственным хохотом.

«Ржавчина… — всхлипывал он, вытирая глаза. — Боже мой… ржавчина…»

Геннадий Петрович стоял рядом и добродушно улыбался, наблюдая за реакцией пациента.

Когда Артём наконец успокоился, он почувствовал, будто с его плеч свалилась тонна кирпичей. Все его страхи, все его дикие подозрения растворились в этом смехе. Они казались ему теперь такими же абсурдными, как и теория «заржавевшего семейного водопровода».

«Доктор, — сказал он, всё ещё посмеиваясь. — Вы гений. Вы… вы просто спасли мою семью. Одной шуткой».

«Я не шутил, — с деланной суровостью сказал Геннадий Петрович, но в его глазах прыгали весёлые чертики. — Это официальное медицинское заключение. Теперь идите к своей жене и своему рыжему, то есть, простите, «заржавевшему» сыну. И, совет профессионала, — он подмигнул, — пользуйтесь своим «краном» почаще, чтобы «ржавчина» не скапливалась!»

Артём ещё раз поблагодарил врача и почти бегом помчался обратно в палату. Он влетел туда, и Лиза, увидев его сияющее, счастливое лицо, удивлённо подняла брови.

«Артём? А что это с тобой?»

Он подошёл, снова опустился на колени и осторожно взял сына на руки. Малыш кряхтел, шевелясь.

«Лиза, — сказал Артём, глядя на рыжие волосики сына, которые теперь казались ему не символом измены, а самым забавным и милым капризом природы. — У нас замечательный сын. Самый лучший на свете. И знаешь, я только что понял, откуда у него такой цвет волос».

«И откуда же?» — с любопытством спросила Лиза.

Артём серьёзно посмотрел ей в глаза. «Это ржавчина, дорогая. Обычная ржавчина. Видишь ли, если краном долго не пользоваться…»

Он начал объяснять, и вскоре тихую палату огласил не только писк новорождённого, но и счастливый, заразительный смех его матери. А за стеной, в коридоре, седовласый акушер Геннадий Петрович, услышав этот смех, довольно улыбнулся и пошёл дальше по своим делам, уверенный, что сегодня он совершил ещё одно маленькое, но очень важное чудо. Он вернул отца в семью. И кто его знает, может быть, в его безумной теории была и капля правды? В конце концов, главное — не цвет волос, а то, что в этот день в семье Артёма и Лизы воцарились мир, смех и бесконечная любовь. А всё остальное — сущие пустяки.