Тишина в маленькой квартирке на окраине города была густой и тяжёлой, как сироп. Артём стоял у окна, смотря, как дождь размазывает огни фонарей в грязные блики. За его спиной, в кресле-качалке, сидела Валентина Семёновна. Тиканье часов на стене и её прерывистое, хриплое дыхание — вот и все звуки, что нарушали покой. Вернее, не покой, а застой, в котором медленно тонула его жизнь.
— Артюшенька, может, чайку? — тихо предложила бабушка, и от её голоса, слабого и просящего, у него сжались кулаки в карманах.
— Не хочу, — бросил он, не оборачиваясь. Каждый её вздох, каждый шорох её тапочек по полу действовал ему на нервы. Эта квартира, её вечные болячки, её немощность — всё это было цепью, приковавшей его к ненавистному быту. «Что толку в такой жизни? — зло думал он. — Лежит, мучается, только жилплощадь занимает. И я здесь, как прикованный».
Он буквально ненавидел её в такие минуты. Ненавидел за её добрые, всегда готовые к прощению глаза, за её немощные руки, которые когда-то держали его, маленького, за её тихий голос, читавший ему сказки. Теперь всё это казалось ему театром, призванным удержать его здесь, в этой клетке.
Валентина Семёновна чувствовала его холодность. Она тихо вздохнула и опустила голову, глядя на свои старческие, покрытые веснушками и пятнами руки. Чем она заслужила такое? Она вырастила его, после того как его родители трагически погибли, отдала ему всю свою любовь, всю свою жизнь. А теперь он смотрит на неё, как на врага.
Артём резко развернулся и прошёл в свою комнату, хлопнув дверью. Он уткнулся в экран телефона, пытаясь заглушить внутреннюю ярость. Ему нужен был выход. Любой ценой.
Дверь ключом повернулась около полуночи. Вошла Катя, его жена. Лицо её было усталым и напряжённым.
— Опять ты у себя затворником? — без предисловий спросила она, скидывая пальто. — Опять весь вечер у неё в комнате торчал?
— А где мне ещё торчать? — огрызнулся Артём. — Ты же сама знаешь, как оно тут.
— Знаю, — голос Кати зазвенел. — Я слишком хорошо знаю. Я больше не могу, Артём. Слышишь? Не могу дышать этим воздухом! Вечный запах лекарств, этот тяжёлый взгляд, эти вечные разговоры о болячках! У меня сдают нервы!
Он поднял на неё глаза. В её словах была правда, горькая и неприятная.
— Что ты предлагаешь? Выбросить её на улицу? — с вызовом спросил он.
— Я предлагаю нам наконец-то начать жить! — крикнула она, и в её глазах блеснули слёзы. — Нам уже по тридцать, а у нас нет ничего! Ни своей жизни, ни своего угла! Мы живём в её квартире, как приживалы! Если бы ты хотел, ты бы уже давно что-то предпринял! Нашёл бы работу получше, скопил бы на первый взнос… Но ты даже не пытаешься!
Артём вскочил. Её слова попали в самую точку, в самое больное место.
— Что ты имеешь в виду? — прошипел он. — Это что, намёк? Ты хочешь, чтобы я… чтобы я её…? Договори!
Катя вдруг сдулась. Гнев иссяк, сменившись ледяным отчаянием.
— Нет, конечно нет, — она устало провела рукой по лицу. — Я не об этом. Просто… есть другие способы решить проблему. Не такие радикальные.
— Какие? — мрачно спросил он.
Она помолчала, подбирая слова.
— Люди… люди говорят, что можно обратиться к… специалистам. К тем, кто может ускорить естественный ход событий. Одна женщина на работе дала адрес. Говорят, она очень сильная. Помогает в таких… ситуациях.
Артём смотрел на неё, не веря своим ушам. Она предлагала ему это. Его жена.
— Ты о чём? О какой-то деревенской магии? О порчах?
— Это не магия! — огрызнулась Катя. — Это… решение. Быстрое и эффективное. Ты же сам хочешь быть свободным. Хочешь, чтобы у нас наконец-то появился свой дом.
Он молчал. Самая тёмная, самая подлая часть его души откликалась на её слова. Да, он хотел этого. Сильнее всего на свете.
На следующий день он уже стоял на пороге старого, облупленного дома на самой окраине города. Внутри пахло травами, воском и чем-то неуловимо тленным. Женщина, которая открыла ему, была не стара и не молода. В её глазах была пустота.
— Я к вам по рекомендации, — пробормотал Артём, чувствуя себя полным идиотом. — Мне нужна… помощь.
Она молча пропустила его внутрь. В комнате было темно, горели только свечи. Он рассказал ей всё, сжав руки в кулаки, испытывая жгучую стыд. Он показал фотографию Валентины Семёновны, сделанную в её день рождения. Она улыбалась на ней, и от этой улыбки у него сжалось сердце.
— Я понимаю, — безразличным тоном сказала женщина, когда он закончил. — Всё можно устроить. Но ритуал потребует твоего участия.
Она зажгла чёрную свечу и начала шептать какие-то слова, непонятные и страшные. Она взяла фотографию и воткнула в улыбающееся лицо Валентины Семёновны тонкую серебряную иглу. Артём вздрогнул. Потом другую. И ещё. Она сыпала на фотографию какую-то тёмную соль, капала на неё расплавленным воском от чёрной свечи, и воск застывал уродливыми каплями, похожими на слёзы.
— Скоро она станет такой же безжизненной, как этот воск, — монотонно произнесла ведьма. — Но для завершения нужна земля. Свежая. С только что закопанной могилы. Ты должен принести её до рассвета. Только тогда круг замкнётся.
Артём вышел от неё с ощущением, что его вывернули наизнанку. Дождь уже кончился, и небо было чёрным и беззвёздным. Кладбище. Он должен был пойти на кладбище. Его трясло. Каждая клеточка тела кричала, что это чудовищно, неправильно, грешно. Но образ Кати, их будущей свободной жизни, был сильнее.
Кладбище было пустынным и безмолвным. Он шёл по мокрым дорожкам, и кажется, никогда в жизни он не чувствовал такого всепоглощающего страха. Вдали он увидел свежий холмик, с ещё не увядшими венками. Сердце его бешено заколотилось. Вот она, развязка.
Он подошёл ближе, судорожно глотая воздух. Наклонился, чтобы зачерпнуть горсть сырой, холодной земли. И в этот момент у него закружилась голова. Он пошатнулся, почувствовав дикую слабость, не удержал равновесия и с глухим стуком рухнул в свежевырытую, пахнущую глиной яму. Удар о землю отозвался болью во всём теле. Он лежал на дне могилы, уставившись в тёмное, холодное небо, и его охватила паника. Он чувствовал, как с его руки соскальзывает и бесшумно тонет в мягкой земле браслет — подарок Кати, который он никогда не снимал.
Он с трудом выбрался, весь в грязи, униженный и подавленный. Земли он так и не добыл. Ритуал провалился. И где-то в глубине души, под слоем ужаса и стыда, шевельнулось маленькое, слабое чувство облегчения.
На работу он пришёл разбитым. Единственным местом, где он мог хоть ненадолго забыться, был архив. Тишина, пыльные папки, строгий порядок. Здесь не было Кати с её упрёками, не было жалостливых глаз бабушки. Он механически разбирал дела, перекладывал бумаги. И вдруг его взгляд упал на фамилию на обложке одной из папок. «Егоров Артём Викторович». Его фамилия. Его имя. Его отчество.
Сердце ёкнуло. Любопытство оказалось сильнее предчувствия. Он нашёл папку на полке, дрожащими руками открыл её. И обомлел. На первой странице была вклеена его собственная, совсем недавняя фотография. А ниже — даты. С его рождения… и до нынешнего года. До этого самого. Он лихорадочно пролистал страницы. Всё было там. Вся его жизнь. А в конце пустая графа, ожидающая даты его смерти.
Это была шутка. Чья-то больная, нелепая шутка. Но стало невыносимо страшно. Он выбежал из архива на улицу, задыхаясь. Он схватился за телефон, чтобы позвонить Кате, чтобы услышать её голос, и в этот момент его взгляд упал на запястье. Браслета не было. Его не было.
Вспомнилась могила, падение, тихий шелест, с которым браслет соскользнул с руки и исчез в темноте. Суеверный ужас, древний и непреодолимый, сковал его. Уронить личную вещь в могилу… Он слышал примету. Это к несчастью. К большой беде.
Он не видел, как зажёгся красный свет светофора. Не слышал оглушительного клаксона. Он только почувствовал страшный, сокрушительный удар, и мир погрузился во тьму.
Очнулся он в странном месте. Вокруг была непроглядная, густая тьма. Он был мёртв. Это понимание пришло к нему сразу. Но где же свет? Где тот длинный туннель, о котором все пишут? Где ангелы?
Вместо этого из темноты на него смотрели чьи-то глаза. Жуткие, бездонные, полные ненависти и злобы. Затем проступили лица — уродливые, искорёженные гримасой вечной муки. Они окружали его, протягивая к нему костлявые руки. Холод, исходивший от них, пронизывал до костей.
«Неужели это ад? — пронеслось в его помутневшем сознании. — Это наказание за то, что я пожелал ей смерти?»
Он побежал. Он мчался сквозь кромешную тьму, не разбирая дороги, слыша за спиной шелестящие шаги и тихий, жадный смех. Он бежал, пока не выбился из сил. И вдруг впереди, в бесконечной черноте, он увидел крошечный, колеблющийся огонёк. Он был таким маленьким и хрупким, но он был. Огонёк приближался, и в его свете Артём разглядел знакомые черты. Это была Валентина Семёновна. В одной руке она держала свечу, а другой как будто отгораживала его от навалившейся со всех сторон тьмы.
— Бабуля… — выдохнул он, и это было похоже на стон.
Она не говорила ничего. Она просто стояла, и её тихое, но твёрдое присутствие заставляло тварей отступать. Они окружали их плотным кольцом, шипели и скрежетали зубами, но боялись подойти ближе к свету её свечи.
И в этом затишье, в этой хрупкой безопасности, к нему хлынули воспоминания. Не о квартире и не о деньгах. Воспоминания о детстве. Как она защищала его от дворовых хулиганов. Как сидела у его кровати, когда он болел, и читала ему сказки. Как шептала: «Мой хороший, мой золотой, ничего не бойся, бабуля с тобой». Как она отстаивала его перед строгим отцом, всегда была на его стороне. Она была его ангелом, его волшебником, его самым верным и преданным другом. А он… он пожелал ей смерти. Он принёс её фотографию той женщине. Он хотел стать её убийцей.
В нём что-то надломилось. Он плакал там, в той тьме, уткнувшись лицом в её старенький халат, пахнущий лекарствами и домашним печеньем, и просил прощения. Снова и снова.
Он очнулся от звуков аппаратуры. Ровного гудения, тихих голосов. Он лежал в больничной палате, весь в трубках и проводах. А рядом, у его кровати, сидели двое. Его мать, с красными от слёз глазами, и она — Валентина Семёновна. Она держала его руку в своей старческой, тёплой ладони и тихо молилась.
— Он должен жить, Господи, — шептала она. — Он должен жить. Это мой мальчик, мой внучек. Забери лучше меня, но оставь его.
И он понял, что всё это время, всё его пребывание в кошмаре, он видел и слышал их. Он видел себя со стороны, бледного и неподвижного. Слышал, как они плакали и умоляли его вернуться. И теперь, глядя на её руку, сжатую в его безвольных пальцах, он понял, что никакая квартира в мире не стоит и капли этих слёз.
Выздоравливал он медленно. Катя пришла к ним через неделю после того, как он пришёл в себя. Она стояла на пороге, бледная, без косметики, и в её глазах читался такой ужас и раскаяние, что ему стало её жаль.
— Простите меня, — выдохнула она, обращаясь к Валентине Семёновне и падая перед ней на колени. — Это я во всём виновата. Это я надоумила его пойти к этой… Я не знала, чем это обернётся. Я не хотела ему зла, честно!
Валентина Семёновна смотрела на неё с бесконечной печалью.
— Вставай, детка, — тихо сказала она. — Грех на коленях стоять. Всё уже позади.
Но Артём видел, что не всё. Он видел, как Катя смотрит на него, ожидая осуждения, и как он сам не может найти в себе прежних чувств к ней. Их брак умер там, на кладбище и в той тёмной комнате у ведьмы. Он понял это, глядя на свою бабушку, которая, несмотря ни на что, была готова простить и её.
Они развелись тихо и без скандалов. Катя уехала в другой город. Артём остался в квартире, но теперь это не было для него тюрьмой. Это был его дом. Дом, где его ждали и любили.
Он нашёл работу ближе к дому, чтобы больше времени проводить с Валентиной Семёновной. Он водил её в поликлинику, читал ей вслух, как когда-то она читала ему, и просто сидел рядом, держа её руку. Он научился варить ту самую кашу, которую она готовила ему в детстве, и она улыбалась его неумелым попыткам.
Он больше не торопил время. Он научился ценить каждый день, каждый час, проведённый рядом с ней. Он понял, что получил самый ценный дар — второй шанс. Шанс попросить прощения и заслужить его не словами, а делами. Шанс стать тем внуком, которым она всегда хотела его видеть. И в её глазах, таких же добрых и любящих, как прежде, он находил своё успокоение и свою настоящую, единственно важную свободу.
 |
|
