Олег ехал в поезде, смотрел в окно и думал о том, что жизнь его сейчас — как пейзаж за окном. Серая, монотонная, без особых примет.

Олег вышел на перрон просто подышать. Станция оказалась какой-то маленькой, безлюдной. Таблички с названием он даже не заметил. Да и зачем ему? Через пятнадцать минут поезд поедет дальше. К другу, который звал его «встряхнуться».

И вот тут он его увидел. Пес лежал прямо на путях. Метрах в тридцати от платформы. Просто лежал. И не пытался убежать.

— Эй! Кыш-кыш! — Олег махнул рукой.

Собака подняла голову. Посмотрела. И снова легла.

«Что с ней? Больная? Сбитая?» — мысли заметались.

Олег огляделся — никого. Чертыхнулся. И пошел по шпалам.

— Ты чего тут? А? — голос прозвучал хрипло, будто давно не использовался для разговоров.

Пес — грязно-рыжий, худой — смотрел на него черными глазами. Не скулил. Не рычал. Просто смотрел так, как будто все понимает. Всё-всё. И про Олега тоже.

Подойдя ближе, он понял причину. Задняя лапа застряла. Прямо между шпалами. И, похоже, давно. Кровь уже запеклась. А собака, наверное, просто устала бороться.

Сердце вдруг сжалось и забилось часто-часто. Ведь где-то там, в глубине расписания, уже набирал ход следующий поезд.

Олег смотрел на собаку, собака — на Олега.

— Так, ладно. Сейчас разберёмся, — пробормотал он, опускаясь на корточки.

Пёс напрягся, в глазах мелькнуло недоверие. Он слабо дёрнулся и тихо зарычал — не угрожающе, а как-то предупреждающе, что ли.

— Да я ж помочь хочу, балбес, — Олег вздохнул. — Понимаешь? По-мочь.

Он осторожно протянул руку. Собака следила за каждым движением. Худая шея, выпирающие рёбра. Сколько же ты тут лежишь?

Лапа застряла крепко. Распухла и, кажется, была сломана. Металлический край рельса впился в плоть. Олег поморщился. Каждое его прикосновение заставляло пса вздрагивать.

— Да уж, попал ты, братец.

Он попробовал осторожно высвободить лапу, но псу было больно. Тот скулил и дрожал, но — странное дело — не пытался укусить. Только смотрел этими невозможными глазами. Как будто спрашивал: ты же не уйдёшь?

А ведь мог бы просто уйти. Сесть в поезд. Поехать дальше. Кому какое дело до бродячей собаки? Разве его это проблема?

Но что-то мешало. Что-то не позволяло просто развернуться и уйти.

— Ну и что мне с тобой делать? — спросил Олег, скорее у себя, чем у пса.

А потом достал телефон. И замер. Кому звонить на богом забытой станции? Он огляделся. Покосившаяся будка смотрителя, запертая на огромный амбарный замок. Ржавая водоразборная колонка. И ни души.

Тут вдалеке послышался гудок. Олег похолодел. Поезд? Уже? Он посмотрел на часы — прошло всего семь минут из его пятнадцати. Значит, другой поезд. Встречный, может быть.

Он снова взглянул на пса. Тот, кажется, тоже услышал. И в глазах его мелькнуло что-то обречённое. Как будто он знал, что сейчас произойдёт. И принимал это.

— Да нет же! — вдруг крикнул Олег, удивляясь силе своего голоса. — Нет!

Он снова склонился над лапой. Дрожащими руками начал расширять щель, отталкивая гравий, пытаясь приподнять рельс. Ногти сломались. Пальцы кровоточили. Но Олег не замечал боли.

— Мобильник, — вдруг осенило его. Он схватил телефон, позвонил по первому попавшемуся номеру. Дочь.

— Алё?

— Полина! — закричал он. — Послушай! Я на станции, не знаю какой! Тут собака, лапа между рельсами! Поезд идёт! Я не знаю, что...

— Папа? — голос дочери звучал растерянно. — Ты что, пьяный?

— Я трезвый! — рявкнул он так, что пёс вздрогнул. — Слушай, как освободить собаку? Тут рельс, я не могу его поднять!

Гудок прозвучал ближе. Олег в панике оглянулся — в утренней дымке уже виднелся силуэт приближающегося поезда.

— Какой рельс? Ты о чём вообще?

— Собаку спасти как?!

Трубка молчала секунду. Потом дочь, голосом, каким говорят с душевнобольными, произнесла:

— Папа, что-нибудь тонкое. Между рельсом и лапой. Как рычаг.

Олег огляделся. Ничего. Ни палки, ни железки. Тогда он снял ремень. Старый, добротный. Кожаный. Продел между рельсом и распухшей лапой. И потянул, изо всех сил.

— Давай, давай же! — шептал он.

Пёс скулил, но терпел. Словно понимал — это последний шанс. Олег напрягся так, что, казалось, сухожилия вот-вот порвутся. Лицо побагровело. В ушах шумело.

И вдруг — поддалось! Лапа, скользкая от крови, медленно начала выходить.

— Есть! — выдохнул Олег.

Поезд был уже совсем близко. Машинист, наверное, даже не видел их — солнце светило прямо в лобовое стекло. Олег рванул пса на себя.

Лапа освободилась резко, неожиданно. Олег упал на спину, больно ударившись затылком о шпалу. Собака тяжело навалилась сверху. А поезд был уже в каких-то секундах от них.

В последний момент Олег перекатился, утягивая пса за собой. Они скатились с насыпи как раз в тот миг, когда мимо, с грохотом и ветром, пронёсся поезд.

Олег лежал на спине. Сердце билось где-то в горле. А пёс, дрожащий и грязный, прижимался к его груди. И по лицу Олега текло что-то горячее и солёное.

— Я плачу, что ли? — удивлённо прошептал он, трогая щеку.

Вокруг была тишина. Поезд уже скрылся за поворотом. А в трубке, зажатой в руке, звучал встревоженный голос дочери:

— Папа? Папа! Ты живой? Что там случилось? Папа!

Олег с трудом поднялся. Ноги дрожали. В ушах звенело. Но каким-то чудом оба были живы — и он, и этот странный пёс, с глазами мудрее, чем у многих людей.

— Папа! Да что там у тебя?! — голос дочери вырвал его из оцепенения.

— Живой я, живой, — хрипло ответил Олег, удивляясь тому, сколько чувства было в этом простом слове. Живой. Будто заново родился.

Он повесил трубку, не дослушав встревоженные вопросы Полины. Потом перезвонит. Объяснит. Если сможет объяснить то, чего сам не понимает.

Пёс сидел рядом. Покалеченная лапа была вывернута под неестественным углом. Но он не скулил. Смотрел. Будто ждал решения своей дальнейшей судьбы.

— Ну что, Рельс, пойдём? — неожиданно для себя произнёс Олег.

Рельс. Да, это имя ему подходило. Тощий, жилистый. Ржаво-рыжий. Как старое железо.

Ведь не бросать же его тут. После всего. Олег осторожно поднял пса на руки — тот оказался неожиданно лёгким. Собака напряглась, но не сопротивлялась. Только смотрела. Этими невозможными глазами, в которых читалось что-то. Олег не мог понять.

Он медленно поднялся по насыпи. Ноги разъезжались на гравии. Сердце всё ещё колотилось как бешеное. А на платформе его ждал поезд. Уже с закрытыми дверями. Готовый к отправлению.

Проводница высунулась из тамбура:

— Гражданин! Вы куда пропали? Уже отправляемся!

Олег замер. Посмотрел на поезд. На билет в кармане. На друга, который ждал его в Уральске.

А потом — на пса в своих руках. На его разбитую лапу. На эти глаза — усталые, но живые.

И вдруг понял — не поедет он. Никуда не поедет.

— Я остаюсь, — крикнул он проводнице.

— Что?! — та всплеснула руками. — У вас же билет! До конечной!

— Я. Остаюсь, — повторил Олег твёрже, сам удивляясь своему решению. — У меня неотложное дело. Собаку надо спасти.

Проводница покрутила пальцем у виска. Поезд дёрнулся и медленно тронулся с места. Олег смотрел, как уплывают вагоны, унося с собой его прежние планы, билет, оплаченную гостиницу. И ему было всё равно.

Он сел на скамейку, осторожно устроив пса рядом с собой. Погладил его по грязной шерсти. Достал телефон.

— Полина, — голос его дрогнул. — Прости, что напугал. Слушай, у меня тут такое...

И он рассказал. Сбивчиво, путаясь в словах. Про станцию. Про собаку. Про то, как вытаскивал её. Про поезд, от которого они едва успели откатиться. И про то, что сейчас сидит на безымянной станции с бродячим псом на руках и понятия не имеет, что делать дальше.

А на том конце провода — тишина. И потом — тихий вопрос:

— Папа, ты не заболел?

— Нет, — он неожиданно рассмеялся. — Нет, дочь. Знаешь, мне кажется, я наоборот — выздоравливаю.

И снова тишина. А потом — такой родной голос, с нотками, которых он давно не слышал:

— А привези его к нам. Пса этого. Я ветеринара знаю хорошего. Вылечим.

— К вам? — Олег растерялся. — В смысле, к тебе? В Москву?

— А что такого? — в голосе дочери звучало что-то похожее на вызов. — Квартира большая. Места хватит. И тебе, и собаке.

Рельс, будто понимая, о чём речь, положил голову Олегу на колени. И в этом простом жесте было столько доверия. Столько надежды.

Что-то сжалось в груди Олега.

— Хорошо, — сказал он хрипло. — Приеду. Но это не просто собака. Это Рельс.

— Рельс? — в голосе дочери послышалась улыбка. — Ты уже и имя ему дал?

— Да. И знаешь, Полина, — он запнулся, подбирая слова, которые не говорил уже много лет. — Я скучал по тебе. Очень.

Пауза. Такая долгая, что он испугался — связь прервалась? Но нет. Просто дочь, его взрослая, строгая дочь, кажется, плакала на том конце.

— И я по тебе, пап.

Олег сидел на станции, поглаживая тощего пса по голове.

— Знаешь, Рельс, — тихо сказал он псу. — Кажется, мы оба сегодня родились заново.

Следующий поезд до Москвы был только вечером. Шесть часов ожидания. Но Олег не чувствовал раздражения. Наоборот, какое-то странное умиротворение разливалось внутри, пока он сидел в полупустом станционном буфете, где буфетчица — крупная женщина с добрыми глазами — сначала возмутилась появлению собаки, а потом принесла миску воды и даже какие-то обрезки колбасы.

— Бедолага, — сказала она, глядя, как жадно пьёт пёс. — Намучился.

Рельс лежал под столом, положив голову на ботинок Олега. Как будто боялся — вдруг уйдёт? Оставит? Лапу перевязали простыней, которую притащила та же буфетчица. Наспех. Неумело. Но, кажется, кровотечение остановилось.

— А вы далеко? — спросила женщина, протирая стол.

— В Москву, — ответил Олег, не поднимая глаз. — К дочери.

— Вона как! — буфетчица улыбнулась. — И собачку с собой повезёте?

Олег кивнул. Рельс, услышав это движение, еле заметно вильнул хвостом. Как будто понял.

— Ну и правильно, — одобрила женщина. — Раз судьба так свела — значит, не просто так.

Не просто так. Олег задумался. Утро выдалось странное. Будто сама жизнь схватила его за шкирку и встряхнула как следует. Что если бы он не вышел на этой станции? Что если бы не заметил собаку? Что если бы прошёл мимо, как делал последние годы, стараясь ни во что не вмешиваться, ни к чему не привязываться?

Рельс вздохнул под столом. Глубоко так, по-человечески. Олег улыбнулся.

Телефон снова зазвонил. Это была Полина.

— Пап, ты как? Нашли ветеринара. Хорошего. Будет ждать. А ещё...

Она замялась.

— Что? — спросил Олег.

— Маша хочет дедушку встретить. Соскучилась.

Маша. Внучка. Шесть лет. Олег сглотнул комок в горле.

— Хорошо, — только и смог выдавить он. — Передай, что дед тоже скучал.

Ночной поезд мчался сквозь темноту. В купе было тихо. Проводница, посмотрев на раненую собаку, только вздохнула и махнула рукой — везите. Рельс спал, свернувшись у ног Олега. Видимо, измученный болью и пережитым стрессом.

А Олег смотрел в окно, где отражалось его собственное лицо. Какое-то другое лицо. Не то, что смотрело на него из зеркала утром. В глазах что-то изменилось. Что-то ожило.

Он думал о том, что в Москве его ждут. Полина. Маша. Новый дом и, возможно, новая жизнь. И этот пёс, который не побоялся довериться.

Рельс вдруг поднял голову, посмотрел на Олега своими невозможными глазами. И опять, словно понимая все его мысли, тихонько вильнул хвостом.

— Всё будет хорошо, — сказал Олег, сам удивляясь тому, как уверенно звучат эти слова. — У нас всё будет хорошо.

И впервые за долгое время эти слова не казались ему пустыми.

Котофеня