К 175 -летию Василия Васильевича Верещагина
02-11-2017 15:55
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Родился в Череповце. Происходил из древнего дворянского рода. Отец – военный. Закончил морской кадетский корпус, учился живописи в Петербурге и Париже. Он известен как прежде всего русский живописец-баталист. Много путешествовал и по Европе, и по Азии (Индия, Сирия, Палестина, Филиппины) Был в США. Долго жил и работал во Франции. Принимал участие в боевых действиях в Средней Азии во время русско-турецкой и русско-японской войн. Погиб на броненосце «Петропавловск». Своей живописью пытался «бить войну». Самые знаменитые картины: «Апофеоз войны», триптих «На Шипке всё спокойно]», «Ворота Тамерлана», «После атаки», «Мавзолей Тадж-Махал в Агре», серии «Индийская», «Палестинская», «Туркестанская», «1812».  [600x371] Верещагин В.В"На большой дороге. Отступление, бегство... "1887-1895  [600x393] Верещагин В.В " Апофеоз войны".1871  [510x700] Верещагин В.В "В штыки Ура Ура (Атака)" 1887-189  [600x357] Верещагин В.В"Побежденные. Панихида." 1878-1879  [700x408] Верещагин В.В " У крепостной стены. Пусть войдут" 1871  [600x386] Верещагин В.В"Конец Бородинского боя."1899-1900  [457x699] Верещагин В.В "Торжествуют"1872  [378x698] Верещагин В.В "Японка." 1903  [600x414] Верещагин В.В"Верблюд во дворе караван-сарая."1869-1870  [421x600] В горах Алатау. 1869-1870  [400x600] Люлли (цыган). 1867-186  [699x476] Ночной привал великой армии. 1896-1897  [457x600] Ворота около Кутуб-Минара. Старый Дели. 1875  [456x600] Мавзолей Тадж-Махал. 1874-1876  [600x421] После неудачи. 1868  [496x600] Кочевая дорога в горах Алатау. 1869-1870  [445x600] Мыс Фиолент вблизи Севастополя. 1897  [435x600] Дети племени солонов. 1869-1870  [454x600] Продажа ребенка-невольника. 1872  [485x700] Колоннада в Джайнском храме на горе Абу вечером. 1874-1876  [450x700] Афганец. 1867-1868А я вот скажу, что пост – уж очень куце-скудно, по верхам, по-дамски. Так о писавших пейзажи говорить дозволительно. А о величайшем художнике, войну ненавидевшем, говорить по-иному надобно. Чтобы понятней было, чтобы прониклись, чтобы осознали. В том числе и нынешние… свои машинки украшающие похабно-горделиво-безмозглым «Можем повторить». В том числе и тем, кто с каждым днём всё более пыжится, надуваясь фальшивой имперской значимостью, вдуваемой пропагандой. Им, не знавшим войны и в армии зачастую не служившим – читать и смотреть эту живопись следует; хотя всё равно не поймут. Мой вот дед, прошедший войну, тяжело раненный и дошедший старшим офицером до Берлина, никогда не позволял себе надувать щеки и пафосно вещать. И никогда о войне никаких деталей не рассказывал. Но сейчас верхам требуется иное. Ладно, непосредственно о Верещегине, не мной писанное (http://veresh.ru/ostrov.php) Григорий Островский о Василии Верещагине: «Василию Верещагину выпала удивительная и на редкость цельная судьба. Воспитанник кадетского корпуса, офицер, человек большого мужества и хладнокровия, он появлялся повсюду, где было опасно, где свистели пули и ядра, лилась кровь. Верещагин служил в Туркестане, в русско-турецкую войну был на Балканах, в самой гуще сражений под Плевной и Шипкой. Смерть свою встретил, как солдат, на борту броненосца «Петропавловск», подорвавшегося в 1904 году на мине в Японском море. И всю свою жизнь он страстно ненавидел войну. Ненавидел жестокость войны, смерть, которую она несет тысячам людей, нужду, горе, боль, невосполнимые утраты – неизменных спутников войны. Ненавидел тех, кому она выгодна. «Война войне» – стало девизом жизни и творчества крупнейшего художника-баталиста В. Верещагина, «апостола человечности», как называли его современники. На одной из своих картин, названной «Апофеоз войны» (1871), художник изобразил пустыню, выжженную солнцем, желтые раскаленные пески, густую синеву неба. Вдали руины разрушенного и покинутого города, а на переднем плане пирамида человеческих черепов, изуродованных сабельными ударами, зияющих пустыми глазницами и страшными оскалами зубов, и воронье над ней. На раме картины Верещагин велел вырезать посвящение: «Всем великим завоевателям прошедшим, настоящим и будущим». Верещагин был не первым русским художником-баталистом, многие живописцы изображали военные эпизоды, тем более что такие картины пользовались успехом у воинственных императоров, великих князей и тщеславных генералов. Мудрые цари и бесстрашные полководцы повелительным жестом посылают в сражение свои верные полки, кони благородных кровей выгибают под ними свои лебединые шеи, офицеры и генералы свиты сверкают позументами парадных мундиров. А доблестные войска – аккуратные послушные солдатики с ружьями наперевес или гарцующие всадники с саблями наголо – стройными рядами под звуки фанфар и бой барабанов сокрушают неприятеля. Так нередко писали и в официальных реляциях, то есть «как хотели, чтобы было, но как в действительности никогда не бывает», – говорил Верещагин. Первым нарушил эту традицию подпоручик горно-артиллерийского взвода Лев Толстой. Его «Севастопольские рассказы» – это потрясающий художественный документ участника и свидетеля обороны Севастополя в Крымскую войну 1853–1856 годов. «Герой же моей повести, – писал Толстой, – которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда». Вслед за писателем это мог бы сказать и художник-баталист Верещагин. Немало повидал он на своем веку. Выставки картин Верещагина экспонировались в Москве, Петербурге, во многих городах Америки, Париже, Вене, Лондоне, Берлине, Будапеште и других столицах. Интерес к ней был огромен. Немецкий фельдмаршал Мольтке запрещал военным вход на выставку Верещагина. Все лучшие критики, писатели, художники отдавали должное Верещагину, а некий академик Н. Тюртюмов публично клеветал на Верещагина и утверждал, что картины туркестанской серии написаны им «компанейским способом», при помощи мюнхенских художников. Почти всю жизнь художника окружала атмосфера непонимания и враждебности. Даже когда был успех. В минуту отчаяния Верещагин мог порезать и сжечь свои картины, но лгать он не умел. В художественной жизни того времени держался особняком – не состоял в Товариществе передвижных выставок, не был членом Академии художеств. Жил в Москве, Мюнхене, Париже, много путешествовал, устраивал свои выставки, писал статьи и очерки. Наотрез отказывался от всех званий, чинов и наград; единственный орден, который носил, – Георгиевский крест, полученный за храбрость в бою. Он твердо знал, что хочет, и поставленной цели добивался с настойчивостью и упорством. Лучшая часть русского общества была на его стороне, понимала, поддерживала, встречала его картины как откровение. В стихотворении «На первой выставке картин Верещагина» (1874) В. Гаршин писал: Не то увидел я, смотря на эту степь, на эти лица: Я не увидел в них эффектного эскиза, Увидел смерть, услышал вопль людей, Измученных убийством, тьмой лишений. Не люди то, а только тени Отверженников родины своей. Ты предала их, мать! В глухой степи – одни, Без хлеба, без глотка воды гнилой, Изранены врагами, все они Готовы пасть, пожертвовать собой, Готовы биться до последней капли крови За родину, лишившую любви, Пославшую на смерть своих сынов. Кругом – песчаный ряд холмов, У их подножья – орда свирепая кольцом Объяла горсть героев. Нет пощады! К ним смерть стоит лицом! И, может быть, они ей рады; И, может быть, не стоить жить – страдать! Плачь и молись, отчизна-мать! Молись! Стенания детей, Погибших за тебя среди глухих степей, Вспомянутся чрез много лет, В день грозных бед! В картинах туркестанской серии, написанных с предельной точностью и скрупулезностью в передаче деталей, предстают сцены скромного, непоказного героизма русских солдат, до конца исполняющих свой воинский долг. Наконец, убитый солдат, погибший за чужие и непонятные ему интересы, всеми забытый, оставленный в чужих краях. Какой негодующий шум подняли генералы и офицеры Туркестанской армии по поводу «Забытого»! Картины Верещагина – это, прежде всего, художественные документы, правдивые и объективные свидетельства очевидца. Большинство его работ создано непосредственно с натуры, по натурным этюдам, по личным впечатлениям. Творческому воображению художник не давал воли, и в этом была его и сила, и слабость. Тема человека на войне, «драма человеческого сердца как самостоятельный сюжет», по словам И. Крамского, часто отступали в творчестве Верещагина на второй план. Не романист-психолог и не занимательный рассказчик, Верещагин был по складу своего дарования художником-документалистом, «специальным корреспондентом» русского искусства на театрах военных действий. Свое призвание он видел в том, чтобы стать историком современности, поведать людям правду о войне и тем самым возбудить ненависть к ней. Главным событием творческой биографии Верещагина стала его балканская серия – о русско-турецкой войне 1877–1878 годов. В этих полотнах прозвучал протест художника-гуманиста против зверств турецких башибузуков, бессмысленной гибели русских солдат, обреченных на гибель бездарным командованием. Обезглавленные трупы, циничное глумление турок над павшими врагами, скорбная панихида на поле битвы, покрытом телами солдат... Плевна. Перед атакой русских войск на турецкие позиции. Еще одно мгновение. После атаки. Штурм не удался. Нескончаемым потоком тянутся на полевой перевязочный пункт сотни раненых, окровавленных, изуродованных. Ценой большой крови заплатили солдаты за самоуверенность и небрежность генералов, готовивших взятие крепости. «На Шипке все спокойно», – доносили они в Петербург. На Шипке гибли и замерзали солдаты, это Верещагин видел своими глазами. «На Шипке все спокойно» – так с болью и горькой иронией назвал художник свою картину. Мороз, метель на перевале, и часовой, замерзший на посту. Еще один забытый... Этот низший чин даже не попадает в очередное донесение, ведь на Шипке все спокойно. Победа! Генерал Скобелев объезжает русские войска, освободившие болгарский народ от турецких поработителей. Мелькают в воздухе шапки, а на первом плане разбитые орудия, траншеи, еще неубранные трупы. («Шипка – Шейново, Скобелев под Шипкой»). Так войну еще никто не писал. Правда жизни и правда искусства, откровенная тенденциозность художника-демократа и солдата, безусловная достоверность свидетельства очевидца и образное обобщение многоопытного мастера соединились в художественной целостности серии, ставшей выдающимся явлением русской батальной живописи». И насчет правды о войне… приведу стихотворение прекрасного поэта и писателя Льва Вершинина – оно очень с Верещагиным перекликается: БАЛЛАДА О ГЕОРГИЕВСКОМ КРЕСТЕ А мы получали Егориев так: пустыня была седа, а впереди был Зера-Булак – река, и значит – вода. Горнист протрубил пересохшим ртом, припомнив прошлую прыть; мы, право, не знали, что будет потом, кто будет с крестом, а кто – под крестом... Нам просто хотелось пить. Но поручик Лукин прокричал приказ: мы дошли до приречных мест, и не хлеб да соль ожидают нас, а эмирская стая, к сарбазу сарбаз, сползается скопищем в этот час, куда ни гляди окрест. Юнкер Розен поднял жеребца свечой, изгаляясь и в мать и в прах... А река извивалась кайсацкой камчой и воняла прокисшей конской мочой, как повсюду в здешних краях. У реки и вправду стояла орда, нависая со всех сторон... Словно скатка на марше, душила жара и комком подступали ко рту из нутра сухари с солониной, что жрали вчера, и водочный порцион. На истертых ногах мы качнулись к воде, выжимая кровь из сапог... Но с пригорка хакнул кара-мултук – и поручик Лукин матюкнулся вдруг и фуражкой ткнулся в песок. Черногривый его не заржал – завыл (кони тоже умеют выть!), и ряды сарбазов были пестры... Но что нам было до Бухары, если в глотках стоял перегар махры и очень хотелось пить! Взрыли пушки-китайки песок столбом, на куски развалили взвод, юнкер Розен упал с разрубленным лбом, толмача Ахметку накрыло ядром и фельдфебель Устин чугунным бруском получил отпускной в живот. Он сучил сапогами, зажав дыру, и шептал, пока не затих: «Сыночки, сарбазы ползут, как вши... Порежут вас до единой души... Но кто доберется до бей-баши – спасет себя и своих...» Мы в кустах залегли, и по нам орда пробежала, кусты круша. Было трое нас – и, плюнув на взвод, я, Ильин Кузьма да Седых Федот, сомкнувшись шеренгой, пошли вперед – к холму, где был бей-баша. Мы отставших бухарцев крушили вмах, хрипя матерную бредь... И дуром, на крике, прорвались к холму – по крови, мясу, тряпкам, дерьму... Но эмирская пуля добыла Кузьму, сократив шеренгу на треть. Бей-баша стоял на вершине холма, у зеленого бунчука... К нам навстречу метнулся чернявый щенок и Федота – с оттяжкой, наискосок. И увидел я, как сползли в песок голова, плечо и рука. Я мальчишку четко достал штыком, встал с башою лицом к лицу и, смеясь в ответ на гнусавый лай, я отправил его в мухаметкин рай, словно чучело на плацу! А потом зазвенело в ушах – и тьма... Я очнулся, уже когда в небе мчался каракуль казачьих папах: это сотни, застрявшие в Черных песках, выйдя с фланга, сарбазов втоптали в прах, и на юг бежала орда. Два усатых казака мне встать помогли, и утерли лицо, и к реке подвели, а вода, где кровь и навоз текли, так была вкусна и чиста... Генерал-отец, галуны в огне, перед строем в пояс кланялся мне, и при всех целовал в уста. «Не Кузьме Ильину, не Федоту Седых, а тебе – за то, что живой, и за то, что соблюл государев стяг, – крест-Егорий, славы солдатской знак, увольненье на месяц (гуляй, казак!) и «катенька» на пропой!» Так сказал генерал и к могилкам пошел, на песке оставляя след... Строй ровняя, лежали поручик Лукин, юнкер Розен, фельдфебель дядька Устин, половина Федота, Кузьма Ильин и толмач-киргизец Ахмет. *** Что смеетесь, ребята? Не брешет дед. Был когда-то и я в чести. Был не промах, а нынче на нет сошел. Стал один как перст и гол как сокол... Кто сегодня с монетой в кабак пришел? Не побрезгуйте поднести.  |
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник К 175 -летию Василия Васильевича Верещагина | Людмилка_Елфимова - Дневник Людмилка_Людмила |
Лента друзей Людмилка_Елфимова
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»