Епископ Гермоген и монастыри тоже посильно приходили на помощь Заключенным, стараясь, как можно, больше облегчить жизнь несчастным Страдальцам.

Очень повредило Их Величествам неожиданное выступление во время Рождественских праздников в Благовещенской церкви о. Васильева».
«Его арестовали, но вскоре выпустили, и для него из этого большой беды не вышло, говорил мне Борис Николаевич, но Их Величествам он безусловно, повредил так же, как напортила своей легкомысленностью М. Хитрово в августе.
Их перестали пускать в церковь, стали относиться подозрительно… Матвеев и приехавшие на смену уехавшим старым солдатам, распущенные солдаты более молодых сроков стали видеть в этом необдуманном выступлении скрытую контрреволюцию!
Несмотря на то, что охрана Их Величеств, благодаря приезду новых солдат, потерпела существенные изменения, Борис Николаевич сообщил мне, что среди них наберется 30 человек, на которых можно положиться и быть уверенными, что они окажут содействие при освобождении Царской Семьи из заключения.
После ознакомления меня со создавшейся обстановкой Соловьев перешел к изложению плана возможного спасения Заключенных. По всем имеющимся у Соловьева данным, никакой концентрации верных Их Величествам людей в районе Тобольска не было. Наиболее реальную помощь путем присылки необходимых вещей и облегчения безконтрольного сообщения с внешним миром, оказала Их Величествам А. Вырубова. Связь между Тобольском и Петербургом она поддерживала как через Соловьева лично, так еще через несколько лиц. Лично Соловьеву удалось на месте сделать следующее:
1) Твердо установить тайную связь с Заключенными.
2) Образовать в Тобольске и в ближайшем к нему районе группу верных людей.
3) По всей линии от Тобольска до Тюмени на расстоянии, равном перегонам ямщиков, установить ряд определенных пунктов с верными и надежными людьми, через которых пересылается корреспонденция и мелкие вещи из Тобольска до Тюмени.
4) Удалось установить после больших трудов постоянный и верный контроль над почтово-телеграфными сообщениями как «отряда», так и Совдепа.
Кроме того, и Тюменская почтово-телеграфная станция была у него под наблюдением, так что даже шифрованные телеграммы Тюменского совета не были для него тайной.
5) Наконец, посильная материальная помощь Бориса Николаевича.
Моими рассказами о положении Петербургской организации, возглавляемой Марковым-2, и о ее безденежьи Соловьев был поражен. Когда я рассказал ему, что тот требовал денег у А. Вырубовой, открыто говоря ей, что денег организация не имеет.
Он мне резонно ответил: — «Я этого никак понять не могу… Из ваших слов следует, что организация зародилась чуть ли не с мая месяца прошлого года, то есть почти год без малого, и за этот промежуток времени Марков 2-й не смог собрать достаточных средств и мог, по вашим словам, выслать в эти места только одного Седова! Какое же он имел право бросать обвинения А. Вырубовой в ее ничегонеделании в этом направлении? Я могу удостоверить, что она сделала все. Что было в ее силах и возможности»!
На это я ответил Борису Николаевичу, что мне самому не понятно, как Марков 2-й не мог до сего дня обезпечить организацию деньгами принимая во внимание, что в его распоряжении было лето и осень, вплоть до октября, когда банки работали исправно. Единственно, остается предположить, что имя его не популярно в тех кругах, которые желали бы материально помочь Императорской Семье.
Не найдя средств для исполнения своей заветной цели, поездки в эти края, в своей организации, я нашел их у А. Вырубовой, за что ей до конца своих дней буду благодарен. Я приехал сюда и готов голову сложить ради пользы Их Величеств. Из разговора с Борисом Николаевичем я понял, что он сильно рассчитывал на помощь некоторых московских кругов, для связи с которыми в ближайшие дни поедет сын о. Васильева».
А вот рассказ Соловьева о Тобольске: «…Рано утром нас разбудил колокольный звон, так как было воскресенье, и, торопливо приведя себя в порядок мы отправились к обедне в соборе, где как раз Литургию служил Епископ Гермоген, злой враг моего покойного тестя. Епископ Гермоген отлично знал меня с детства и очень любил меня». *
-
*Епископ Саратовский Гермоген /Долганов Георгий Ефремович 1858+1918/.
«Мой отец был тоже всегда в хороших отношениях с Владыкой, и даже когда его постановлением Синода выслали из Петербурга, мой отец снабдил опального Епископа необходимыми на дорогу деньгами. Владыка Гермоген был настоящим безсеребренником, все, что имел, всегда раздавал нищим, а потому всегда нуждался в деньгах…
Я отошел в сторону и стал ждать, пока собор опустеет и епископ удалится в алтарь.
Ко мне вскоре подошел старик монах и торопливым шепотом попросил прийти в Митрополичий дом после вечерни. Довольный удачным началом, не торопясь, вышел я из собора и в сопровождении шурина Димитрия отправился на постоялый двор, где нас ожидал кипящий самовар и различная сибирская снедь. Как водится, хозяева вступили с нами в разговор: зачем и надолго ли мы приехали?
Удовлетворив их любопытство и сообщив, что останемся до первого базарного дня, мы из дальнейшего разговора выяснили подробности из жизни Царской Семьи в Тобольске. Обычно массы народа заполняли улицу перед губернаторским домом, где жила Царская Семья, и народ приветствовал появлявшихся в окнах Ее Членов. Исключения были редки. А местные татары, собравшись в один из своих праздничных дней во главе с муллой, перед домом отслужили под открытым небом молебствие о здравии Их Величеств….
Был также случай, когда, при прохождении Их Величеств в церковь, один рабочий крикнул по Их адресу обидное оскорбление, за что народ его чуть не разорвал на части!..
Простояв в соборе до конца вечерни, я подождал, пока разошлись все молящиеся, вышел из церкви и через несколько минут оказался около Митрополичьего дома.
Открывший мне массивную дубовую дверь монах сказал, что Владыка уже меня ожидает. Епископа Гермогена я нашел в большом кабинете. Увидев меня, он торопливо пошел мне навстречу и после благословения воскликнул:
— «Какими судьбами?! Вот уж не ожидал!»
Я давно уже не видел Владыку, и мне понадобилось много времени, чтобы рассказать ему о моей жизни за последние годы. Когда я дошел до рассказа о своей женитьбе, Владыка вскочил со свего места и сказал:
— «Я знаю, что великий крест ты на себя взял, женившись на дочери Григория в такое время, но верю, что ты будешь для нее верной и крепкой защитой! Совершишь великий подвиг, и Господь не оставит тебя за твою любовь к гонимым и обездоленным! Слушай!
Ты отлично знаешь историю моих отношений с покойным Григорием! Я его любил и верил в него, вернее, в его миссию внести что-то новое в жизнь России, что должно было укрепить ослабевшие связи между Царем и народом на пользу и благо последнего!
Но его самовольное отступление от нашей программы, противоположный моему путь, по которому он пошел, его нападки на аристократию и на таких людей, как Великий Князь Николай Николаевич, которых я всегда считал опорою Трона, заставило вначале отвернуться от него, а затем, видя его усилившееся влияние при Дворе и учитывая, что при этом условии его идеи будут еще вредоноснее, я начал энергичную кампанию против него. В азарте этой борьбы я многого не замечал. Я не видел, например, что моя борьба усиливает вредные элементы среди оппозиции Государственной Думы.
Я не видел, что, словно сатана, искушавший Христа, вокруг меня вертится, неустанно внушая мне ненависть, упорство и злобу, это подлинно презренное существо, Илиодор!
Результаты ты помнишь? Громкий скандал: я побежден и отправлен в ссылку в Жировицкий монастырь, где, когда волнения души улеглись и я обрел возможность спокойно размышлять, я с ужасом увидел итог моего выступления:
борясь за Трон, я своей борьбой только скомпрометировал его лишний раз! Сколько мук и терзаний пережил я потом! И вот,1916-й год, декабрь месяц, и Григорий убит!..
Тебе расскажу, как я узнал эту новость. Я служил обедню в монастыре. Богомольцев было мало, и службу я окончил сравнительно рано. Благословив присутствовавших, я разоблачился, надел шубу и в сопровождении своего келейника пошел к себе в келью.
На пути, как обычно, меня встретил о. гостинник с отобранной для меня корреспонденцией, немногими письмами и газетами, которые я регулярно выписывал».
«Поблагодарив о. гостинника, я прошел к себе, где келейник раздел меня, дал домашний подрясник и туфли. Так как время близилось к обеду, то я тут же благословил его идти на монастырскую кухню, что он и исполнил. Я остался один.
Надев туфли, вооружившись очками, я принялся за чтение газет.
Первое, что мне бросилось в глаза, это было сообщение о смерти Григория Распутина…
Я невольно подумал: вот, он гнал меня, и за него я нахожусь сейчас на положении ссыльного, но возмездие было близко, кара Божия обрушилась на него, и он убит! Вдруг, я никогда не забуду этого момента, я ясно услышал громкий голос Григория за спиной:
— Чему радовался?.. Не радоваться надо, а плакать надо! Посмотри, что надвигается!
Я обомлел в первую минуту от ужаса… Уронив газету и очки, я боялся повернуться, да и не мог сделать этого… Словно остолбенел.
Наконец, перекрестившись, я быстро встал, оглядел келью — никого!
В прихожей тоже никого!.. Опустившись на кресло, я не знал, что предпринять!
В это время раздался стук в дверь и обычная молитва:
— Господи Исусе! Аминь! — с трудом ответил я; вошел с едой мой келейник. Не успел он переступить порога, как я его осыпал вопросами, не встречал ли он кого-либо по дороге и в коридоре и не разговаривал ли он с кем-нибудь, на что получил отрицательный ответ!».
«Чей голос слышал я? Пришлось ответить: Григория!.. Я не мог в этом ошибиться!
Не мне тебе рассказывать, ты это не хуже меня знаешь, что Григорий был особенным человеком, и много чудесного связано с его личностью.
Одно скажу, я с трудом дождался вечерни, после которой я отслужил по нем панихиду, давно примирившись с ним»…
Владыка стал мне много рассказывать о Григории Ефимовиче, но так как я торопился, то он, благословив, отпустил меня, условившись, что во время моего пребывания в Тобольске мы будем видеться после вечерни.
Выйдя из Митрополичьего дома, я быстро пошел к дому, где жила молодая девушка Х., 23-х лет, придворная служащая при Государыне. Во время отъезда Их Величеств из Царского Села она была больна, и было решено, что она приедет позже.
Но когда она, поправившись от болезни, приехала в Тобольск, охрана не допустила ее в губернаторский дом, и она была принуждена остаться в городе.
Меня она никогда раньше не видела, чем и объясняется ее недоумение и страх при виде меня. Я ей объяснил, что приехал по поручению А. Вырубовой и передал ей ее письмо.
Когда она кончила его читать, ее испуг сменился радостью, и она была безконечно благодарна мне за сообщенные ей последние петербургские новости о ее родных и знакомых. Я передал ей, что имею несколько посылок для Их Величеств, которые нужно передать, не возбуждая ничьих подозрений.
Она с радостью согласилась исполнить мою просьбу через камердинера Государыни Волкова, который имел свободный доступ в дом и у которого она часто бывала.
Деньги и целый ряд писем для Их Величеств я оставил у Х., и она завтра же обещала передать их Волкову. Условившись прийти к ней на следующий день вечером, я в радужном настроении покинул ее. Все складывалось, как нельзя лучше.
Господь не оставлял меня Своими милостями! На другой день вечером я снова был у Владыки… Я подробно рассказал Владыке, зачем приехал, рассказал и о А. Вырубовой и о ее мытарствах и о хлопотах по приисканию денег…
Владыка молча, не прерывая меня, слушал, изредка покачивая головой.
Когда я кончил, Владыка сказал, что я сделал благородный поступок, взяв на себя миссию помочь Несчастным.
— «Бог наградит тебя за это…
А люди, — ну, да что о них говорить, будь ответчиком перед своей совестью, будет она покойна, ничьи суждения тебя не потревожат, и помни всегда, что добро и любовь должны светиться в человеке независимо от его политических убеждений».
Затем Владыка поделился со мной своими впечатлениями о своей поездке к Святейшему Патриарху Тихону».
««Много мы беседовали со Святейшим и о судьбе России, и о Царской Семье.
Он убежден, да и меня убедил, что царство большевиков на Руси неизбежно и продлится долго, несколько лет, по всей вероятности, а если вспыхнет, не дай Бог, гражданская война, то затянется еще дольше. Его стремление отделить Церковь от политики и сохранить тем ее в тяжелое время.
Что касается Царской Семьи, Святейший очень скорбел о Их судьбе, говорил мне, что он хоть бы морально помогал Узникам, но лично для Них ничего сделать не может, а монархистов, которые могли бы помочь, как организации, в Москве не существует. Все рассыпались, все заняты спасением своих животов.
На прощание Святейший дал мне большую просфору, просил передать Государю вместе с его Патриаршим благословением.
Радость, которую я имел по случаю вступления на Патриарший престол Святейшего Тихона, возрождения Патриаршества на Руси, омрачилась беседами со Святейшим и многими лицами, собравшимися тогда в Москве».
«Эта поездка нанесла сильный удар моему оптимизму. Я стал внимательно приглядываться к настроению различных слоев общества, особенно его низов.
Я почуял большую силу, которая мне не без основания казалась вредной, с которой надо бороться, хотя бы и без надежды на успех.
С тяжелым сердцем я выехал из Москвы и, доехав с трудом до Тобольска, отдался здесь целиком борьбе с большевизмом. И должен тебе признаться, что последний сильнее моей проповеди. Я с ужасом вижу, как эта зараза распространяется по краю.
Что касается моего мнения о судьбе Царской Семьи, положение ее трагическое. Вряд ли кто думает и отдает себе в этом ясный отчет. С приходом большевизма Их ждет несчастный жребий Марии Антуанеты и Людовика. Все в истории повторяется, и разве ты в России не слыхал желаний уничтожить Их? Да что в России!
Такие голоса раздаются уже у нас, в Тобольске! Нет, нет не помогать Им деньгами, не кофточки и одеколон посылать Им — спасти Их надо! Понимаешь, спасти»!
Я был потрясен беседой с Владыкой. У меня как бы раскрылись глаза. Да, я слышал повсюду требования судить, а чаще просто убить бывшего Царя. Я лишь не отдавал себе отчета, насколько серьезны эти угрозы.
Опасность для Царской Семьи была налицо. Ее тихое и мирное пребывание в Тобольске могло сразу и совершенно измениться к худшему. Для этого только стоило в Тобольске появиться большевикам! Да! Владыка был прав, в истории все повторяется, и Русский Император со Своей Семьей в Тобольске, быть может, были недалеки от трагических дней, пережитых в свое время в Тюльерийском дворце.
Владыка, видя мое смущение, прервал воцарившееся молчание:
— «Не падай духом, мужайся и помни, что пути Господни не исповедимы! Молись, и вера в Господа даст тебе спокойный и здравый рассудок»!
Я ответил Владыке, что есть мудрая русская пословица, которая к создавшемуся положению, к сожалению, не применима, а именно: Береженого и Бог бережет. Я не вижу, чтобы кто-нибудь берег Их Величества и даже серьезно думал над этим вопросом, кроме Владыки. Но разве он один может уберечь Царскую Семью, не говоря даже о Ее освобождении и вывозе из Тобольска.
Владыка встал из кресла и нервными шагами пошел по комнате из угла в угол говоря:
— «Я пастырь, я призван духовно пасти моих верующих чад. Я по своему положению у всех на глазах. Я не могу быть ни конспиратором, ни организатором тайного общества, кое должно быть тайным, ты это и сам понимаешь…
Добился негласной связи с Царской Семьей и поддерживаю Ее не только духовно, но, по возможности, и материально, но эта последняя помощь ничто перед тем, что нужно было бы сделать… Когда Их Величества перевезли в наши края, я был уверен, что непосредственно приедет, действительно, строго конспиративно не одно лицо, а целый ряд преданных и верных Им людей».
«У меня и в мыслях не было помышлять о добывании материальных средств, я не говорю уж, для Их спасения, а для повседневной жизни. В прошлом сентябре исподволь да разумно можно было многих людей здесь разместить, ну, а теперь…
Теперь все изменилось. Много напортило неудачное появление здесь М. С. Хитрово. Я ни на минуту не сомневаюсь в ее преданности и безграничной любви к Царской Семье, но она была слишком малоосмотрительна во время своей поездки. И разве от нее можно требовать какой-то партийной конспирации, присущей нашим противникам?
Не нам судить ее за ее искреннее желание помочь Их Величествам. Потом приехало несколько человек офицеров. Нашумели, наболтали лишнего и были высланы. Результатом всего этого явилось строгое наблюдение за всеми приезжими».
«Теперь оно несколько ослабло, потому что за последние месяцы никто сюда не приезжал, но все советую тебе быть осторожным. Помни, что всякий опрометчивый шаг с нашей стороны может быть гибелью для Тех, о ком мы заботимся».
Из дальнейшего разговора с Владыкой я выяснил, что наилучшим способом незаметного пребываниыя вблизи Тобольска являются его окрестности, на которые местное начальство пока своего внимания не распространяло. По его совету я на следующее же утро выехал в Абалакский монастырь, находящийся неподалеку от Тобольска.
— «Там найдешь ты подкрепление своим духовным силам и увидишь людей, кои, как и ты, хотят помочь Их Величествам»,— напутствовал меня Владыка…
Совсем незаметно мы очутились перед зубчатыми стенами Абалакского монастыря. Монах привратник с молчаливой дружелюбностью встретил нас и проводил в приемную комнату монастырской гостиницы, а сам пошел за отцом гостинником…
— «Господи Исусе»,— услышал я.
Димитрий и я вскочили с места. О. гостинник очень радушно нас принял, но так как здание не отапливалось, то он предложил нам пройти в церковь, где шла вечерняя служба, чтобы этим временем затопить печь в обеих предоставленных нам комнатах.
В небольшой, покрытой сводами церкви царил полумрак. Несколько свечей у икон и лампады были всем освещением. Человек пятнадцать монахов стояли рядами, слушая заунывный голос чтеца, перебирая четками, беззвучно шевеля губами молитвы.
Я опустился на скамейку в совершенно не освещенном притворе, рассеянно следя за службой, и вскоре целиком предался мыслям о судьбе Царской Семьи. Я все более убеждался в правдивости слов Епископа Гермогена, что не конфеты и шоколад Им нужны, а что нужно Их спасти. Но легко сказать спасти, но как?
Оставался единственный способ: это похищение и увоз в надежное место, где Они могли бы пока скрываться в безопасности. А как их похитить?
И кто способен на это рискованное для самой Царской Семьи дело?..
Вдруг неожиданно шагах в двух-трех от меня на каменном полу что-то заворочалось, загремев цепями. От неожиданности я прямо остолбенел.
Это «что-то», поднимаясь, приобрело человеческий образ. Неведомый странник в продолжении всего времени был распростерт на полу, и естественно, что в темноте притвора я его не заметил. Поднявшись, он с укоризной обратился ко мне:
— «Измаял ты меня, окаянный, думу вымотал, всю службу испортил.
Ты бы, Понтий Пилат, вместо думать, помолился бы. Молись Царице Небесной, а думать за тебя подумают. Муж разумный видит путь и идет по нему, а неразумный сидит у ворот да думает, как пройду».
И пустив не то ругательство, не то молитву по моему адресу, гремя веригами, прошел к алтарю, где опустился на камни и погрузился в молитву.
Я еще долго не мог прийти в себя. Самое интересное, чем это я потревожил странника? Как он узнал мои мысли? Такие люди водились у нас на Руси, я знал много примеров и удивлен этому не был. Решив расспросить обо всем о. гостинника, я по окончании службы, приложившись к чудотворному образу Абалакской Божией Матери, пошел в гостиницу, спеша расспросить монаха о страннике…».
«Сразу же, не дав времени монаху расспросить, откуда я, я ему рассказал о своем испуге в церкви. Монах долго смеялся, прежде чем мог рассказать мне о страннике.
Странник, по его словам, уже несколько лет известен в монастыре и ежегодно раз-два появляется на несколько дней у них. Он чрезвычайно религиозен и не расстается с тяжелыми веригами, которые носит на голом теле. Есть богобоязненные люди, которые утверждают, что он читает чужие мысли, что его молитва помогает болящим.
Стук в дверь и обычная молитва: Господи Исусе,— прервал его рассказ.
В келию вошел тот, о котором шла речь, странник Афоня
— «Чайком побалуешь, что ли, барин»?— обратился он ко мне.
Я подвинул ему стул, а монах пошел за стаканом.
Я думал, что странник неспроста зашел ко мне, и ждал, что он начнет разговор. Но не тут то было. Он целиком погрузился в чаепитие, упорно не желая вступать в разговор.
Самовар потух, чай был допит, а странник все молча сидел на своем месте.
Отец гостинник стал убирать со стола и скоро, пожелав мне доброй ночи, ушел к себе.
Странник, позвякивая веригами, встал:
— «Ну, прощения просим»,— сказал он: «ты меньше думай, больше делай. Не робей, воробей, дерись с орлом. Да что меня, дурака, слушать! Купец почтенный, счастливо тебе оставаться, прощай, да звать то как? Борис? Ладно, молиться буду».
Я дал ему денег, и странник оставил меня одного.
Утром, отслужив молебен и осмотрев монастырь, поблагодарив монахов за гостепреимство, мы с шурином отправились в обратный путь в Тобольск, к дому, где жила Х., и в условленное время позвонил у подъезда.
Она уже ожидала меня. Большая часть вещей была уже передана Царской Семье, оставались книги и большая бутылка одеколона, за который Х., особенно волновалась; пронести ее незаметно не представлялось возможным.
Ее забота об одеколоне вызвала у меня в памяти слова Епископа Гермогена: не духи и шоколад Им нужны, что не замедлило отразиться на моем настроении. Действительно, думалось мне, мы все точно ослепли и не видим надвигающегося ужаса. Не выдавая Х., своих мыслей, я с интересом принялся за письмо Государыни и записки Великих Княжен.
Особенно последние были довольны и счастливы полученным подаркам. Все были очень рады видеть меня и лишь сожалели, что нельзя было говорить со мной лично.
Государыня писала Х., что это Бог устроил, что она не попала к Ним в Дом Свободы, так как, оставаясь вне его, она для них является более полезной, чем кто-либо.
В письме была небольшая записка, сложенная вчетверо и тщательно заклеенная.
На ней была надпись рукой Государыни: лично для молодого офицера.

«По вашему костюму торговца вижу, что сношения с Нами небезопасны. Я благодарна Богу за исполнение отцовского и Моего личного желания: Вы муж Матреши. Господь да благословит ваш брак и пошлет вам обоим счастие.
Я верю, что вы сбережете Матрешу и оградите от злых людей в злое время!
Сообщите мне, что вы думаете о Нашем положении.
Наше общее желание это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг.
Пишите откровенно, так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо.
Я особенно рада, что это именно вы приехали к Нам.
Обязательно познакомьтесь с о. Васильевым, это глубоко преданный Нам человек.
А сколько времени намерены пробыть здесь? Заранее предупредите об отъезде».

Подумав, я решил посоветоваться с Епископом Гермогеном и передать Х., ответ для Императрицы завтра вечером.
Скопировав письмо Государыни известным только мне шрифтом, сам подлинник вместе с записками Великих Княжен сжег в топившейся печке…
Утро началось с церкви, где служил о. Васильев.
Торопливое совершение службы произвело на меня неприятное впечатление».
«После обедни я подошел к нему и попросил его переговорить с ним наедине.
Я ему сообщил, что приехал в Тобольск, чтобы помочь материально Царской Семье, и что Императрица выразила желание, чтобы мы познакомились.
О. Васильев, по-видимому, наученный горьким опытом, с большой осторожностью отнесся к моим словам и делал вид, что весьма удивлен моему появлению, а тем более моему заявлению, что я являюсь по поручению Императрицы, так как он с Царской Семьей ни в каких отношениях не находится.
Видя безцельность разговора, я попросил его назначить свидание завтра и сказал ему, чтобы он за это время навел справки обо мне у Епископа Гермогена.
Придя на постоялый двор, я попал прямо к обеду, после которого мой шурин начал меня укорять, что я ничего не делаю, зря сижу в Тобольске, а главное, держу его, тогда как в Покровском у него оставлено хозяйство и работа.
Я, как мог, успокаивал его, обещая через два дня уехать обязательно…
Рассказав Владыке, как я провел эти дни, я сообщил ему о письме Императрицы и спросил Владыку, что он об этом думает. Владыка ответил, что у Императрицы, а следовательно, и у Государя, начинаются опасения за свою судьбу, за судьбу горячо любимых детей и что надо быть весьма осторожным в ответе, который для Них чрезвычайно важен, и что я понесу всю моральную ответственность за него.
— «Я не могу лгать, хотя бы из-за соображения, что эта ложь успокоит обреченных», — говорил Епископ: «и тебе запрещаю, так как предупреждение об опасности вызовет в Них желание защищаться и не отдаваться без борьбы: исход же борьбы, особенно ежели ты готов к ней, может быть и удачен.
Я считаю, что не успокаивать нужно и усыплять Их безпокойство ложью, но правдою внести тревогу, а с ней волю и готовность к борьбе».
Действительно, сомнений в том, что Царской Семье угрожает опасность, ни у меня, ни у Епископа Гермогена не было и с уверенностью в нашей правоте я тут же, у Владыки, написал Императрице записку следующего содержания:
«Глубоко признателен за выраженные чувства и доверие.
Приложу все силы исполнить Вашу волю, сделать Мару счастливой.
Вообще, положение очень тяжелое, может стать критическим. Уверен, что нужна помощь преданных друзей или чудо, чтобы все обошлось благополучно и исполнилось Ваше желание о спокойной жизни. Искренно преданный Вам Б».
Владыка Гермоген одобрил текст, и я положил ее в карман, чтобы передать Х.
— «Я забыл тебе сказать, что у меня сегодня был о. Васильев, который приходил специально узнать о тебе. Я, конечно, дал ему лучший отзыв о тебе», — сказал Владыка.
Условившись, что встретимся завтра, мы расстались, и я отправился к Х., отнести письмо-ответ Государыне. У Х., меня ожидало несколько записок от Великих Княжен, восторг которых перед привезенными подарками никак не мог улечься. Наследнику больше всего понравился шоколад, о чем Он и доводил до сведения.
Передав ей записку к Императрице, я отправился домой, условившись встретиться с ней завтра в соборе в четыре часа. Придя на постоялый двор, я достал недавно приобретенную карту Западной Сибири и Тобольской губернии и принялся за ее усердное изучение, время от времени справляясь у шурина относительно деревень и сел, о которых он хоть что-то знал…
Мой следующий день начался Благовещенской церковью, где служил о. Васильев.
Последнего словно подменили. Он радушно поздоровался со мной и долгое время извинялся, что принял меня с таким недоверием в первый раз. После обедни он пригласил меня к себе, говоря, что там будет удобнее поговорить о делах без риска быть подслушанными. Я охотно согласился и церковным двором прошел за ним…
Много интересного сообщил мне о. Васильев и о Царской Семье, о ее служителях, охране, о настроении многих лиц, причастных к администрации города и т. д».
«Он был в курсе всех событий в городе, слухов, сплетен и пр. Я сразу же понял, что в лице о. Васильева можно иметь чрезвычайно ценного осведомителя.
О. Васильев рассказал, что у него квартирует с семьей некий Кирпичников, придворный служитель, имеющий право свободного входа в дом губернатора. Он помогает Государю в Его физических работах, и при его посредстве о. Васильев может ежедневно и по несколько раз сообщаться с Царской Семьей. Я спросил, знает ли он Кобылинского.
О. Васильев ответил, что знает отлично, и сразу же стал предостерегать меня относительно последнего, говоря, что Кобылинский играет на два фронта и благодаря ему была выслана из Тобольска фрейлина Хитрово и два офицера братья Раевские.
Раевских он отлично знал, так как они бывали у него. Они произвели на него впечатление очень молодых людей, вернее, мальчиков школьного возраста, начитавшихся Жюля Верна и пр., занятных и увлекавших молодежь романов с приключениями.
Поблагодарив за гостеприимство и взяв обещание никому не говорить о моем пребывании в Тобольске, я вышел и медленно пошел к пристаням мимо «Дома свободы», как назывался теперь дом губернатора.
Проходя мимо него, я увидел в окне Великую Княжну Анастасию Николаевну, которая сразу же меня узнала и сделала рукой приветственный знак. Через мгновение к окну подошли Мария и Татьяна Николаевны, улыбались и шутливо приглашали в дом.
Не останавливаясь, я прошел перед домом и повернул по направлению к слободе.
В четыре часа, как было условлено, я застал в соборе Х. Незаметно отойдя в притвор, где не было молящихся, мы сели на скамью, и она передала мне от Императрицы записку, которую я немедленно вскрыл и стал читать.
«Вы подтвердили мое опасение, благодарю за искренность и мужество.
Друзья или в неизвестном отсутствии, или их вообще нет, и я неустанно молю Господа, на Него Единого и возлагаю надежду. Вы говорите о чуде, но разве уже не чудо, что Господь послал сюда к нам вас? Храни вас Бог. Благодарная А».
Условившись зайти вечером к Х., я пошел в Митрополичий дом. Показав письмо Императрицы Епископу Гермогену, я, как и раньше, тут же снял копию, а оригинал сжег.
— «Да»,— сказал наконец, еп. Гермоген: «друзья, друзей нет».
«Это печально, но еще полбеды, забыли что кроме друзей есть просто люди… люди с добрым сердцем, чуткой благородной душой, которая не сможет не отозваться на горький призыв униженных, страдающих и нуждающихся в поддержке и помощи.
Эти люди есть, и мы их найдем. С их помощью мы сделаем все, что в наших силах, чтобы защитить Царскую Семью. Подумай, ведь нет почти положения, из которого не было бы выхода. Что-нибудь придумаем и тут.
Пока налицо опасное положение для Царской Семьи и отсутствие кого-либо, кто смог бы или желал бы Им помочь. Мы одни, мы осознали весь ужас положения, наша обязанность, наш священный долг, не считаясь с собственными силами и возможностями, которыми мы располагаем, прийти Им на помощь и немедленно»!.. Опустившись в глубокое кресло, он закрыл лицо руками.
— «Господи! Пошли благодать Твою в помощь мне, да прославлю Имя Твое Святое»!
— Донеслись до меня слова молитвы Св. Иоанна Златоуста, сказанные сдавленным шепотом.
Владыка поднял голову и посмотрел на меня своими умными проницательными глазами.
— «Теперь, Борис, ты должен посвятить меня во все то, что тебе извествно о начинаниях петербургских монархистов, направленных для спасения Царской Семьи».
Я ответил Владыке, что многого сказать не могу, так как ни в какой организации не состою, но слышал от А. Вырубовой, в Петербурге имеется организация, возглавляемая членом Думы Марковым 2-м, который якобы главнейшей своей задачей считает освобождение Царской Семьи.
Об этом А. Вырубова передавала Ю. А. Ден, через которую Марков 2-й сносился с Царской Семьей и получил даже от Их Величеств благословение на свое начинание».
«А. Вырубова также передала мне, что в этой организации на предмет разведки и ознакомления с существующим на месте, в Тобольске положении, поехал один офицер, но на этом пока все и остановилось, так как Ю. А. Ден, бывшая в декабре у А. В., сообщила ей, что от этого офицера Марковым никаких сведений получено не было.
Юлия Александровна получила подробности о жизни Их Величеств в Тобольске от А. В., так как в это время вернулся из Тобольска П., ездивший туда по ее поручению. И так прошло полгода, сюда был послан всего один офицер, и тот без вести пропал.
Пришлось согласиться с Владыкой, что посылка одного офицера в эти края знаменует собой только желание Маркова 2-го получить информацию с места, но не желание спасти Царскую Семью, и этот факт никак нельзя назвать начинаниями, до того он ничтожен по сравнению с трудностями всего предприятия.
Я выразил соображение, может, у Маркова 2-го нет необходимых средств.
Владыка грустно посмотрел на меня:
— «Бедный, бедный Русский Царь, Иов Многострадальный… На спасение Русского Царя нет денег! Господь жестоко наказал нас, отняв Его от нас… Но еще более тяжкие кары ждут нас… Ты не раз вспомнишь меня, но нельзя падать духом»!
Он встал и обратившись лицом к киоту, громко слегка дрожащим голосом сказал:— «Господи, пошли благодать Твою в помощь нам, да прославим Имя Твое Святое»!
Порывисто поцеловав протянутую мне Владыкой руку, я покинул Митрополичий дом, обещав Епископу прийти на следующий день вечером и представить свой план действия для охранения и освобождения Царской Семьи…». *
-
*На этом обрываются собственноручные записки Б. Н. Соловьева. Тяжелый недуг, сразил его в расцвете сил, слабый организм не перенес непосильной работы. Б. Н. Соловьев скончался в июле 1926 г., в Париже, в полнейшей нищете, оставив без всяких средств к существованию свою жену, дочь Г. Е. Распутина и двух малолетних девочек.
Поезд с Царской Семьей, отъехав от Тобольска, на ночлег на 27 апреля, остановился в селе Иевлево, а дневной привал 27 апреля был в доме Распутина в селе Покровском!
В 22 часа 27 апреля колонна прибыла в Тюмень. В первом часу ночи 28.04.1918 г, закончилась посадка в поезд и в 5 часов утра он покинул Тюменский вокзал.
Дом Ипатьева, здание на углу проспекта и переулка, одинаково называвшихся Вознесенскими, Екатеринбуржцам был известен как дом Евгении Попель, еврейки и жены Ипатьева, которая ходила в эту синагогу и, до покупки Ипатьевым, был синагогой, а чтобы скрыть дьявольский замысел привоза туда, Божиего помазанника и Вселенского удерживающего, Православного Императора, дом формально стал домом Ипатьева. Капитан инженерных войск Н. Н. Ипатьев на допросе 30.11.1918 г., у Сергеева рассказал, что купил дом в марте 1918 г., у купца И. Г. Шаравьева.
27.04.1918 г., к нему явился комиссар Жилинский, и объявил, что дом будет занят для надобностей Совета. 28 апреля Ипатьеву был вручен приказ Жилищного Комиссара Коковина от 27.04.1918 г., за № 2.778, очистить дом к 3 часам дня 29 апреля!
Имущество описали товарищ Председателя Екатеринбургского Исполкома Загвозкин и член комитета П. М. Быков; опись выдали Ипатьеву.
Ипатьев попросил жену еврейку Е. Ф. Попель известить его о возможности возвратиться из села Курьинского в Екатеринбург!
Главноком Западным фронтом генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, настоял на изъятии дела у Сергеева. Адмирал Колчак дал ему полномочия, в силу которых Дитерихс взял всё производство в свои руки: 23.01.1919 г., за №119.
Дитерихсу был придан следователь по особо важным делам Соколов, а для производства по розыскам начальник Военно-Административного управления Екатеринбургского района генерал-майор Сергей Алексеевич Домантович.
[x945]/zazubr.org/wp-content/images/2016/10/1-1.jpg" target="_blank">http://zazubr.org/wp-content/images/2016/10/1-1.jpg 591w" width="591" />

Начертание Свастики в ДОНе было в ознаменование Cпасения Царственных узников, и противопоставление магическим символам раввинов, желавших принести в жертву Царя. Свастика это символ Святаго Духа, и в древности даже Имя Спасителя Христа — начиналось со Свастики!

Сергей Жиленков
http://zazubr.org/2016/10/26/31103/