Вы не поверите, но в pоссии — есть культура. Да-да, та самая, о которой обычно вспоминают только тогда, когда нужно оправдать очередной позор: «Зато у нас Пушкин!» — произносит очередной пропагандист с интонацией пьяного экскурсовода по подвалам ФСБ.
Я-то, наивный, думал, что все приличные люди там уже умерли от стыда. Ведь как может ЧЕЛОВЕК жить после Бучи и Мариуполя? Я был уверен, что последний поэт, не проигравший совесть в покер с государством, давно эмигрировал, а последний писатель, способный писать без слов «духовность», «скрепы» и «нацкод», сбежал в Вильнюс, Тбилиси или хотя бы в собственную кухню под одеяло.
Вот дурак.
Оказывается, в Москве и Петербурге — жизнь бурлит. Литературные конкурсы! Церемонии! Лауреаты! Дипломы на плотной бумаге, отпечатанные, наверное, на тех же станках, что и повестки мобилизации. Залы, где сидят люди с лицами «мы вне политики» — те самые, кого история всегда щедро награждает позором задним числом. И, конечно, водочка наливается бесплатно — ну а как же без неё справиться с ощущением, что ты только что получил премию за способность не замечать войны?
Праздник культуры, мать его.
Тосты произносят осторожно — чтоб не дай бог слово «Украина» не проскользнуло. Поэты читают стихи о любви, потому что писать о боли — это же некомфортно, а комфорт — главный жанр сегодняшней pоссии. Писатели улыбаются, будто их не окружает страна, превратившаяся в военный завод по переработке людей в удобрение.
Но вы посмотрите, как налаживается жизнь!
Главное — вовремя закрыть глаза, заткнуть уши и принять очередную бесплатную рюмку. Вот и всё культурное сопротивление.
А если завтра на улицах будут вешать?
Ну… конкурс ведь уже объявлен.
Сроки подачи рукописей не отменишь.
Россия всегда умела сочетать культуру и мрак — но сейчас ей, кажется, удалось невозможное: превратить культуру в декорацию к собственному кошмару, в шумовую завесу, в бесплатный бар открытого стыда.
Живите, ребята.
Жизнь-то налаживается. Самое смешное, что половину лауреатов я знал лично - до войны они мне казались людьми. Владимир Набоков прожил в Германии десять лет, и когда его спросили, почему он после войны не навещал Берлин, тот ответил: «Боюсь случайно пожать руку палачу».