— Ну, князь, прошу любить да жаловать! — просипел кто-то князю в ухо, грубо толкая в спину. Массивная ледяная дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Снаружи замерли тени караульных. По изощрённому плану императрицы они должны были замёрзнуть здесь, как мухи в янтаре, став частью этой ледяной сказки, её последней и самой смешной шуткой. Авдотья сняла дурацкий свадебный венок и деловито ощупывала ледяную кровать.
— Жемчуг, что ль, царица дарила? — вдруг спросила она хриплым голосом.
Михаил, ошеломлённый, молча кивнул.
— Дай сюда.
Он протянул ей нитку жемчуга. Авдотья подошла к стене, к щели у двери, куда проникал свет.
— Эй, служивый! — прошамкала она. — Мёрзнешь? Вижу, зубы стучат. Гляди, что у меня есть! Обменяю на тулуп твой, а?
Послышался удивлённый возглас, потом спор. Через мгновение в щели протянулась охапка овчинного тулупа. Авдотья ловко сунула наружу ожерелье и забрала свою добычу.
— На, — она бросила тулуп Михаилу. — Разделим. Садись.
Он, не сопротивляясь, опустился на ледяной пол, закутался в овчину. Авдотья забралась под тулуп рядом, прижалась к нему маленьким, тёплым комочком.
— Зачем ты это сделала? — прошептал он, глядя на её уродливое лицо, освещённое голубоватым отсветом льда.
— Тулуп? А чтоб не помереть. Мне ещё жить охота. И тебе, гляжу, тоже. А ещё… — она замолчала. — Мне тебя жалко. Ты не злой. И не дурак. Ты просто… несчастный. Впервые за долгие годы с ним говорили не как с шутом, а на равных. Они просидели так всю ночь, согревая друг друга дыханием и скудным теплом своих тел под грубым тулупом. Он рассказывал ей о Сорбонне, о Риме. Она — о степях, откуда её увезли ребёнком, о том, как выживала при дворе, где ценятся лишь уродство да острый язык. К утру они окоченели, но были живы. Когда дверь распахнулась, их обнаружили сидящими рядом, с открытыми глазами, в которых уже не было прежнего отчаяния.
Чудо спасения стало началом другого чуда — тихого и странного. Они, к всеобщему изумлению, сошлись характерами. Униженный князь, в котором вдруг проснулся острый ум его предков, и ядовитая шутиха, в которой обнаружилась глубокая, горькая мудрость.
Когда Анна Иоанновна умерла, и цепи двора спали с них, Михаил не колеблясь, признал её своей законной княгиней и увёз в подмосковное Архангельское. Недолго она была княгиней Голицыной. Всего два года. Родив ему второго сына, Авдотья умерла.
Но те несколько лет, что были отмерены им вместе, были не шуткой и не унижением. Они были самой настоящей жизнью. Той, что начинается не в бальных залах и не при дворах, а в ледяном доме, где двое самых несчастных и осмеянных людей нашли в друг друге единственное, что может победить любой холод — теплое, живое, человеческое участие.